Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Алкин Юрий (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Посвятив пять минут светскому разговору и даже не взглянув в сторону камеры, слепо таращащейся на меня, я встал с кресла, сделал шаг в сторону и исчез из поля зрения наблюдателей. А еще через полчаса я покинул квартиру Восьмой, прилагая все усилия, чтобы оставаться Пятым.
Хотелось смеяться и петь. Короткая встреча сделала меня более счастливым, чем многодневная переписка. Момент неловкости, шутка, рассеявшая скованность, и разговор. Тот искренний, свободный разговор, которого мне так не хватало. И первый поцелуй у порога. А уже через мгновение – ожидание новой встречи.
Будто синхронизируя свои действия с моими, из тамбура появился Двенадцатый. На этот раз он соизволил обратить на меня внимание, поскольку мы шли навстречу друг другу. Поравнявшись со мной, шахматист отсалютовал и продолжил свой путь в направлении Секции Поэзии. И хоть мои мысли витали далеко, что-то в его облике насторожило меня. Проще всего было обернуться и посмотреть ему вслед. В обычный день я бы так и сделал. Но то, что было уместно в другой день, не годилось сейчас. Сегодня я был настоящим пай-мальчиком. К тому же зрительную память полезно тренировать.
Так что же это было? Одежда? Походка? Какой-то предмет? Ах вот оно что. Не предмет, а его отсутствие. За время, проведенное в тамбуре, Двенадцатый успел избавиться от доски. М-да, неважная маскировка. Вот так, прямо среди бела дня, контактировать с внешним миром? Какие-то они стали беспечные. Интересно, что он им передал? Текст шахматного учебника? Что-нибудь вроде «Теория ладейных эндшпилей в условиях отсутствия смерти»? А меня зачем-то гоняли туда ночью. Впрочем, им виднее.
А может, по их подсчетам, сейчас здесь должно было быть пусто, и мое внезапное появление в коридоре явилось для них полнейшим сюрпризом? Не ожидает ли меня самого в таком случае сюрприз? Ладно, будем надеяться на лучшее. И позабыв о Двенадцатом, я мысленно вернулся к нашему свиданию.
Время текло по-разному. Оно то неслось вскачь, то едва ползло, медленно приближая момент очередной встречи. И очередного безрассудства. Вдруг меня позовут, пока я у Мари? Вдруг они обратят внимание, что я исчез? Или сочтут, что Пятый начал слишком часто наведываться к Восьмой.
На каждый случай был заготовлен план действий, но всего не предусмотришь. Да и планы эти были далеко не идеальными. И все же, осознавая степень риска, мы не могли заставить себя полностью оказаться от свиданий. Одна короткая встреча, затем еще одна… Приступ осторожности. Три недели без переписки. Как долго они тянутся… Нет, нам надо, надо встретиться.
– Когда?
– Давай завтра вечером. После ужина. Я занесу тебе книгу, о которой мы сегодня говорили с Шестой и Адамом…
– Хорошо, я буду ждать…
Мы медлили с уходом из гостиной. Казалось, что-то мешает нам. Принесенную книгу мы успели обсудить, разговор с Адамом был неоднократно упомянут, все способы усыпить внимание потенциальных наблюдателей были использованы. Но что-то все еще удерживало нас в мягких креслах. Наконец Мари поднялась и, пообещав скоро вернуться, скрылась во внутренней комнате. Выждав минуту вслед за ней туда прошел я.
– Почему ты не хотела уходить? – спросил я.
– А почему не хотел ты? – ответила она вопросом на вопрос. А потом пришла ночь, полная нежности. Одна из тех редких ночей, которые остаются с тобой на всю жизнь.
Я лежал с открытыми глазами, но не видел ничего, кроме темноты. Она была не такой, как бывает ночью в доме – прозрачной, разбавленной лунным или фонарным светом, позволяющим видеть очертания предметов. Это была другая, настоящая, черная как сажа темнота. Та темнота, которая по ночам заполняла наши спальни. Я слышал дыхание Мари. Тихое-тихое дыхание. Затем послышался шорох.
– Ты спишь? – спросила она шепотом.
– Нет, – тоже шепотом ответил я.
Почему-то шепот казался наиболее уместным сейчас.
– Как ты думаешь, – спросила она, помолчав, – удастся у них эксперимент?
Мне не хотелось говорить сейчас об эксперименте. И тем более рассказывать о дневнике. Для этого нужен был долгий и серьезный разговор. «Ты узнаешь, – подумал я. – Но не сейчас. Потом».
– Не знаю, – ответил я.
И это была правда. Ведь я действительно не знал.
– Мне его жаль, – сказала она вдруг.
Я понял, о ком она говорит.
– Почему ты уверена, что это он, а не она?
– Считается, что мужчины надежнее женщин. Хотя так считают только сами мужчины. И, кроме того… – Мари замолчала.
Я прикоснулся к ее руке.
– Что «кроме того»?
– Кроме того, было бы слишком жестоко брать девочку. Ведь пока идет эксперимент, ее лишают возможности иметь детей. И скорее всего, чем бы он ни закончился, у нее никогда не будет ребенка.
«Какое отношение жалость имеет к эксперименту?» – вспомнил я фразу из дневника. А вслух спросил:
– А почему это можно делать с мальчиком?
– Мальчика тоже жаль. Но это не то.
Я приподнялся на локте. Мне хотелось увидеть Мари, но эта чернильная тьма была непроницаема. И я только представлял себе ее лицо.
– Хорошо, пусть это будет мальчик. Парень. Но почему ты жалеешь его? Ведь если эксперимент удастся, он будет жить гораздо дольше нас.
– Я это понимаю, – ответила Мари. – Но разве такая жизнь кому-нибудь нужна?
– Тогда их эксперимент бесполезен, – сказал я.
– Почему? – в ее голосе послышалось удивление.
– Потому что ты жалеешь его. А жалость всегда направлена сверху вниз.
– Что значит «сверху вниз»?
– Невозможно жалеть того, кто лучше тебя. Жалость – это когда чувствуют: мне в чем-то лучше, чем тебе. Я умнее, здоровее, удачливее тебя. И мне с высоты моего превосходства тебя жаль.
– Да, мне лучше, чем ему, – согласилась Мари.
– Значит, для тебя важнее не то, сколько ты живешь, а как. И наверное, для многих людей тоже. А если так, то эксперимент бесполезен. Даже если люди станут жить дольше, они не станут от этого счастливее.
– Скорее всего, ты прав, – сказала Мари. – Но иногда очень хочется, чтобы жизнь не была такой короткой.
«Да, – подумал я, – действительно, так хочется пожить подольше».
– А что важно для тебя? – спросила она после короткой паузы.
– Чтобы ты была со мной, – ответил я. – Иди сюда.
Глава двенадцатая
Конечно же, о дневнике надо было рассказать раньше. Я все тянул, ждал удачного момента, не хотел заводить длинный разговор, и теперь получалось как-то совсем неудобно. Будто я хотел скрыть это от Мари. А ведь ничего подобного у меня и в мыслях не было.
Но как за полчаса пересказать содержимое этой толстой тетради? А заодно и свои выводы, подозрения, надежды. Такие невеселые мысли бродили у меня в голове, когда однажды вечером я извлек дневник из стола и стал его перечитывать.
Читать не хотелось. Слишком далеки стали в последнее время события, описанные предыдущим Пятым. Я вяло переворачивал страницы. Просмотреть этот манускрипт, конечно, надо. Кое-какие подробности я уже успел забыть, а Мари, несомненно, будет любопытно их узнать. А разговариваем мы нечасто, в письмах об этом писать нельзя, выносить дневник из комнаты – это вообще безумие. Вот и получается, что надо сидеть и, сдерживая зевоту, в очередной раз читать это творение. Мужественно одолев половину тетради, я бросил ее на стол и, заложив руки за голову, откинулся на стуле.
Мощный мужик был этот Шеналь. Хотя почему был? Есть. У него еще вся жизнь впереди. Ну, вся не вся, а лет пятьдесят еще осталось в запасе. И если в том мире он будет с такой же энергией браться за дела, как в этом, то, наверное, я о нем еще услышу.
Чего он здесь только не делал! Казалось бы, сиди и не тужи, отдыхай, зарабатывай капитал. А вот ему не сиделось. Он и календарь вел (зачем?), и дневник строчил, и над экспериментом размышлял, и с Катру подружился. И конечно, книги писал. Это его главное достижение. Я вот не смог. Хотя я журналист, а он физик. И все-таки ему удалось в этих условиях создавать шедевры, а мне – нет. Ирония судьбы. Жаль, рано он ушел. Написал бы еще с десяток приличных книг, а то кроме его произведений здесь и читать нечего. Библиотека ломится от книг, но их только в качестве снотворного можно использовать. Или, в крайнем случае, как подставки.
