Этот бессмертный (сборник) - Желязны Роджер Джозеф (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Я в свое время заготовил целый список лиц с полностью вымышленными и вполне надежными — если вы вдалеке от «родной планеты» — биографиями. Все эти лица поочередно приобретали и продавали «Модель-Т» друг другу. Таким образом они будут поступать и в будущем. У них много общего — все они примерно пяти футов ростом и весом около ста шестидесяти фунтов. В любого из них я могу легко превратиться с помощью минимума грима и небольшого напряжения памяти, чтобы запомнить необходимые факты биографии. Потому что во время путешествий я не хочу регистрировать судно на имя Фрэнсиса Сандау с планеты Вольная, или, как ее еще называют, планета Сандау, так как я один из ста самых богатых людей в Галактике. В настоящий момент мой номер 87, в крайнем случае, 88 или 86.

Кому-то постоянно от меня что-то требуется. Как правило, это или деньги, или кровь. Ни то, ни другое я не склонен тратить попусту. Я человек ленивый и беспокойный. И деньги, и кровь мне нужны самому. Честолюбие у меня отсутствует — иначе я постарался бы стать самым богатым человеком в Галактике под номером 85. После первого миллиарда обычно возникает философское отношение к деньгам. Я долго мучился мыслью, что наверняка финансирую множество черных дел, даже не подозревая об этом. Потом я придумал Большое Дерево…

Большое Дерево старо как общество, потому что это оно и есть. Общая сумма всех листьев и листиков на его ветвях, ветках и сучках представляет собой общую сумму всех существующих денег. На каждом листе написаны имена. Некоторые листья опадают, появляются новые, и через два-три сезона все имена меняются и все начинается сызнова. Но дерево остается практически тем же самым, оно только успевает еще больше вырасти и свои жизненные функции исполняет тем же старым способом. Было время, когда я думал отсечь все гнилые ветки на Большом Дереве. Но оказалось, что едва я успевал отсечь одну ветку, как начинала гнить новая, а ведь мне приходилось делать перерывы для отдыха. Проклятье, в наше время даже деньги нельзя потратить по-человечески, и Дерево — не карликовое растение в горшке, оно не сгибается и не растет в указанном направлении. Ну и пусть себе растет, как ему нравится, и мое имя тоже останется, но не на желтых, увядающих, или зеленых и свежих листьях. Я доставлю себе маленькое удовольствие прыгать по его ветвям под именем, какого на листьях не отмечено. Вот и все, что касается меня и Большого Дерева. История же о том, каким образом в моем распоряжении оказалось столько зелени, может навести на еще более забавную, более сложную и менее «растительную» метафору. Но об этом позже. Вспомните, что случилось с бедным Джоном Донном — он перестал считать себя островом. Где он теперь? На дне Токийского залива, а я каким был, таким и остался, нисколько не уменьшился.

Я начал вводить в Секара инструкции по поводу того, что должна и не должна делать прислуга во время моего отсутствия. После множества перезаписи и мучительного напряжения мыслей я, наконец, упомянул все, что следовало. Просмотрев завещание, я решил ничего не менять. Я переложил некоторые бумаги в бокс деструктора и оставил приказ активизировать устройство в таком-то и таком-то случае. Я послал уведомление одному из моих представителей на Альдебаране-5, гласящее, что если человеку по имени Лоуренс Дж. Коппер случится быть проездом в тех местах и если ему что-то потребуется, то он сможет это получить. Я не забыл упомянуть и секретный аварийный код — на тот случай, если мне придется доказывать, что я — это я. Потом я обнаружил, что миновало почти четыре часа и мне хочется есть.

— Сколько осталось до заката, округляя до минуты? — спросил я Секара.

— Сорок три минуты, — ответил сквозь открытый динамик бесстрастный голос, бесспорно принадлежащий бесполому существу.

— Я буду обедать на Восточной террасе через тридцать три минуты, — сказал я, сверяясь с хронометром. — На обед желаю отведать омара с картофелем по-французски и капустным салатом, ватрушек, полбутылки нашего собственного шампанского, кофе, лимонный шербет, самого выдержанного коньяку из запасов в погребе и две сигары. Спросите у Мартина Бремена, не окажет ли он честь лично подавать мне?

— Понимаю, сэр. А салата не надо?

— Не надо.

Я отдал распоряжение и отправился обратно в свои апартаменты, сунул кое-какие вещи в сумку и начал переодеваться. Я задействовал тамошний вывод Секара и, ощущая холодок на шее и пустоту в животе, отдал приказ, давно уже подготовленный, который все откладывал и который необходимо было наконец привести в действие.

— Ровно через два часа одиннадцать минут, — произнес я, сверяясь с хронометром, — позвони Лизе и спроси, не захочет ли она выпить со мной на Западной террасе. Приготовь для нее два чека, каждый по пятьсот тысяч долларов. Подготовь также копию рекомендации по форме «А». Доставь названные предметы сюда в отдельных незапечатанных конвертах.

— Понял, сэр, — донесся ответ, и, пока я вкладывал запонки в манжеты, названные документы скользнули в корзинку приемника на туалетном столике.

Я проверил содержимое каждого конверта, запечатал их, поместил в карман пиджака — внутренний, и отправился на Восточную террасу.

Солнце снаружи уже превратилось в янтарного гиганта. Оно как раз попало в тенета тонких перистых облачков, менее чем в минуту истаявших и уплывших прочь. Купол неба над головой закрывали стада пылающих золотом, желтизной и багрянцем туч. Солнце спускалось на отдых по безжалостной голубой дороге прямо между двух пиков близнецов — Урима и Тумима — которые я поместил в том месте, чтобы указать ему путь и приютить на ночь. В последние мгновения его радужная кровь расплещется по туманным склонам пиков.

Я уселся за стол под вязом. Установленный наверху силовой проектор немедленно пришел в действие лишь только я коснулся сиденья стула, удерживая своим невидимым конусом сухие листья, насекомых, птичий помет и прочий мусор от попадания на стол. Спустя несколько мгновений показался Мартин Бремен, толкая перед собой тележку с крышкой.

— Добрый вечер, сир.

— Добрый вечер, Мартин. Как дела?

— Фросто замечательно, мистер Сандау. А как фы?

— Я уезжаю.

— О?!..

Он разложил тарелки и приборы, поднял крышку тележки и начал подавать на стол.

— Да, — заметил я. — Возможно, что надолго.

Я продегустировал шампанское и одобрительно крякнул.

— Поэтому я хочу, прежде чем уеду, сказать тебе то, что ты, наверное, и так знаешь. Да, так вот, ты готовишь самые лучшие блюда из всех, что я когда-либо пробовал…

— Благодарю вас, мистер Сандау, — его от природы красноватое лицо стало еще более пунцовым, и он погасил улыбку, скромно опустив глаза. — Очень пыл рат рапотать с вами.

— Поэтому, если ты не возражаешь против годового отпуска с полной оплатой плюс дополнительный фонд на испытание новых кулинарных рецептов, если возникнет такое желание, то я тотчас вызову контору Бурсара и все с ним улажу.

— Кохда уезжаете, сир?

— Завтра рано утром.

— Понимаю, сир. Благодарю фас. Ошень приятное предложение.

— Наверное, забавно готовить блюда, которые даже не можешь попробовать?

— О нет, сир, — запротестовал он. — На пробователи можно полностью положиться. Часто думал я, какой фкус у того, что я готовил, но это как у химика — он не всехда шелает знать, какие на фкус его химикалии. Вы понимаете, что я хочу сказать, сир?

В одной руке он держал корзиночку с ватрушками, в другой — сжимал ручку кофейника, еще одной рукой подавал блюдо с капустным салатом, а четвертой рукой опирался на тележку. Сам он был ригелианец. Имя его звучало примерно так: Мм-ммирт'ы^[1] Бооон. В Галактике нет лучших поваров, чем ригелианцы, если только снабдить их соответствующими приставками-пробователями. К славе они относятся довольно спокойно. Подобные беседы мы с ним вели уже не раз, и он знает, что я просто шучу, когда пытаюсь его заставить признать, что человеческая пища наводит его на мысли об отходах — производственных и органических. Очевидно, профессиональная этика воспрещает ему подобные признания. Обычно он спокойно отражает мои выпады. Лишь иногда, если ему уж очень досаждает избыток лимонного, грейпфрутового или апельсинового сока, он признается, что готовить еду для гомо сапиенс считается самой низменной профессией, до какой может опуститься ригелианец. Я люблю и его самого, и то, как он готовит, ведь раздобыть повара ригелианца очень трудно, независимо от суммы, которую вы можете ему предложить.