«Рубин» прерывает молчание - Петецкий Богдан (книга бесплатный формат TXT) 📗

Я заглянул вглубь ворот. Они образовывали что-то вроде закоулка между крыльями строения. По середине виднелось небольшое свободное пространство, словно арена с чем-то напоминающим старомодные солнечные часы, стрелку которой венчала одна лампочка, колющая глаза ярким оранжевым светом. Арену окружали широкие кресла, установленные в три ряда. Лишь в некоторых торчали неподвижные силуэты людей.

Я огляделся. Ни в окрестностях рекламной витрины, ни в округлом фоне я не заметил никакой стойки или окошечка, напоминающего кассу. Я выпрямился и, смотря прямо перед собой, вошел вовнутрь. Миновал коридор и вышел на площадку над прозрачной крышей. Воздух был здесь такой же свежий, как и на улице, в нем висел какой-то непонятный запах.

Я не сумел бы его определить, ни даже полностью подтвердить с уверенностью его присутствие, но осознал, что он возбуждает во мне нетерпение. Однако, для них он наверняка был тонким и успокаивающим.

Я миновал несколько кресел и расположился приблизительно напротив выхода в последнем ряду. Спинка откинулась далеко назад. Но когда я захотел сменить позу, послушно последовала за моей спиной. Подлокотники соседнего кресла находились не ближе, чем в пятидесяти сантиметрах. Между рядами оставался просвет, достаточный, что бы можно было пройти вперед, не глядя под ноги.

Я скрестил на груди руки и ожидал. Не знаю, как долго. С улицы каждую минуту кто-то входил, преимущественно мужчины по-одиночке, но места передо мною все время оставались свободными. Внезапно свет пригас. На площадку упала розовая подсветка. Лампа, на верхушке прута, торчащего из установленной по середине ринга конструкций запылала ярким блеском, потом начала мигать. Движение в фойе прекратилось. Круги света вокруг совсем потемнели, осталась только та оранжевая лампа, вспышки которой становились все чаще, все более навязчивыми. Внезапно отозвалась одна, поначалу едва слышимая струна скрипки. Звук ее нарастал, раздавался вокруг, а одновременно как бы приходил из дальней дали, из пространства, со всех направлений сразу.

Он проникал в мельчайшие нервные волокна: которые, казалось, принимали его частоту и отвечали резонансом, означающим безумие. Оранжевые вспышки превратились во взрывающиеся под веками заряды. Акустический фон, на котором пульсировал уже не свет, а звезда, ритмично взрывающееся солнце, обессиливал, в нем был ужас и не дающее определить себе одиночество, но не было силы. Едва я это подумал, как почувствовал прикосновение чьей-то руки на плече.

Я медленно повернул голову и посмотрел назад.

— Извинииите… — дунул мне в ухо тишайший из возможных шепотов. Я почувствовал на висках холод и сориентировался, что кто-то, кто стоит позади, накладывает мне на голову наушники. Я поглядел чуть осознанней и увидел молодую девушку. Двигая пальцами, словно она проводила хирургическую операцию, она прикрепила к моим вискам легкий аппаратик, вынутый из подлокотника кресла. Только теперь я заметил, что все, находящиеся в зрительном зале, имеют на головах плоские наушники, соединенные наверху спиральной сеточкой.

Я хотел поблагодарить девушку извиняющимся жестом, но ее облик внезапно размазался: вместо лица, окруженного длинными, блестевшими в оранжевом свете волосами, я видел перед собой каррикатурально раскидистый, словно наблюдаемый с огромного расстояния, и оказался в воздухе. Нет, в пространстве. И не то, чтобы я там оказался. Я сам был этим пространством.

Не существовало места, о котором я мог бы сказать, что меня там нет, не существовали планетные системы и галактики, перестало существовать время. Какой-то миг я еще чувствовал, что со временем что-то не в порядке, что есть альтернатива, которая должна мне помочь противостоять тому, что я ощущал, я пробовал собрать мысли, но напрасно. Минуту я боролся — может быть долю секунды, может быть целые годы, это не имело теперь ни малейшего значения — и поддался течению, минующему все известные миры, которые я охватил уже самим собой, но за которым существовало иное представление о пространстве, словно бы могли существовать друг рядом с другом две бесконечности и словно сейчас именно и должно было произойти их соединение.

Я не слышал музыки, знал только, что музыка является единственным способом выражения состояния, в котором я оказался… От нее зависит, достигнет ли мое существование цели, к которой стремилось, хотя каждая попытка определения этой цели равнялась ее отрицанию. Я одновременно желал этого и чувствовал, что в пространстве, в котором я был, и которым я был, есть целая вечность звуков, что я могу ею распоряжаться, как мне только захочется. А так же, как бы я ни назвал это музыкальное пространство сейчас и в будущем, я не совершу ошибки, поскольку это не каким-то поводом является невозможным. И снова не было в этом ощущений силы, не было и радости. Я подумал звук и услышал его, не то, чтобы он зазвучал в этот момент, он существовал бесконечно долго, прежде, чем я его призвал, и будет существовать, когда я его уже отправлю, выбирая новые голоса, как трубы органов.

Мое состояние подверглось изменению. Я и дальше был вечностью, но теперь выраженной в плоскости. В плоскости — в обычном значении этого слова бесконечной… я чувствовал эту бесконечность подушечками пальцев, всеми органами чувств, но одновременно отданную на милость другой бесконечности, такой же плоской, как я, которая растянулась подо мной и молниеносно преобразилась в какую-то невообразимую и огромную силу.

И дальше я выбирал звуки, лепил медленную мелодию, но одновременно она развивалась сама, я действовал по наказу ее звучания, которое стремилось в точно определенном направлении. Ни законы гармонии, ни какие-либо другие не имели с этим ничего общего. Мое тело набрало связности и начало реагировать на окружение. Я был плоскостью, помещенной в каком-то безмерном мире, зависимой от его законов. Я мог бы сравнить себя с бесконечным, неслыханно легким слоем какой-то ткани, более летучей, чем паутина, но все же подчиненной законом физики. Суша подо мной позеленела и на мгновение ока она покрылась миллиардами больших цветов, расположенных по окраске одноцветными пятнами, словно бы правильными кругами.

Она была все ближе. Но этот не она поднималась ко мне. Плоскость, которой я был, заволновалась, я не чувствовал ветра, хотя в воздухе было движение и оно возникало словно бы под влиянием моей собственной тяжести, которая и была причиной того, что я опускался все ниже и ниже, еще паря над цветущим лугом, однако уже предчувствуя момент, в который я столкнулся с его поверхностью. Я пробовал обороняться при помощи звуков, но те зазвучали слабо. Они и на долю секунды не задержали моего падения. Луг был рядом. Я почти чувствовал боль, которую причиняло мне прикосновение цветов, пронзающих лепестками ткань той плоскости, которая была мной, слишком непрочной, чтобы что-либо могло задержать ее падению. Музыка начала пригасать и внезапно я осознал, что умираю. Это смерть. Чудаческая, происходящая словно бы вне времени, но полностью действительная и необратимая. Смерть.

Эта мысль встряхнула меня. Сверкнула, как искра, на долю секунды давая сознанию контакт с реальным миром. Этого хватило. Я лихорадочно потянулся к вискам и содрал с головы ту аппаратуру, которую поместила там девушка из персонала этого концертного зала, или как кто хочет назвать то место, куда люди приходят красиво умирать.

Мне было достаточно. Даже показалось, что я уже понимаю все. Что не требуется мне ничего больше, чтобы избавиться от иллюзий. Я пойду теперь туда, где дело решится, может быть, жестоко, но быстро. Я должен был сделать это сразу.

Я встал. Я уже не заботился о сохранении видимости. Впрочем, в тот же самый момент спектакль окончился. Все вставали с мест. Сделалось тесно. Я поглядел на часы. С минуты, когда я перешагнул порог этого закоулка и уселся в кресло, миновало точно шесть минут, ни секунды больше.

Я взял себя в руки. Не сейчас! Я не могу рискнуть реакцией этого умершего собрания на шок, каким было бы обнаружение среди них чужака. И при том настолько чужого…