Левая рука тьмы - Ле Гуин Урсула Кребер (бесплатные серии книг txt) 📗
Теперь на мне были одежда и снаряжение бродячего охотника, и я рассказал им, что стараюсь встретить команду Мавривы, которая ушла на север в последние дни месяца Гренде. Они знали Мавриву и, посмотрев охотничью лицензию, не усомнились в моей истории. Они не предполагали, что беглец может двинуться к северу, потому что в той стороне от Пулефена нет ничего, кроме густых лесов и Льдов; чувствовалось, что они вообще не очень заинтересованы в поимке беглого. И почему они должны были иначе вести себя? Они ушли вперед и только через час снова миновали меня, возвращаясь обратно на Ферму. Одним из них был тот парень, с которым я виделся на вахте. Он ни разу не посмотрел мне в лицо, хотя оно было перед ним полночи.
Когда они окончательно скрылись из виду, я свернул с дороги и весь день описывал широкий полукруг по лесу, который должен был вывести меня к подножию холмов на востоке от Фермы, после чего мне надо было взять направление прямо на восток и пробираться сквозь дикие нехоженые дебри к скрытой долине над Туруфом, где я укрыл все свое снаряжение. Пробираться, таща за собой сани, на которых лежал груз значительно больше моего веса, было нелегко, но снег был плотный, начинавший твердеть, и я был в дотхе, не оставлявшем меня. Мне никогда не приходилось находиться в таком состоянии больше часа, но я знал, что кое-кто из Стариков могли работать с полной мощью день, ночь и даже еще дольше. В таком состоянии меня ничего не беспокоило, кроме заботы о Посланце, который давно уже должен был прийти в себя после той небольшой дозы сонорного удара, которым я наградил его. Он лежал не шевелясь, а у меня не было времени заняться им. Неужто его организм и его тело так отличаются от наших, что легкий паралич для нас означает для него гибель? Когда колесо судьбы начинает вращаться под вашими руками, вы должны очень внимательно следить за своими словами: а я дважды назвал его мертвым, да и тащил его, как носят трупы. Когда я нес его через холмы, ко мне пришла мысль, что, может быть, он и в самом деле мертв — а тогда исчезла бы и моя удача. От всего этого я потел и чертыхался, сила дотха утекала из меня, как вода из разбитого кувшина. Но я продолжал делать свое дело, и дотх не покинул меня, пока я не добрался до убежища у подножия холма, где расставил палатку и вплотную занялся Посланцем. Я открыл коробку с высококалорийными кубиками суперпищи, которыми, в основном, и питался, но сделал из них похлебку, потому что он предельно отощал. На его руках и груди были язвы, натертые грубым спальным мешком. После того, как я промыл и перевязал раны и уложил его в теплом меховом спальнике, укрыв, как мог, от зимнего холода, больше ничего для него сделать я не смог. Непроглядная темнота ночи и воздаяние за то, что я по своей воле заставил тело и дух работать с предельным напряжением, тяжело навалились на меня. Лежа в темноте, я понимал, что могу доверять только себе и ему.
Мы уснули. Падал снег. Всю ночь и день и еще ночь, когда я спал, провалившись в сон танген, непроглядно пуржило — шел первый большой снегопад зимы. Когда наконец я проснулся и выглянул наружу, палатка была до половины завалена снегом. Синие тени вперемежку с пятнами яркого света лежали на снегу. Далеко от нас на востоке в небо поднималась серая струйка: то были дымки Аденшрека, селения, расположенного ближе всего к нам на Огненных Холмах. Вокруг небольшого возвышения палатки лежали кучи, сугробы, горы снега — нетронутого и белоснежного.
Силы мои только начинали восстанавливаться, и я чувствовал себя слабым и сонным, но, едва только встав, я дал Посланцу похлебку, понемногу кормя его с ложки. К вечеру этого дня, если он и не пришел полностью в себя, к нему стала возвращаться жизнь. Он приподнялся с криком, словно охваченный ужасом. Когда я нагнулся к нему, он попытался оттолкнуться от меня, но усилие это было чрезмерно для него, и он потерял сознание. Этой ночью он много разговаривал на языке, которого я не понимал. Его звуки странно звучали в темноте и тишине этого заброшенного места, и я слушал, как он бормотал на языке, который принадлежал другому миру, откуда он был родом. На следующий день мне пришлось нелегко, потому что, когда я ухаживал за ним, он принимал меня за одного из стражников Фермы и был преисполнен ужаса, что я впрысну ему какие-то лекарства. Он переходил с орготы на кархидский, мешая и путая их, он просил меня «не делать этого» и боролся со мной с силой, которую ему придавал страх. Это происходило снова и снова, а я еще не вышел из тангена, был слабым и вялым в движениях и желаниях, и чувствовал, что не в силах заниматься им. В этот день мне показалось, что они не только накачали его лекарствами, но и устроили ему промывку мозгов, превратив в дебила или слабоумного. И представив себе это, я подумал, что лучше бы ему было умереть, когда я тащил его через лес и что удача окончательно покинула меня и меня стоило бы арестовать, когда я покидал Мишнор, и сослать на какую-нибудь отдаленную Ферму, на которой я тащил бы свой крест. Когда я очнулся от забытья, он смотрел на меня.
— Эстравен? — спросил он слабым шепотом, полным изумления.
Мое сердце подпрыгнуло. Я успокоил его, помог ему прийти в себя; в эту ночь оба мы спали крепко и хорошо.
На следующий день ему уже стало значительно лучше, и он сел, чтобы поесть. Раны на его теле затягивались. Я спросил его об их происхождении.
— Не знаю. Думаю, что от инъекций, они все время кололи меня…
— Чтобы предупредить кеммер? — Об этом я слышал от человека, сбежавшего или освобожденного с такой Фермы.
— Да. И от других, о которых я не знаю, от разных сывороток, чтобы развязать мне язык. Мне было от них очень плохо, но они продолжали вводить их. Что они хотели выяснить, что я мог им рассказать?
— Они могли не столько спрашивать, сколько стараться приручить тебя.
— Приручить?
— Насильственным вливанием составов, корректирующих поведение, сделать тебя покорным. Такая практика известна и в Кархиде. Или, может, они производили эксперимент и над тобой, и над другими. Мне рассказывали, что технику промывания мозгов при помощи лекарств они опробывают на заключенных Ферм. Услышав это, я засомневался, но теперь верю.
— У вас в Кархиде есть такие Фермы?
— В Кархиде? — сказал я. — Нет.
Он раздраженно потер лоб.
— Мне кажется, что и в Мишноре утверждают, будто у них нет ничего подобного.
— Совсем наоборот. Они хвастаются ими и показывают слайды с Добровольческих Ферм, где возвращают к нормальной жизни людей с отклоняющимся поведением и где предоставляется убежище инакомыслящим. Они даже могут показать вам Добровольческую Ферму Первого Района, как раз недалеко от Мишнора, прекрасную вывеску со всех точек зрения. Если вы считаете, что у нас есть Фермы в Кархиде, мистер Ай, вы слишком переоцениваете нас. Мы не столь изобретательный народ.
Приняв лежачее положение, он долго смотрел на светящуюся печь Чабе, которую я раскалил так, что от нее шел обжигающий жар. Затем он перевел взгляд на меня.
— Я припоминаю, вы что-то говорили мне утром, но думаю, я был еще не в себе. Где мы и как мы здесь очутились?
Я снова рассказал ему все.
— И вы просто… вышли вместе со мной?
— Мистер Ай, любой из ваших заключенных, да и вы все вместе, могли бы в любую ночь выйти за пределы Фермы. Если бы вы не были истощены, измучены, деморализованы и накачаны лекарствами, если бы у вас была зимняя одежда, и если бы у вас было, куда идти… В этом-то и заключается ловушка. Куда вы пойдете? В город? У вас нет бумаг, а без них вы ничто. В пустыню? Там нет укрытия, а без него вы ничто. Летом, как я предполагаю, на Ферме Пулефен куда больше стражников. Зимой же вас надежно охраняет сама зима, и они используют ее в этом качестве.
Слушал он меня невнимательно.
— Но вы не могли бы пронести меня и сотни футов, Эстравен. Пройти такое расстояние, почти пробежать несколько миль со мной на плечах в темноте…
— Я был в дотхе.
Он помолчал.
— Вы сами ввели себя в него?
