Баскетбол - Дяченко Марина и Сергей (бесплатные книги полный формат TXT) 📗

У него не было ни одного друга.

Он был лишний.

А мама в тот день приготовила ему бутерброд с маслом и сыром. Заварила чай в маленьком термосе. И положила яблоко.

Он не знал об этом. Он не открывал сумку. Он только теперь об этом знал.

Если бы он открыл сумку — это яблоко удержало бы его.

— Мэл…

— Да?

Антон понял, что не сможет сказать приготовленную фразу. Глаза у Мэла были темно-зеленые, вязкие, а кроссовки белые, как яичная скорлупа.

— Я сожалею, — выговорил Антон. — Я раскаиваюсь.

— В том, что плохо играл?

— Нет… В том, что я…

И замолчал.

— Ну и? — Мэл чуть заметно подмигнул.

— Я мерзавец! — почти выкрикнул Антон. — Я предатель…

— И что? — Мэл усмехнулся.

Антон молчал.

— Не имеет значения, — сказал Мэл. — Я тебе не судья. Теперь у тебя одна задача и одна мысль в голове: как бы забросить мяч в корзину. Это единственное утешение, которое я могу тебе предложить… И будь доволен: другим и такое утешение недоступно.

Смысл его слов дошёл до Антона много позже.

Игровое поле было местом, заменяющим жизнь, а душевая — аналогом смерти. Символом отчаяния.

Во время игры он думал только о мяче. Только о том, как избавиться от защитника-опекуна и «предложить» себя разыгрывающему. Как точнее сделать передачу. Как обвести. Как отобрать. Как забросить.

Будничная гибель, подстерегающая его в момент результативного броска, перестала пугать. Только огнемёт по-прежнему вызывал ужас, но огнемётами и Людовик, и Мэл пользовались в исключительных случаях. На глазах Антона однажды сожгли Сашу и однажды — Вову. Сам он подобной участи до сих пор избегал.

Зато в душевой он всегда помнил, что случилось. В душевой он всегда думал о маме и о красном яблоке на дне спортивной сумки. Стоял лицом к мокрому кафелю, слушал, как переговариваются ребята в соседних кабинках, видел зелёный двор под ногами — и мамино лицо, когда она узнала.

Ленка почти не вспоминалась.

Она, наверное, уже родила. А может быть, прошёл только один день… А может быть, сто лет. И там нет уже никого, кто его знал. И, значит, мама уже свободна от…

А может быть, это навечно.

— Слушай, Сашка…

— Чего?

— А что эти козлы, в армии… что они с тобой делали?

— Отстань, — Саша сразу отдалился, насупился и поскучнел.

— Ты понимаешь, — сказал Антон, глотая горячую воду. — Меня ведь никто… Я из тех, кто «из-за жвачки повесился». Только я не вешался. Я…

— Мало ли, — сказал Саша. — Вон Славка-младший тоже. У него папаша был бизнесмен. Славка в Англии, в колледже… так ему надоело. Выбрал, понимаешь, свободу. И ты выбрал свободу. Ну и я тут, вместе с вами. Через этих козлов.

— А у тебя мама осталась?

Саша посмотрел вверх, не жмурясь под струями воды, как будто глаза его были стеклянные:

— Хоть бы справедливость была… А так — никакой справедливости. Людовик меня поменяет, если только что… Я ему говорил — вы же все про меня знаете. Я ж не с жиру, а от отчаяния… А он говорит — ну и что.

— Что с тобой, Тоша?

Антон молчал.

Вот уже вторую игру он откровенно саботировал. Ронял мяч. Промахивался из выгоднейших положений. Равнодушно следил за игрой, ходил по площадке пешком, будто сторонний наблюдатель.

— Что с тобой, ты перехотел играть? Надоело? Готов расстаться с ребятами — и со мной?

— Да, — сказал Антон.

— Что?!

— Я готов пойти на общих основаниях, — выговорил Антон, глядя Мэлу поверх головы. — Это было бы справедливо.

Мэл помолчал. Взял Антона за плечо; его прикосновение было, как ласка гигантского богомола:

— Ты что-то знаешь о справедливости? Поделись со мной. Я вот не знаю.

— Это Данилка, — сказал Людовик. — Отлично играет в нападении. Прошу любить и жаловать… Антон, можно тебя попросить размяться с Данилом один на один?

Парень был двухметровый и очень молодой. Лет шестнадцати, не больше. Насупленный. Напряжённый, но не испуганный. В хорошей футболке от известной фирмы.

— Давай, — Мэл бросил Антону мяч. И пока мяч летел — Антон успел понять, что Сашу больше не увидит.

«Что ты знаешь о справедливости?»

Почему — Саша?!

Он, Антон, добровольно отказался от поблажки. А Саша — тот всегда боялся пойти на общих основаниях…

«Людовик меня поменяет, если только что…»

И вот он, Антон, играет с каким-то Данилкой.

…Этот подросток был решителен и самоуверен. И он был на полголовы выше Антона; игра шла по кругу: Данил прижимал Антона к линии, мяч выходил в аут. И снова: Данил прижимал Антона к линии…

— Хорошо, — сказал Людовик. — Мэл, Антон, обождите меня недолго.

И ушёл за забор — вместе с Данилом.

— Менять будет, — сказал Мэл.

— Что? — не понял Антон.

— Этот не годится.

— А чем ему не угодил Саша?!

Мэл пожал плечами:

— Ведь это он себе выбирает игроков, а не я и не ты… Правда?

И в ту же секунду появился Людовик с другим парнем — это был ровесник Антона, затравленный, мосластый, в поношенной флотской тельняшке.

Когда счёт в новой игре сделался две тысячи сто восемь — две тысячи девяносто в пользу команды Мэла, Людовик отложил армейский автомат. Антон ещё не видел огнемёта — но знал, что он непременно появится; он знал это — но все равно рванулся к кольцу. Зная, что заколотит.

Мяч был оранжевый, а огонь — белый. Если смотреть изнутри. Белый с тонкими чёрными веточками, похожими на кровеносные сосуды. И Антон бежал и горел — долго, несколько длинных секунд.

В огне сворачивались листья каштана. И листы чьих-то писем — детский почерк; и оплывали, будто льдинки, цветные и черно-белые фотографии…

Они с Ленкой на море. С «сувенирным» видом за плечами. Ленка улыбается и обнимает Антона за шею.

Ленка в тонком халатике на мокрое тело.

Ленка…

«Мама! Забери ты меня из этого лагеря. Тут скучно, в девять вечера спать, и все время дождь. И вожатый противный. Я жду тебя в воскресение…»

Когда Антон смог открыть глаза, в воздухе все ещё пахло палёным. И ноги в кроссовках стояли кругом — в серых и синих кроссовках; потом блеснула будто яичная скорлупа, и белые, как пароход в далёком море, большие тяжёлые кроссовки выплыли откуда-то и остановились у Антона перед глазами.

— Вставай, — сказал Мэл.

Копоть была всюду. И — запах.

— Теперь ты имеешь представление о месте, куда так просился, — сказал Мэл Антону на ухо. — Поэтому соберись и играй дальше.

Вода стекала в забранную решёткой дыру посреди душевой. Ребята говорили вполголоса и косились на Антона с опаской. Новенький — его звали Кирилл — сидел на корточках, обхватив руками стриженую голову.

Вода была чёрной. Копоть никак не желала отмываться.

— Мэл…

— Да?

— Я ведь не могу ничего исправить… Ничего вернуть. Ведь не могу?

Мэл хмыкнул:

— Ты хочешь, чтобы я тебя утешал?

— Нет, — сказал Антон. — Я просто спросил. Я подумал… Ведь трудно забросить мяч под огнемётом, правда?

— Трудно, — согласился Мэл.

Антон отвёл глаза. Посмотрел на свои руки. Ладони были серые как пепел.

— А что, если кто-то сделает? Это? Забросит в огне?

Мэл некоторое время его разглядывал, а потом вдруг расхохотался:

— Ты хочешь торговаться, что ли? Нет — я тебя правильно понял? Ты хочешь заключить договор?

У него были ровные острые зубы. Большая слива на футболке переливалась всеми оттенками синего.

Счёт был пять тысяч сто тридцать шесть на пять тысяч двести в пользу команды Мэла. Новичок Кирилл был очень хорош в игре, но слаб психологически. Всякий раз, когда в спину ему ударяла автоматная очередь, он умирал всерьёз и надолго; его приходилось едва ли не силой поднимать с подмёрзшего снега и пощёчинами приводить в чувство. И долгие минуты после этого Кирилл мыкался по площадке, будто слепой котёнок; команда Людовика теряла очки, и Антон знал, что скоро придёт очередь огнемёта.