Меж двух времен - Финней Джек (лучшие книги онлайн .TXT) 📗

Я должен был услышать, о чем они говорят, должен был во что бы то ни стало! Я выскочил из почтамта через задние двери, перебежал улицу, укрывшись за бортом телеги, нагруженной пивными бочками, и проскользнул в парк, к памятнику. Там я остановился, едва не касаясь постамента спиной, и нахмурился, с раздраженным видом поглядывая вдоль дорожек, будто поджидая кого-то.

— …никак не понимаю, почему, — донесся до меня рассудительный голос. — Мороз с каждой минутой все крепче, к тому же и ветер поднялся. В такую погоду в парке не сидят. Если у вас нет своей конторы, вон там через дорогу — гостиница «Астор». Пойдемте в бар — я вас угощаю…

— О, контора у меня есть, — ответил Пикеринг с довольным смешком. — Контора, конечно, так себе. Не то что ваша, держу пари. Но вы все равно хотели бы взглянуть на нее, не так ли? Однако чего не будет, того не будет. Пока не будет. Вы правы, в такую погоду люди в парке не сидят. Вот именно поэтому мы и останемся здесь: то, что я собираюсь вам сказать, не предназначено для посторонних ушей. Предмет нашего разговора — каррарский мрамор. Он-то и привел вас сюда. Несмотря на мороз. Вас Эндрю Кармоди, достопочтенного миллионера…

— Он привел меня сюда, — сказал другой ровным голосом. — Но не для того, чтобы со мной играли в кошки-мышки. Так что оставьте остроты насчет достопочтенности при себе и скажите без промедления, что вам надо, иначе я встану и уйду — и будьте вы прокляты…

— Хорошо. Но вы должны понять меня — я достиг, наконец, того, на что потратил несколько лет труда, и сейчас наслаждаюсь своим небольшим триумфом…

— Чего вы хотите?

— Денег.

— Ну, разумеется. Кто их не хочет? Давайте ближе к делу.

— Пожалуйста. Сигару?

— Благодарю, предпочитаю свои.

Последовала пауза, потом я услышал, как чиркнула спичка, как запыхтели раскуриваемые сигары. Пикеринг прервал молчание.

— Я работаю в муниципалитете клерком низшей категории. Но я сам предпочел это место, сэр! Оставив ради него прилично оплачиваемую работу. А почему? Спрашивается, почему?

— Я вас ни о чем не спрашивал. — Слышно было, как Кармоди пососал сигару. — Однако продолжайте.

Пикеринг понизил голос:

— Причина носит фамилию Твид — вы удивлены? Он умер в тюрьме, «шайка Твида» [9] разгромлена и почти забыта. А ведь два-три года назад дня не проходило — помните? — чтобы в «Таймсе» не писали о «гнусных следах шайки Твида». Но кто украл у города больше тридцати миллионов? Только ли Твид? Суини, Коннолли, Оуки Холл? Нет, не только они. У Твида были сотни добровольных помощников, еще не разоблаченных, и каждый из них урвал свою долю добычи, большую или малую. Спрашивается, почему я провел два года на не подобающей джентльмену работе клерка-регистратора в муниципалитете? — Пикеринг понизил голос до совсем уже драматического шепота. — Потому что именно там сохранились эти «гнусные следы»!..

Я слушал с предельным вниманием, еле дыша, не пропуская ни слова. В то же время что-то меня подсознательно раздражало — и когда я сообразил, что именно, то невольно усмехнулся. В интонациях Пикеринга, в подборе слов и построении фраз было слишком много драматизма — порой он впадал в откровенную мелодраму. Мне кажется, все мы в общем-то склонны вести себя сообразно тому, чего, по нашему мнению ждут от нас другие. И вот сейчас Пикеринг и Кармоди, оба играли свои роли, и это происходило в эпоху, когда мелодраматические условности на сцене воспринимались как отображающие действительность. Собеседники были смертельно серьезны, они взвешивали каждое свое слово — и все же, по-моему, попутно еще и анализировали свою игру.

— Эти «гнусные следы», — говорил Пикеринг, — пролегли через бесконечные рады архивных шкафов. И я догадался, где они! — воскликнул он с гордостью. — Я понял, что мошеннические операции «шайки Твида» были столь широки и многообразны, что просто невозможно уничтожить все улики и доказательства. Я был убежден, что улики еще существуют, зарытые в ворохах старых бумаг, — лишь бы хватило сообразительности опознать их, когда они мне попадутся, и сложить разрозненные кусочки вместе наподобие китайской головоломки. Так я стал самым прилежным клерком муниципалитета…

— Весьма похвально. Если вы ищете место, обратитесь к моему управляющему.

Я услышал звук, который научился узнавать безошибочно: щелчок откинутой золотой крышки карманных часов, затем еще щелчок, чуть иного свойства, когда крышка захлопнулась.

— Да, вы деловой, вы занятый человек, — сказал Пикеринг. И все же, мистер Кармоди, у вас нет ничего, решительно ничего важнее, чем выслушать меня. Сколько бы я ни говорил!.. — Пикеринг помолчал, потом продолжал спокойнее:

— Месяц за месяцем я часами корпел в архивах, выискивая эти «гнусные следы» в пыли прошедших лет. Выискивая и прослеживая ниточки, теряя их и вновь находя дни и недели спустя среди десятков тысяч фальшивых накладных, аннулированных банковских чеков, подложных расписок, среди всевозможных сообщений, ведомостей и писем. И лучшее из того, что я нашел, сэр, я сберег, вынес из муниципалитета в целости и сохранности! Бумажку за бумажкой — я прятал их в карман и относил в свою скромную контору во время обеденного перерыва. Или отправлял в свой адрес по почте — и в долгие вечера, проведенные у письменного стола, изучал эти бумажки, анализировал их и составлял свои собственные архивы…

И все же большинство добытых мною сведений оказывалось совершенно ни к чему. Я собирал полные, неопровержимые улики, доказывающие самое бесстыдное мошенничество. А потом выяснялось, что негодяй умер месяц или два назад. Других виновников я и вовсе не сумел обнаружить: вероятно, переехали на Запад или в Канаду. Третьих я находил живыми и здоровыми, и не где-нибудь, а здесь, в Нью-Йорке. Но за эти годы они разорились дотла. А бывало и так, что, хотя собранные мной улики и давали ясную картину, они были тем не менее недостаточны. И окончательных доказательств я, как ни искал, найти не мог. Так что все эти «гнусные следы», мистер Кармоди, в конце концов обернулись считанными адресами. И главный «след» вел к одному ничем не примечательному в прошлом подрядчику, который получил деньги за доставку и установку каррарского мрамора в коридорах, залах и приемных городского суда. Тонны прекрасного каррарского мрамора, ввезенного из Италии, — так по крайней мере сказано в обнаруженных мной накладных и оформленных надлежащим образом таможенных квитанциях. А к ним в придачу есть еще и ведомости на уплату жалованья десяткам рабочих, с указанием фамилий и адресов, за длившуюся несколько недель работу по установке и отделке мраморной облицовки. Хотите взглянуть? Вот одна из накладных.

Зашуршала бумага, последовали две-три секунды молчания, и Кармоди сказал:

— Вижу.

— Да нет, сэр, оставьте себе. На память. У меня такого добра хватает…

— Не сомневаюсь, потому и возвращаю вам эту.

— Она мне не нужна. Вы думаете, я положу ее обратно в свой архив? А вы проследите за мной и узнаете, где я его держу? Уверяю вас, сэр, что теперь я вернусь в свою контору лишь один-единственный раз. С целью передать упомянутому подрядчику касающееся его досье целиком.

Пикеринг выждал паузу и продолжал, снова понизив голос:

— Ибо как ни скромны были, по меркам «шайки Твида», деньги, заработанные этим подрядчиком, они сделали его богачом. Он вложил их в нью-йоркскую недвижимость, и теперь, каких-то несколько лет спустя, у него миллионы. Миллионы! И жена, которая, как говорят, умеет выжать максимум удовольствий из каждого доллара — а их миллионы — и из того общества, куда эти миллионы открыли ей доступ. Если хотите, мистер Кармоди, давайте пройдем к зданию суда. — Пикеринг, я просто уверен, показал кивком в сторону суда позади ратуши. — И осмотрим его вместе с вами, зал за залом. Так, как в свое время осмотрел его я. Сидел в зале заседаний как зритель и искал глазами: где же мрамор? Или торчал в канцелярии в очереди за какой-нибудь ненужной справкой и все шарил, шарил глазами по стенам. Я осмотрел здание этаж за этажом, коридор за коридором, заглядывал даже в дворницкие и в клозеты. И если вы укажете мне во всем задний хотя бы один квадратный сантиметр поверхности, выложенный каррарским или каким-нибудь другим мрамором, тогда, подрядчик Кармоди, даю вам слово, что никогда вас больше не обеспокою.