Жажда всевластия - Синицын Станислав (книги полностью TXT) 📗
Когда Аристарх Осипович толкал очередную пламенную речь, он почти не обращал внимания на худощавого, слегка сутулого человека с карими глазами, сидевшего за крайним столиком. А у меня в то время голова была забита фаршем из самых разнообразных мыслей. И главной из них была идея о помощи гуманистам. Нет, я не перековался в единой вспышке просветления и раскаяния. О каком раскаянии может идти речь, когда по-прежнему хочется жить, работать, творить. А что могут дать в этом вопросе гуманисты? Несколько десятков лет относительно комфортной жизни? Это смешно. К тому же я не хотел быть изменником; предавать дело, которому посвятил столько лет, просто глупо. Но что-то делать все-таки надо, так нельзя!
И когда Аристарх Осипович уселся в кресло, предоставив рапортовать, оправдываться и растерянно отнекиваться подчиненным, я попытался разобраться с внезапно нахлынувшими идеями. До сих пор понятие «другая сторона баррикады» было вполне определенным: ты либо толкаешь вперед колесницу прогресса, либо пытаешься ее остановить. Третьего практически не было дано: новая техника слишком гибка, слишком дешева и доступна; политическая власть на планете слишком размыта и неоднородна. Из-за прозрачности границ изобретение хоть чего-то полезного — устройства, программы или технологии — и сохранение этого как привилегию узкой группы лиц почти невозможно. В самом крайнем случае изобретение будет дополнительно усовершенствовано и запущено в оборот под другой маркой. Будь переработка урана чуть более доступной и дешевой, неужели в прошлом веке каждый диктатор не обзавелся бы хоть маленькой ядерной бомбочкой? Потому ты или даешь свое изобретение всей Земле, или ты его сам уничтожаешь и записываешься к гуманистам уничтожать изобретения других.
Но сейчас ситуация меняется: общая опасность может хоть немного размыть эту границу. Как ни пугали бы до этого разными нехорошими людьми, это были люди. У них были свои ценности, интересы и причуды, но может быть, за исключением самых отъявленных фанатиков, они не хотели всеобщей смерти, конца света и других вариантов апокалиптического финала. Инопланетяне, которыми пугали всех и вся, так и не объявились. Сегодняшней проблемой тоже постращали немало робких душ, но вот беда: мы, всё сословие компьютерщиков, попали в положение доктора Франкенштейна, у которого только что из лаборатории сбежал оживленный кадавр и который теперь не знает, как пожаловаться на это стражникам.
А потому, когда основной заряд взаимных перебранок выпущен, я беру слово и тихим голосом (так меня лучше слушают, чем когда я надрываю голосовые связки) начинаю излагать свои мысли.
Разумеется, я не претендую на знакомство с мировой аналитикой, но ситуация изменилась настолько, что неплохо иметь союзников в борьбе с этим беглецом. Чем бесконечно пинать гуманистов, не лучше ли натравливать их на возможные укрытия нашей новой проблемы? На меня поглядывают, как на сумасшедшего, и я пытаюсь развить мысль.
Я не говорю о чем-то конкретном, здесь много лучше справятся бригады. Психологический климат, вот о чем речь: если эти ряженые отморозки будут подталкивать оперативников ниже спины, чтоб те не засиживались, да еще помогать пиарщикам, из этого выйдет польза.
Любитель, вторгнувшийся на поляну профессионала, всегда вызывает у него эдакий зубовный скрежет, какой издает ручная лебедка, пытающаяся перемолоть в своих шестеренках камешек или кусок дерева: механизм еще работает, но если сей момент препятствие не устранить — будет авария. Почти постороннему человеку придется объяснять элементарные вещи, и хуже всего, если этот упрямец не захочет принять их как должное и потребует доказательств. А эти доказательства необходимо тяжело и с натугой вспоминать.
Поэтому мало-мальски опытный в таких коллизиях профессионал старается прищемить нахалу нос тем, чего тот совершенно не понимает: терминология чаще всего работает такими клещами или плоскогубцами. Иногда применяют трехэтажные формулы или наизусть цитируют инструкции. Вал непонятной наглецу информации должен заставить его смутиться. И в тот момент, как посторонний дрогнет, растерянно прислушается или переспросит, — он проиграл. Профессионал с пренебрежением отбросит его доводы одним движением бровей.
Шпион, однако, не стал прибегать к таким приемам. Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и сквозь зубы процедил пожелание спокойной работы для себя без вмешательства разных дровосеков.
Я повторяю, что с конкретными предложениями в чужой огород не лезу. Но, коллеги, нам обрисовали возможность действия на оперативную перспективу, стратегическую перспективу мы тоже себе хорошо представляем. Посередине — полная пустота, если не считать некоторых шизофренических прожектов.
— Жестянщик, поосторожней! — Шпион источал такие миазмы добродушного пожелания моего молчания, что я увял. Собственно, я сказал, что хотел, большего от меня ждать глупо.
— Круглый, ну ты бы помолчал, и без тебя тошно! Высказал идею — хвалю, считай, что ее услышали, но мораль тут читать не надо. — Раздраженный голос директора заставил меня сделаться малозаметной серой тенью. При случае я это хорошо умею.
Оперативка закончилась еще минуты через две. Свиридова подлавливает меня на выходе.
— Ну что, набрался смелости, тоже мозгами скрипеть начал! — Половинчатый хвостик на ее затылке подергивается от резких поворотов головы.
— Наташа, ты думаешь, что мысли приходят мне в голову только от страха? Как тебе? — Холодная вежливая улыбка оттеняет мои слова.
— Круглый! — Она будто задыхается от возмущения и явно хочет сказать мне пару не слишком парламентских выражений. Но зачем мне с ней ссориться? Улыбаюсь и прикладываю указательный палец к губам в призыве молчать. Когда удивление останавливает готовые сорваться с ее языка слова, отвечаю.
— Могу заранее признать твою правоту по множеству вопросов, Наташа. Да, сегодня вдруг очень захотелось пошевелиться, что-то сделать, как-то развернуть ситуацию. У тебя есть что мне сказать, кроме выражений неприязни? — Вижу оттенок согласия в ее глазах. — Прекрасно. Но угол в прихожей Аристарха — неподходящее для этого место, да и времени нет. Обеденного перерыва на это хватит?
— С головой! — Пыл оперативки еще не улетучился из ее головы.
— Прекрасно. Ты не поверишь, но я никогда не был в столовой вашего отдела. Сегодня меня туда пропустят?
Она притопывает ногой, резко кивает, бросается в закрывающиеся створки лифта и оставляет меня в одиночестве.
Что можно ожидать от столовой математиков? Здесь правит нумерология, мистика чисел, не зал — мечта Пифагора. Сферический потолок переходит в семь стен. Его зачем-то ещё поддерживают семь колонн, хаотично разбросанные по полу. Все это украшено мозаикой, изображающей многоугольники, круги, цифры, полный состав (насколько я мог судить) алгебраической символики и кучу неизвестных мне знаков. Четыре десятка столиков густо усеяны народом, голоса и стук ложек сплетаются в легкий гул.
Свиридова машет рукой из-за желтоватой колонны, кажущейся дырчатой от множества черных треугольников.
— Тут не садись. — Она неопределенно указывает на ближний от колонны столик.
— ?..
— Комбинация знаков. Тут что-то вроде Стоунхенджа местного розлива. — Она вздергивает бровь и улыбается. Шутка это или нет — понять затруднительно.
— Итак, я слушаю, Наташа.
— Прежде всего ты как относишься к заговорам, интригам и вообще разнообразной крамоле? — Она принялась уплетать суп с видом полной невозмутимости.
— Хоть это и покажется странным, но мы в этом отношении все здесь святые.
— Это как? — Ее брови удивленно выгнулись над зелено-карими глазами.
— Когда человек находится под наблюдением круглые сутки, то его либо мгновенно накаывают за малейший проступок, либо все, что он делает, считается нормальным. Это как в раю: под всевидящем оком остаются только чистые ангелы, согрешившие мгновенно отбраковываются. Причем согрешившие реально, сомнения в счет не берутся. А потому что бы мы тут ни говорили, какие бы планы ни составляли, об этом разговоре узнают и его разложат на составляющие. Может быть, в крайнем случае что-то не слишком понравится психологу, и в наших ваннах установят по лишней камере. Такое попустительство — прямое следствие тотальности слежки, иначе просто нельзя. До тех пор, пока мы не занимаемся реальным саботажем, шпионажем или гуманистической пропагандой, а продолжаем работать, — все нормально.
