Влюбленный призрак (Фантастика Серебряного века. Том V) - Мирэ А. (читать книги без регистрации .txt) 📗
Мне показалось, что дух едва не проронил восклицание от неожиданности этого слишком земного прикосновения. Во всяком случае, он порывисто и по-прежнему бесшумно, — ибо, разумеется, был без башмаков, — отпрянул и исчез, уволакивая с собой тигровую шкуру.
— Извиняюсь, но я хотел бы выйти из цепи. — сказал я.
— Почему? — обеспокоенно осведомились сразу и маг, и его помощница. — Вы боитесь? Не бойтесь!.. Льонсо не…
— Нет, — сказал я, — я настроен прозаичнее многих. Но я имел неосторожность рассердить духа. А духи мстительны.
Я сыграл роль андерсеновского мальчика. Вероятно, и кой-кто из остальных был уже одного со мной мнения об этом спектакле.
Скоро дали огонь. Все встали. Сеанс кончился. Кажется, даже наиболее верующие чувствовали, что духи сегодня переборщили и что-то напутали.
В прихожей горничная подала мне пальто. Ушки ее горели под начесами густых волос. Ей сегодня пришлось-таки поволноваться!
Я сунул ей в руку мелочь и сказал:
— Спасибо, умница!
Она потупила глаза, совсем как Элен!..
Я рассказал, как на духу, эти три случая из моей жизни, к которым можно свести и все сто три. Весь этот рассказ не имел бы ни малейшего смысла, если бы хоть одну строку в нем я сам сочинил.
Я знаю, что таким чистосердечным признанием я подвергаю себя хериму [12] всех жрецов этой возвышенной науки, что двери спиритических салонов, не только тех, где происходило рассказанное, — передо мною закрыты навсегда. Общение мое с веселым царством духов, тискающих живот мохнатых игрушек, отрезано навеки.
Но теперь я не жалею об этом, ибо с тех пор, как я был на спектакле любезного Льонсо, утекло уже порядочно воды. С тех пор у меня больше книг и больше седых волос в голове, теперь я дороже ценю свое время. Пусть другие возьмут от жизни свою долю безумия, — с меня довольно. Теперь я знаю, что больше смысла — перечитывать Телемахиаду, изобретать семена для разводки форели, вычислять беспроигрышную систему рулетки, считать рыбьи кости в индюшке и искать шуток в часослове, чем делить с сатаной его досуги…
Ник. Энг
ЧЕРТ ДАНИЛОВА
«Сегодня четверг. Значит, придет он, мой странный гость».
Подходя к дому, Данилов очень волновался. Как отнесется он к его ослушанию, к его смелости и своеволию?
Он — это черт, который вот уже четыре месяца, как приходит к Данилову по четвергам. Приходит, садится и ведет длинные беседы.
Он именно такой, каким Данилов рисовал его себе в детстве: черный, лохматый, рогатый, с хвостом и рожками, очень маленький и какой-то прозрачный, туманный. Но совсем не страшный.
В первые дни Данилов его боялся. Одно время он даже подумывал, не сошел ли он, чего доброго, с ума. Одиночество, затворничество и аскетизм могли довести его до сумасшедшего дома. Это говорили многие.
Но через несколько визитов он понял, что это, так сказать, воплотившаяся галлюцинация, почти живой черт, которого окружающие не видят только потому, что не могут допустить факта его существования.
А он, Данилов, допускает и потому видит его, осязает и даже беседует с ним.
Беседы они ведут, главным образом, на отвлеченные темы. Преимущественно о любви и женщинах.
Может быть, потому, что за свою жизнь Данилов ни разу не поцеловал ни одной женщины, ни разу не пожал горячей женской руки и потому, что с чужими он избегал, стыдился говорить о женщинах, может быть, потому он охотно говорил о них со своим гостем.
Смешно было бы стыдиться черта!..
— Ты не видел близко ни одной женщины? — говорил Данилову его лохматый друг. — От души поздравляю тебя. Ты от этого только выиграл. Посуди сам: тебе 27 лет, а ты еще юноша. Разве это не прелесть! Что может дать тебе женщина, самая прекрасная, самая красивая, самая молодая и обаятельная? Свое тело? Но разберемся, что хорошего в этом теле женщины?..
И он пускался в такие описания, в такие подробности, с таким вдохновением рисовал картины объятий, страстных поцелуев и ласк, что Данилов горел, как в огне — от стыда и желания. И всю неделю он бродил по городу, как зачарованный, не смея взглянуть на встречных женщин, и в то же время подглядывал за каждой из них, мечтая о каждой и… ненавидя каждую.
Он страдал и, в то же время, в этом страдании он находил блаженство, счастье, безмерную радость, рай, который открывался ему.
И он мечтал о четверге, как о моменте свидания с человеком, который откроет наконец перед ним двери рая…
В этот четверг Данилов очень боялся предстоящего свидания.
Он нарушил клятву, данную другу: не подходить близко к женщине. Он подошел.
Это была жена его старого приятеля, Ольга Михайловна. Он знал ее лет восемь и, встречаясь с ней ежедневно за обедом, он, в сущности, не видел ее.
Но недели три назад его черный и лохматый друг, громя женщин, нарисовал портрет Ольга Михайловны, и в его описании образ ее получился до того соблазнительным, манящим и загадочным, что на другой же день Данилов, впервые за 8 лет, увидел за столом рядом с собой молодую, очень красивую женщину с глубокими черными глазами и капризной складкой около губ.
И когда, после обеда, ее муж отправился к себе в кабинет, как он говорил, «вздремнуть», а в действительности, чтобы улечься спать часа на два, Данилов не ушел домой, а начал на полке разбирать знакомые книги.
Ольга Михайловна подошла к нему и, улыбаясь одними глазами и наклоняясь к его лицу, сказала:
— Что это с вами сегодня? Всегда такой серьезный и вдруг какие-то чертики в глазах?
Он очень смутился и покраснел, потер для чего-то лоб и, отворачиваясь, пробормотал:
— Я такой, как всегда… Это вам показалось…
Но она вдруг вынула руки из-за спины и осторожно, двумя указательными пальцами, точно боясь разбить его, взяла за плечи и, почти касаясь своих лицом его усов, она тихо и задумчиво проговорила:
— Нет, вы не такой, как всегда.
Потом вдруг засмеялась, отошла к окну и сказала:
— Смотрите, не влюбитесь в меня. Я вас съем тогда!
Данилов почувствовал ужас, точно он поверил, что эта красивая женщина сейчас съест его. Он отыскал свою шляпу, кое-как, чувствуя стыд, простился с хозяйкой и ушел.
Но всю ночь ему снилась эта женщина. Во сне он звал своего лохматого друга, но он не пришел…
А сегодня произошло нечто ужасное.
После обеда, когда Данилов и хозяйка снова остались одни, он опять не ушел, а вышел на террасу маленького садика и сел в плетеное кресло.
И сейчас же за ним вышла и она.
Она лениво постояла на пороге, потом подошла к Данилову и боком присела на перила. Ее легкое платье обтянуло ее полное здоровое тело, и Данилову вдруг показалось, что она голая. Он отвернулся. Но легкое платье пестрело перед ним, касалось его колен, от него пахло как-то особенно, пряно, от чего кружилась голова…
Покачивая ногой, Ольга Михайловна, улыбаясь, смотрела на него и потом спросила:
— А сегодня у вас есть чертики в глазах? Покажитесь!
Она взяла его за руки, подержала их.
— У меня красивые руки? — спросила она.
— Да, красивые.
— А что надо делать с красивыми руками?
Он не знал хорошо, что надо делать с красивыми руками, но на всякий случай осторожно положил их ей на колени.
Боже мой! как она стала смеяться. Он боялся, что ее легкое платье лопнет по всем швам!
— Их целуют! — наконец выговорила она, поднося свои руки к его губам. — И крепко, и нежно, и страстно. Ну!
И он целовал. А потом он вдруг обнял ее за талию, чувствуя теплоту ее тела через легкое пестрое платье, и привлек к себе.
Кажется, он целовал ее, а она его.
И вдруг он оттолкнул ее, перепрыгнул через перила и выскочил на улицу, шляпу даже не взял.
