Над пропастью во ржи - Гетманский Игорь (читаем книги TXT) 📗

* * *

Хоронили Петровича через два месяца, в августе. Грибочками он отравился. Поехал однажды с утра на пасеку, обещал Нине Ивановне вернуться к обеду, да заработался там у себя, не заметил, как день пролетел. А Нина Ивановна, не дождавшись муженька своего, сковородку с грибочками свежезажаренными завернула в тряпицу, да на попутке и отмахала двадцать километров до пасеки. Там и покормила голодного Петровича, он весь день ничего не ел. А когда вернулись они через часик домой, Петровичу уже худо было. К середине ночи доставили его в больницу на "Скорой" с диагнозом: "Острое отравление. Предположительно, ботулизм". Не спасли. Сердце не выдержало, слишком уж сильно его рвало...

Я не поехал на похороны. Не поехал. Я тоже отравился, как Петрович. Его смертью отравился, и мне, наверно, было так же плохо, как и ему в последние минуты жизни под капельницей. Только не физически мне было плохо, а морально. Меры моей вине, раскаянию, досаде и чувству позорнейшего бессилия не было. И не было меры ненависти к этой жуткой женщине, которая отняла у меня Петровича, Ваню Косыхина, Годова - трех м о и х людей, коллег, товарищей моих - отняла! А, да что об этом говорить, сказано уже все!..

Немало времени прошло, пока я смог примириться с дикой необъяснимостью и трагизмом того, что произошло. Немало. Только ведь время все лечит. Время лечит, это правильно. И вот пришел день, когда я смог спокойно посмотреть на ситуацию. Спокойно, как бы со стороны. И хотя это в положении дел ничего не меняло, я был рад, потому что понял, что теперь смогу воплотить в жизнь свою давнюю мечту: посмотреть в глаза Смердиной Нине Ивановне.

Однажды, в один теплый осенний вечер, я запер дверь своего кабинета, влез в кабину "уазика" и поехал в Таежный-3. И пока ехал, понял, что сделаю там не один визит, как намечал, а два...

* * *

Я постучал в добротную, обитую дермантином дверь, - "Петрович, наверно, делал..." - и через некоторое время раздался скрежет отодвигаемого засова. Дверь распахнулась, и ко мне на крыльцо вышла невысокая полная женщина средних лет, в скромном платье, русоволосая, с простым лицом, бесцветными ресницами и рыжими глазами.

Смердина Нина Ивановна. Это была она: кроме Смердиной в этом доме никто не жил.

Я впился в нее взглядом. Но напрасно за те мгновения, которые приличием отпущены каждому человеку для беглого, но беззастенчивого изучения своего визави, пытался я обнаружить на ее лице демонические письмена. Обычная деревенская баба. Хоть и видно, что ей за пятьдесят, но... вполне ничего. Полнота ее даже красила. Фигуристая, моложавая, привлекательная, на вид приветливая. Я с плохо скрытым разочарованием опустил глаза.

- Простите, вы Нина Ивановна?

- Да-а, - протянула она, удивленно изучая мой милицейский китель и фуражку в руках. - А что?

- Я друг Анатолия Петровича, мы вместе работали. Вот... Хотел зайти, посмотреть, как он жил, с вами поговорить, может быть. Не возражаете?

Ее простое лицо изменилось такой же простой приветливой улыбкой:

- Ну что вы, пожалуйста! Я сейчас чайник поставлю, все вам расскажу!

Она еще говорила, а уже повернулась ко мне спиной и почти убегала в комнату: спешила угодить гостю. Она, похоже, действительно, была проста, безыскусна и приветлива, как ее глаза и улыбка. Я не смотрел по сторонам и не слушал ее, а жадно провожал ее взглядом. Мне нужно было найти в ней то, что не нашли другие. Я прошел за ней в кухню, что-то говорил, она мне то оживленно, то со слезами в голосе отвечала, но я не отвлекался разговором: я смотрел, как она двигалась, как улыбалась, как смахивала слезы с глаз, как смотрела на меня. И, когда мы сели за стол, я понял, чем она подкупала моих одиноких мужиков.

Я понял.

Она была женственна. Сексуально женственна. Она была по-женски слаба, по-женски добра, по-женски глупа или проста. Она двигалась, как настоящая деревенская богиня - покачивая округлыми бедрами, чуть колыша полной грудью под тонкой материей платья. Она была доступна, доступна в любой момент и всегда - но только для тебя. Как ей удавалось создавать такое ощущение известно, видимо, одному Сатане.

Я сидел за столом напротив нее, прихлебывал горячий сладкий чай из блюдца, смотрел в ее рыжие глаза за белесыми ресницами и вдруг поймал себя на том, что мне хорошо. Мне было хорошо и просто с ней. И еще она мне нравилась, - простая русская добрая теплая баба - она нравилась мне. Я не позволил себе насторожиться и прогнать это ощущение, а только отметил его про себя, улыбнулся ей и еще глубже стал погружаться в омут ее необычных глаз. Внезапно оттенок их изменился - или мне это показалось? - они стали цвета спелой ржи, я сидел и смотрел на эту рожь, и вдруг как бы оказался на поле, и пошел в этом ласковом, теплом, обнимающем охряно-желто-рыжем пространстве, посреди колосьев. Я шел и шел, и мне было тепло и ласково, а когда вдруг я увидел, как рожь внезапно кончилась и перед моими ногами разверзлась пропасть, я почему-то нисколько не удивился. Это была бездонная пропасть. Бездонная. И там, в этой пропасти, я знал, ждала меня невидимая, притягательная, сладкая, неотвратимая и желанная...

Смерть.

Я так захотел туда! Неодолимое желание... Я так захотел туда, на дно, стоя над пропастью во ржи!

"Над пропастью во ржи... Что это за слова? Знакомые слова. Сэлинджер. Американец. Писатель. Это его образ. Проснись".

Я очнулся и мысленно остервенело дернул себя за ухо. И стряхнул наваждение, ушел с ржаного поля, отвел взгляд. Потом с усилием улыбнулся доброй хозяйке и поставил пустое блюдце на стол. Я не хотел больше чаю.

Я узнал то, что хотел.

Эта женщина - знала она это или не знала - несла в себе гибель для тех, кто попадал на ржаное поле ее любви. В это можно было не верить, над этим можно было смеяться, но мне было дано увидеть и прочувствовать то, что было закрыто для восприятия моих погибших коллег. И еще мне было дано в течение двух лет собирать ту страшную статистику, которая подтверждала истинность моего "сомнительного" эксперимента.

Я поблагодарил Смердину Нину Ивановну за гостеприимство и ушел из ее дома. И, оказавшись на улице, понял, что если в дороге еще сомневался в целесообразности другого намеченного мною визита, то теперь его нужно нанести обязательно.

* * *

Уже смеркалось, когда я остановил машину на краю поселка, около почерневшей от времени, покосившейся избы. Дверь в дом была не заперта, она тихо оповещающе скрипнула, когда я толкнул ее, я прошел в сени и немного постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. В доме не раздавалось ни звука, пахло мышами и сушеными травами.

- Акулина Нефедовна! Дома? - Я громко постучал каблуками по полу и вошел в большую, единственную в избе комнату с четыремя окнами на все стороны света. На большой кровати в дальнем углу под тонким серым одеялом шевельнулась длинная костлявая фигура, я осторожно подошел ближе и в вечерней полутьме разглядел сухое морщинистое лицо хозяйки. Она молча и бесстрастно смотрела на меня, и мне стало не по себе от этого ничего не выражающего взгляда...

Мало кто из моего окружения знает, что поселок Таежный-3 был мне когда-то очень хорошо знаком. Более двадцати лет назад, сразу после окончания школы милиции, я три года отработал здесь участковым инспектором. Смердина Нина Ивановна в Таежном тогда не проживала, зато проживала 70-тилетняя Акулина Нефедовна Костина и являлась объектом моего пристального милицейского внимания. Дело в том, что Акулина Нефедовна, или бабка Акулина, как все ее называли, была настоящей деревенской колдуньей. Говорят, не стоит село без праведника. Насчет этого я не знаю, зато знаю точно, что не стоит село без собственной вещуньи и знахарки. Сколько я ездил по нашим таежным селам - везде таких бабок встречал.

Бабка Акулина в Таежном-3 пользовалась огромным и опасливым уважением. Она излечивала травянысми настоями самые неизлечимые болезни, говорят, очень верно предсказывала судьбу, отводила от дома беду, а иногда помогала и деньгами. Плюнет на ладонь мужику, и - глядь! - в доме у него деньги заводятся! Ну, и так далее... Я, молодой тогда дурачок, все пытался уличить ее в получении нетрудовых доходов, получалось это у меня плохо, бабка Акулина только надо мной добродушно подсмеивалась, я злился... Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что через много лет я приду к ней за помощью, я рассмеялся бы этому человеку в лицо!