Земля наша велика и обильна... - Никитин Юрий Александрович (версия книг .txt) 📗
Чуев поморщился.
– Борис Борисович, одно дело мы, другое дело – дети. Вырастут – сами выберут свой путь. Нельзя заранее навязывать. Нехорошо. Даже у детей должна быть свобода выбора… степеней патриотизма, а мы просто даем им всестороннее образование. В том числе и западное…
Он говорил эту высокопарную хрень, но даже Уховертов, его друг и ближайший соратник, отводил взгляд, отмазка и даже откровенная брехня видны невооруженным взглядом.
– О русскости придется забыть все равно, – объяснил я. – В любом случае. Мир стремительно катится к глобализации, объединению и доминированию одного языка на всей планете. Раз уж не удается единственным языком сделать русский, то пусть лучше им будет английский, чем… китайский! Или японский, если вам кажется, что у Японии шансов больше. Я предпочитаю видеть в России церкви, чем пагоды или буддийские храмы.
Чуев пробормотал недовольно:
– Борис Борисович, не стоит так уж преувеличивать. До этого еще далеко.
– Да? Посмотрите новости. Прогресс все ускоряется!.. Как в науке, так и в обществе.
Чуев покачал головой:
– Если по уму, то вы, Борис Борисович, вроде бы говорите верно. Но я никак не смогу себя заставить поддержать Америку. Всех этих гомосеков…
– Не гомосеков, – ответил я терпеливо. – Мы по-прежнему враги Юсы и юсовцев. Но разве не вы приносили информашку о демонстрации трансвеститов в Техасе, где их встретили разъяренные жители и побили так, что двадцать три человека… нет, двадцать три извращенца попали в больницу!.. И местный суд их оправдал. Я имею в виду оправдал тех, кто бил. А вот в России только сотрясаем воздух на кухнях. Да еще здесь, на заседаниях Совета. Это же вы размахивали постановлением Верховного суда Штатов, что гомосекам нельзя чинить препятствий при поступлении на военную службу… но почему не упомянули о заявлении военных, что не хотят пачкаться соседством с гомосеками и все равно не допустят их в армию! И не допустили. Это уже не юсовцы, это – американцы! Разве нам с ними не по пути?
Уховертов сказал успокаивающе:
– Владислав, не кипятись. Борис Борисович, прав. В принципе мы смогли бы на определенных условиях поддержать ту здоровую часть в больной стране, если она прогнила еще не до самой кости. И если вольемся в тот мир, те здоровые люди получат нехилую поддержку! А гомосеков придавим совместно.
Прощаясь, пожал мне руку, в глаза смотрит твердо, однако что-то настораживающее в излишне прямом взгляде, крепком рукопожатии и чересчур карнегистой усмешке.
Мы вышли провожать отбывающих членов партийного бюро всем составом, даже Орлов, Гвоздев и Крылан, не говоря уже о Светлане, а наши ведущие аппаратчики: Власов, Белович, Лукошин, Бронштейн, Лысенко – пожимали руки, обнимались, желали здоровья и попутного ветра.
Я тоже пожимал, обнимался, говорил натужно бодрые слова, наконец усадил Уховертова, вернулся на ступеньки, тело пронизывает дрожь, все-таки октябрь, холодно, над городом абсолютно серое непроницаемое небо, как матовое стекло в дверях туалетной комнаты. Такой же серый блеклый мир внизу, лишенный всех красок, разве что ярко горят габаритные красные огни автомобилей отъезжающих делегатов.
В будущем, мелькнула мысль, на этой территории, что раньше звалась Россией, будут только полностью автоматизированные предприятия по добыче полезных ископаемых, если те еще будут востребованы миром нанотехнологий. А люди, люди будут в краях, где тепло, на небе ни облачка, ласковые моря…
Власов проследил взглядом за последними машинами, сказал ядовито:
– Как торопятся! Ну прям пчелки трудолюбивые… Сперва кипели страстями и праведным гневом, а на последней трети заседания уже о покупках подумывали, надо еще успеть побегать по Москве, а она велика, проклятая, доставали бумажки и проверяли списки, что составили запасливые жены, дети, родственники. К счастью, все магазины будут открыты еще часа четыре, успеют.
– В Москве дюжина супермаркетов открыта круглые сутки, – буркнул я.
– Они таким не доверяют, – ответил он знающе. – Дорого! А провинциалы денежки берегут. Наша партия – одна из беднейших. Так что за два-три часа постараются сделать все покупки, а потом до глубокой ночи будут обмывать… Затем их, как дрова, погрузят в поезда и отправят в регионы. У всех есть сердобольные московские дружбаны…. Так что о твоей дикой идее вспомнят только завтра.
– Представляю, какими словами!
Он усмехнулся.
– Да уж… В поездах стесняться не будут. Да и дома тоже. А жены… ну, знаешь, муж и жена – одна сатана, поддержат. Правда, поначалу. Потом, подумав, начнут раздумывать. Понимаешь, жены живут не политикой, а кухней. И чаще заглядывают на дно кошелька, когда нужно купить детям обувь или одежду.
Я взглянул настороженно, в груди трепыхнулось.
– Начнется ломка?
Он кивнул.
– Да. Сперва со стороны жен, потом придется услышать всякое разное от рядовых членов партии. Все-таки им придется выложить твои доводы. Не в пересказе, а именно те, которые ты привел!.. Ведь проверить и поймать на брехне очень легко, Лысенко уже сегодня к ночи выложит на сайте все твои аргументы. Почитают, тут же с негодованием отвергнут, у нас всегда так….
Белович сказал утешающее:
– Борис Борисович, вы же знаете, англичанин мыслит сидя, француз – стоя, американец – прохаживаясь, а русский думает потом. Так что подождите, наш народ задним умом крепок. Да и сам патриотизм особенно крепок здесь, в этих стенах, когда все подпитывают друг друга. Вот разъедутся по домам, а там куча тягостных проблем, голодные семьи… Николай Николаевич прав, уже завтра-послезавтра то один, то другой засомневаются: а не лучше ли поддержать вас, Борис Борисович? Ведь не совсем уж и полнейшую дичь сморозили… Вроде бы стыдно выкидывать белый флаг, но если убедить себя, что вовсе не сдача, а отправление свежего пополнения к союзнику в нашей общей борьбе, но что-то в этом есть, есть…
Я сказал затравленно:
– До всероссийского съезда чуть больше месяца. Не знаю…
– А вы верьте, – посоветовал Власов. – Как тот отважный казак советовал.
– Только и остается, – пробормотал я. – Но все-таки буду готовиться. Как бы то ни было, а я дам бой. Все мы любим Россию и все стараемся для нее, только всяк выбирает свою дорогу.
Подошел Шторм, с ним Чуев, эти уезжают завтра, потому не спешат, я пожал им руки, Шторм спросил с интересом:
– Нет желания отправиться к цыганам? Утопить в разгуле горе?
Власов хохотнул:
– У него сейчас одно желание: забраться в берлогу и зализывать смертельные раны.
– Смертельные не залижешь, – заметил Шторм.
– А зверь разве понимает?
Чуев окинул меня взглядом с головы до ног:
– Борис Борисович у нас еще тот зверь. И живучий, гад.
Они расхохотались, отправились к машинам. Я не стал смотреть, как сядут, вошел в здание, у нас уже начали топить, теплый воздух побежал по лицу и рукам. В коридоре только охранники, Власов и Белович уехали даже не возвращаясь, остальные аппаратчики заскакивали торопливо в свои комнаты, только чтобы схватить сумки. Доносились частые хлопки дверей, двор быстро пустеет.
По такому же опустевшему коридору я двинулся к своему кабинету, напоминая себе, что сразу надо записать по горячему следу, а то забуду, осмыслить по свежаку, завтра все будет выглядеть иначе.
Юлия вскинула голову, я удивился:
– Юля, а вы почему здесь?.. И не выходили прощаться! Разбежались не только делегаты, но и наши активисты. С чувством выполненного долга. Пора ставить на охрану, и по домам. Рабочий день кончился.
Она взглянула на часы.
– Во-первых, еще полчаса. Во-вторых, по горячим следам кое-что нужно записать, а то завтра уже потускнеет, забудется…
Я смотрел на нее пристально, обронил:
– Спасибо, Юлия. Вы даже не представляете, какой вы замечательный работник.
– Правда?
– Я собирался сделать то же самое. А я ведь замечательный, верно?
Она скупо улыбнулась одними глазами. Открывая дверь кабинета, я чувствовал ее теплый взгляд на своей спине. У меня по-прежнему на столе мерцает экран, не выключаю комп, когда ухожу, не люблю ждать, пока снова загрузится, но, конечно же, оставляю на пароле. А когда набираю, нависаю над клавой так, чтобы никакая скрытая телекамера, буде установят противники, не подсмотрела.
