Ход больших чисел (Фантастика Серебряного века. Том II) - Ольшанский Григорий Николаевич (книги без регистрации TXT) 📗
— Ну, ладно, — ответил я.
Темная прохлада леса охватила меня. Я решил пройти немного в глубь, не теряя из виду пути. Но лес был густой. Не сделал я в его глубину и ста шагов, как уже след потерял из виду.
— Все равно, — подумал я, — я знаю, в какой стороне дорога, и пойду параллельно с ней.
Я шел довольно долго, не замечая времени, наслаждаясь тишиной и прохладой роскошного леса.
Но усталость брала свое. Я остановился на уютной поляне и решил выкурить папироску.
Растянувшись на густой мягкой траве, я с наслаждением закурил. Я лежал на спине. Сквозь узорную листву голубело небо. Чирикали какие-то птички. Шелест листьев, легкий треск кузнечиков, щебетанье птиц… все таинственные голоса леса напенили дремоту… Я незаметно задремал…
Чьи-то шаги, голос, потом прикосновение к моему плечу разбудили меня.
Я мгновенно пришел в себя и сел, предварительно нащупав, на мне ли сумка.
Передо мной стоял корявый мужичонка.
— Жив, значит, — проговорил он, широко улыбаясь. — Прости, значит, барин, — продолжал он, — а то лежишь тут, рот раскрыт… и тихо, ровно не дышишь.
— Ну, я думаю, нечасто здесь увидишь мертвое тело, — ответил я.
— Не скажи, — ответил мужичонок, — в мае как-то наткнулись мы… подрядчик тутотко лежал. Спервоначалу подумали, спит… А глядь — не дышит…
— С чего же это? — полюбопытствовал я.
— Фершал сказал, будто толст очень, а по-нашему не иначе, как задушили, — ответил он.
— Как надушили?! — воскликнул я, — а доктор был?
— Какой такой доктор! — махнул рукой мужичок. — Фершал позвал урядника, к доктору бумагу только тот подписал. Становой был, еще какой то барин. Ну, посмотрели бумагу и говорят — от полноты умер. У него племянник в городе… Так, сказывают, очинно даже обрадовался. Тут ему и лесопилка и торговля мелочная и дом… А только что беспременно удушен, не иначе…
— Ну ладно, — ответил я, — я то заспался, и как на дорогу попасть — не знаю, кажется, туда?..
Я взглянул на часы. Оказывается, я проспал около трех часов.
— Туда-то-туда, — произнес мужичок, — я сам оттуда. Только идти-то до дороги версты три, а до станции по дороге еще пять… Вот оно что! Да постой, не твоего ли я встретил, Ваньку рябого? Он все аукал, аукал, — говорит, — барин в лес пошел, а у меня поклажа его… Так, говорит, поеду на станцию, там и оставлю имущество, значит.
Я чувствовал себя очень скверно. Идти пехом восемь верст!
— А нельзя ли, где лошадей добыть? — спросил я.
Мужичонка снял шапку и почесал в затылке.
— До моей деревни верст семь, — ответил он, — а тут (он словно замялся) версты не будет до помещицы, барышни Крутогоровой. Там лошади найдутся… Да только…
Он замолчал, на его лице промелькнуло какое-то странное выражение…
— Да что только? — спросил я.
— Чудно, — произнес он — давно живет здесь, а как неприкаянная. Ни к ней никто, ни она к кому. Гордая, — добавил он.
— А что, молодая она? — спросил я.
Он помолчал немного с тем же странным выражением лица.
— Ишь, молодая, — наконец ответил он, — смуглявая такая, нос птичий. Ну, да теперь светло, — вдруг неожиданно закончил он.
Меня, помню, поразило такое неожиданное заключение.
— Где же ее усадьба? — спросил я.
— А вот, иди по этому оврагу, как кончится, значит, направо до первой поляны, там еще дуб поломанный, а потом через поляну напрямки — там уж сам увидишь. Да ты того, все же остерегайся…
— Чего? — спросил я.
Он с испугом оглянулся вокруг.
— Может, все пустое, значит, — начал он, — а только болтают, будто у барышни того…
— Что того? — допытывался я.
— Смутно все, сердешный, — ответил он, — кабы темь была — прямо сказал бы, — не ходи туда.
«Какой вздор, — подумал я. — Что он хочет сказать?»
Но, несмотря на мои расспросы, я ничего не мог добиться больше; мужичонок твердил одно, что теперь светло и советовал торопиться.
Я поблагодарил его, дал ему полтинник и пошел по указанному пути.
Признаюсь, меня очень интересовала эта отшельница глухой усадьбы.
На высоком холме возвышался старый барский дом. Колонны уже облупились. Некоторые балконы скосились, часть окон была выбита. Было заметно, что дом клонится к разрушению. Но все же он производил величественное впечатление со своими башенками, бельведерами и вызывал печальные воспоминания и картины когда-то кипевшей здесь грешной, бурной и роскошной жизни…
Жуткое безмолвие встретило меня на широком, заросшем дикой травой дворе.
— Однако, — подумал я, — какие же и где здесь лошади?
Какой-то угрюмый рыжий парень встретил меня во дворе.
Я попросил провести меня к барышне.
Он хмуро взглянул на меня и ткнул пальцем по направлению к когда-то, должно быть, роскошному подъезду.
Львы у подъезда имели теперь жалкий вид. Лапы были отбиты. Колонны облупились, ступени покосились…
Я прошел в вестибюль. Та же картина разрушения. Потрескавшаяся живопись на потолке и стенах, изношенный ковер на лестнице… грустно и жутко… Но стариной дикой и прекрасной веяло от этих старых стен.
Медленно и неловко, с каким-то жутким чувством, словно среди призраков, я подымался по лестнице…
Чувство неловкости вызывалось отчасти тем, что на мне не было привычного оружия.
Штатскому это трудно понять, но каждый военный в форме будет чувствовать себя неловко и непривычно, если он без шашки. Вроде того, как штатский без галстука.
На верхней площадке лестницы показалась высокая женская фигура… Я не успел разглядеть ее, она сейчас же скрылась. Я заметил только необыкновенный для женщины рост, широкое скуластое лицо и злобный взгляд под нависшими бровями, да подоткнутый передник.
— Конечно, это не барышня, — подумал я, вспоминая описание мужичка.
Едва я вступил на верхнюю площадку, как дубовые двустворчатые двери широко открылись и на пороге показалась женщина. Ее вид сразу поразил и, признаться, очаровал меня.
Невысокого роста, замечательно стройная и гибкая, в красном платье, плотно облегавшем ее фигуру, со смуглым лицом резкого южного типа, томными мерцающими глазами, она вызывала образы далекого мира, — Иродиады или Юдифи.
Я низко поклонился ей и поспешил объяснить свое неожиданное посещение.
Ее гортанный, глубокий голос поразил меня. Он так шел к ее типу.
— Не извиняйтесь, — сказала она, — я живу такой отшельницей, что ваше посещение доставляет мне истинное удовольствие, и я должна еще вас благодарить…
Она улыбнулась и крепко пожала мне руку.
— Насчет лошадей, — не беспокойтесь, они будут готовы по первому вашему требованию, но надеюсь, — добавила она, глядя прямо в мои глаза своими мерцающими глазами, — надеюсь, вы все же уделите мне час-другой. Мы вместе пообедаем.
Я звякнул шпорами и с удовольствием согласился.
Внутренняя обстановка, к моему удивлению, совершенно не соответствовала наружному виду разрушения. Напротив, она сохранялась в полной исправности. Ковры, зеркала, картины и портреты на стенах, мебель empire — все производило такое впечатление, словно еще живы были ее прабабушки времен Благословенного [8].
Она, казалось, поняла меня.
— Меня называют нелюдимкой и отшельницей, — начала она, — но я предпочитаю тишину и воспоминания этого дома пошлой суете современной жизни. Этот родовой дом — моя святыня, и из этих старых стен мне не хочется никуда уходить. Здесь жили мой отец, мой дед, мой прадед. Вы видите, воя обстановка сохранилась. К сожалению, я не настолько богата, чтобы поддерживать внешний вид дома и парк с его бесчисленными беседками, павильонами и храмами любви, дружбы и так далее. Да положите же вашу фуражку, снимите эту сумку с несносными казенными бумагами!..
