Зрячее счастье (Екатерина II) - Елисеева Ольга Игоревна (читать книги .TXT) 📗
Сиверс не только не испугался - ведь он увидел хоть и лохматого, но все-таки ангела - но и попросил портрет Софии, чтоб показать его в Петербурге. Через год уже в Гамбурге ту же просьбу о встрече с Софией повторил генерал русской службы барон Николай Андреевич Корф, женатый на двоюродной сестре Елизаветы графине Скавронской, при петербургском дворе человек довольно близкий. "Вероятно, я стала уже не так дурна, -рассуждала Екатерина, -- потому что Сиверс и Корф казались сравнительно довольными моей внешностью; каждый из них взял мой портрет, и у нас шептали друг другу на ухо, что это по приказанию императрицы. Это мне очень льстило, но чуть не случилось происшествия, которое едва не расстроило все честолюбивые планы".
Речь идет о романе с дядей, столь вовремя оказавшимся возле неопытной еще Софии и добившимся ее согласия на брак как раз в разгар многозначительных намеков русского двора. Принц Георг-Людвиг вел себя слишком свободно для человека, который заранее не заручился согласием матери невесты (отца в этой поездке с семьей не было). "Я узнала потом, что мать все это знала, -- вспоминала Екатерина, -- да и нельзя ей было не заметить его ухаживания, и, если б она не была с ним заодно, то, я думаю, она не допустила бы этого. Много лет спустя у меня явились эти мысли, которые тогда и не приходили в голову". 28
Вообразите себе мать, которая всеми силами старается избавить дочь от... короны. Причем ничего дурного о характере и нравах Петра Федоровича она еще не знает, а просто не хочет ехать в Россию. И правда, что делать при русском дворе, если замуж выходит не Иоганна-Елизавета, а София-Августа-Фредерика?
"Я знаю, она отклоняла отца от мысли о нашей поездке в Россию, -писала Екатерина, - я сама заставила их обоих на это решиться". В памятный январский день 1744 г. София коршуном напала на мать с неожиданными и едва ли не резкими словами, убеждая Иоганну-Елизавету согласиться на недавно полученное приглашение приехать вместе с дочерью в Петербург. "Я воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что, если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следовало от них отказываться, что это было счастье для меня". Иоганна-Елизавета привела неотразимый, по ее мнению, аргумент: "Она не могла удержаться и не сказать: "А мой бедный брат Георг, что он скажет?" ...Я покраснела и сказала ей: "Он только может желать моего благополучия и счастья"".29
Ни сожалений, ни сентиментальной грусти о первом чувстве. 15-летняя девушка легко переступает через все, что было ей дорого в прошлом, а любящий человек должен радоваться за нее, иначе в его сердце царствует не любовь, а эгоизм.
Иоганна-Елизавета оказалась снова побеждена. Но какой ценой? К несчастью, девочка слишком рано перестала видеть в принцессе мать, и увидела соперницу. Через много лет картина семейного противостояния будет воспроизведена Екатериной II в ее отношениях с сыном Павлом, только место дамского соперничества займет вражда политическая.
Не в последнюю очередь сложные отношения Софии и Иоганны-Елизаветы были связаны с отцом девочки, принцем Христианом-Августом, которого маленькая принцесса буквально боготворила.
Вот как Екатерина описывает семейную пару своих родителей: "Мать моя, Иоганна-Елизавета Голштинг-Готторпская, была выдана замуж в 1727 г., пятнадцати лет, за моего отца, Христиана-Августа Ангальт-Цербстского, которому было тогда 42 года. С внешней стороны они отлично уживались друг с другом, хотя и была большая разница в годах между ними, да и склонности их были довольно различны. Отец, например, был очень бережлив; мать очень расточительна и щедра. Мать любила исключительно удовольствия и большой свет; отец любил уединение. Одна была весела и шутлива, другой серьезен и очень строгих нравов. Но в чем они совершенно были сходны между собою, так это в том, что оба пользовались большой популярностью, были непоколебимо религиозны и любили справедливость, особенно отец. Я никогда не знала человека более глубоко честного и по убеждению, и на деле. Мать считалась умнее отца и в ее уме находили больше блеска; но отец был человеком прямого и здравого смысла, с которым он соединял много знаний; он любил читать, мать читала тоже; все, что она знала, было очень поверхностно; ее ум и красота доставили ей большую известность; кроме того, она имела более великосветские манеры, чем отец". 30
Заметим, что Екатерина подчеркивает внешнюю сторону хороших отношений своих родителей. В описании она все время как бы ставит под сомнение достоинства матери: щедрость превращается в расточительность, светскость в безудержную любовь к удовольствиям, Иоганна-Елизавета только "считается" умнее мужа, а на самом деле ум ее блестящ, но неглубок, а все знания поверхностны. Для Софии не важно, что кто-то считает Христиана-Августа глупее жены, для девочки он просто порядочный человек, не пускающий пыль в глаза и знающий очень много интересного.
Не трудно догадаться, что между столь разными людьми как Иоганна-Елизавета и Христиан-Август, естественно возникали размолвки. В этих ссорах подрастающая уже София молчаливо занимала сторону отца, которого считала незаслуженно оскорбленным ветреностью матери. Ревность и обида за дорогого человека становились лейтмотивом ее взаимоотношений с матерью.
Отзывчивая душа ребенка не могла не реагировать на доброе отношение отца. К тому же отец был на 27 лет старше взбалмошной и избалованной Иоганны-Елизаветы. Он не скакал по родственникам с бала на маскарад, а был занят службой. Это в глазах Софии предавало отцу достоинства по сравнению с матерью. Служба - почти священное слово для дворянина того времени оказалось столь же священным и для девочки, старавшейся подражать отцу. Пройдут годы, и императрица громадной империи будет называть свой труд монарха "службой", а свое место на троне "должностью". В 1787 г. во время одной из ссор с Алексеем Григорьевичем Орловым императрица в запальчивости заявила, что "царствуя 25 лет, никогда... по своей должности упущения не сделала". 31
Христиан-Август убежденно исповедовал лютеранство. Того же он требовал и от своей дочери. София пыталась не разочаровывать его. Однако живой ум девочки часто создавали сложные ситуации при изучении ею Закона Божьего, в которых Фикхен не шла на компромисс с приставленным к ней в качестве наставника пастором. "Помню, у меня было несколько споров с моим наставником, -- рассказывала она в "Записках", -- из-за которых я чуть не попробовала плети. Первый спор возник от того, что я находила несправедливым, что Тит, Марк Аврелий и все великие мужи древности, при том очень добродетельные, были осуждены на вечную муку, так как не знали откровения. Я спорила жарко и настойчиво и поддерживала свое мнение против священника ".32
Споры, возникавшие между Софией и священником, показывали только, что маленькая принцесса близко к сердцу принимает религиозные проблемы. Ей же предлагали сделать вид, что она удовлетворена ответами пастора и помолчать, т.е. пойти на духовный компромисс, который давно уже избрало образованное общество эпохи Просвещения - посещать по воскресеньям церковь, а дома держать под подушкой томик Вольтера.
Впоследствии много будет написано о религиозном индифферентизме Екатерины II, которая перейдя из лютеранства в православие и нарушив, таким образом, обещание, данное отцу, якобы совершила свое первое в жизни предательство. 33 Позволим себе заметить, что лютеранская стойкость убеждений Софии дала трещину задолго до приезда в Россию. Связано это было именно с уроками пастора, всякий раз пытавшегося прибегнуть к розге, когда не находилось других аргументов в споре.
Лютеранство уже дома, в Штеттине, вызывало у девочки сложные чувства. С одной стороны, она безоговорочно верила в Бога, с другой - не могла принять строжайших протестантских доктрин о трудности спасения души. "Сей духовный отец чуть не поверг меня в меланхолию, -- посмеивалась взрослая Екатерина, -- столько наговорил он мне о страшном суде и о том, как трудно спастись. В течение целой осени каждый вечер на закате дня ходила я плакать к окошку. В первые дни никто не заметил моих слез; наконец, Бабет Кардель их заметила и захотела узнать причину. Мне было трудно ей в этом признаться, но наконец я ей открыла причину, и у ней хватило здравого смысла, чтоб запретить священнику стращать меня впредь такими ужасами".
