Пасьянс гиперборейцев(Фантастические повести и рассказы) - Ткаченко Игорь (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Нет уж, дудки, такого удовольствия я им не доставлю! Дематериализуюсь к чертовой матери, то-то обалдеет Верховный Хранитель!
Я представил Верховного Хранителя обалдевшим, и мне стало почти хорошо.
А все-таки гад он порядочный. Отступник! Отступничество! На костер! Гад, вдобавок непорядочный. Чинуша проклятый, буквоед занудный, маньяк плесневелый… А почему, собственно, плесневелый? Просто маньяк, а может, и не маньяк вовсе. Работа у него такая, время такое, а сам он не что иное, как порождение этого времени, продукт, так сказать, теперешнего уровня развития цивилизации в данной альтернативной действительности, а для теперешнего уровня данной АД пожарить живого человека на костре — самое что ни на есть благое дело.
Я-то перед ним с перепугу как распинался, даже стыдно. Чихать он хотел на множество альтернативных действительностей, на вертикальное и горизонтальное перемещение по ним, на меня, на капсулу и на аккумуляторы. Он даже понять не захотел, что я не отсюда!
Отступничество. Не бывает. И камни с неба не падают. Стойкая позиция Главное, спокойная.
Ну и физиономия у него была, когда капсула выскочила из темпорального потока. Зрелище впечатляющее до заикания. Я и сам бы испугался, но при чем здесь костер?! Пироман несчастный. Нет, несчастный из нас двоих как раз я, он-то сидит сейчас где-нибудь и возлияния совершает с закусываниями… а может быть, сейчас пост, и он в порыве религиозного экстаза плоть уязвляет? С трудом верится, если учесть, в какой щекотливый момент я предстал пред его грозные очи.
Есть-то как хочется. Это ж сколько времени я не ел? Целую вечность. Триста лет до новой эры да плюс еще веков пятнадцать-шестнадцать… За эти века Европа сменила развеселое язычество на христианство, в лязге железа проползла вереница крестовых походов, выяснили отношения Алая и Белая Розы, Данте посетил ад и вернулся обратно, Мартин Лютер защитился чернильницей от искушавшего его дьявола, Леонардо да Винчи изобрел все мыслимое от часов до подводной лодки, корабли Колумба привезли табак и картофель…
Но все это было в моей действительности. Здесь же, куда меня занесло благодаря влиянию малых членов разложения темпорального поля в ряд Игнатьевой-Рамакришны-Либидиха, все могло быть совсем по-другому. Европа могла называться не Европой, а как-то еще, а любимым архитектурным сооружением могли бы быть ацтекские пирамиды или храмы Солнца. Хорошо еще, что я не попал в полосу тупиковых действительностей. Тут, по крайней мере, есть люди.
Бряцанье засова прервало мои размышления. Тяжелая дверь с истошным визгом повернулась на петлях, и в проеме нарисовался похожий на огромного медведя адепт с факелом в одной руке и каким-то свертком в другой.
— Вставай, отступник, — прорычал адепт и гулко икнул.
Сердце екнуло и куда-то провалилось, оставив вместо себя сосущую пустоту. Я отчетливо ощутил выступивший на ушах иней и схватился за дематериализатор.
— Уже на костер? — шепотом спросил я и тоже икнул.
— А ты очень торопишься? Боишься, что к твоему приходу котлы в аду остынут? — он громко захохотал, с потолка посыпалась труха, пахнуло чем-то смрадным, чесночно-сивушным.
— Оденься, — он бросил мне узел с тряпьем. — Смотреть противно.
Можно было поспорить о том, что имеет более эстетичный вид — моя почти новая туника или дырявые штаны и грубая дерюжная рубаха, но я вовремя сообразил, что спор в данной ситуации — дело не только бесполезное, но и явно опасное. И спорить не стал.
Пока я переодевался, громила адепт презрительно хмыкал в адрес моей далеко не геркулесовой фигуры, давая понять, что будь на то его, адепта, воля, он не стал бы возиться со всякими там расследованиями, приговорами, кострами и прочими глупостями, а просто положил бы меня на одну ладонь, другой прихлопнул, сдул то, что осталось, и все. И никаких забот.
Но! Дисциплина есть дисциплина, и воли адепту никто не давал, что я не без удовольствия отметил. Так что пришлось ему смирить свои кровожадные порывы, завязать мне глаза куском мешковины и, поминутно икая и недовольно бормоча, куда-то повести. Будь на то моя воля, я завязал бы себе нос, ибо смердел ревнитель веры нестерпимо.
На самом деле все не так уж плохо, думал я, шлепая босиком по холодному скользкому полу и ощущая на плече полновесность адептовой длани. Если меня собираются сжечь, то зачем повязка? И потом, я всегда смогу дематериализоваться. Заряда моего браслета как раз хватит на то, чтобы разложить на атомы или меня, или половину моего стража. Наполовину дематериализованный адепт — веселое, должно быть, зрелище.
Каменные плиты под ногами сырые, но вода уже не хлюпает. Поворот налево, ступенька, я чертыхаюсь: мог бы и предупредить. Еще ступенька, еще и еще. Сорок одна ступенька. Адепт хрипит и фыркает, как больная лошадь.
Поворот направо, еще поворот. Сухой пол, если верить моим подошвам, — дощатый, плохо выструганный. Еще поворот, прямо, поворот, когда же это кончится? Кажется, пришли.
Адепт сорвал с меня повязку и втолкнул в полутемную комнату. Около высокого узкого окна, похожего на бойницу в крепостной стене, в сизом облаке благовоний сидела томная девица и лениво щипала струны чего-то отдаленно напоминающего гитару. После каждого щипка инструмент пронзительно дребезжал, и девица капризно морщилась. На коленях у нее лежала огромная книга. Золотое тиснение по красному кожаному переплету. В памяти у меня всплыло красивое слово инкунабула. Я огляделся: свечи, множество оплывших свечей в тронутых зеленью подсвечниках. Горят лишь некоторые. Драпированные побитым молью бархатом стены. Девица. Лицо девицы мне знакомо, не просто знакомо, а мучительно, до зуда в мозгах знакомо. Если умыть ее с мылом, немного подвести глаза, постричь черные космы и сделать их светло-каштановыми… На кого же она похожа?
Я готов был выругаться от бессилия вспомнить.
— Здравствуй, отступник, — сказала девица неожиданно низким голосом.
— Желать здоровья человеку, которого вот-вот сожгут, как сосновое полено?
Нечего с ними церемонии разводить, пусть знают, с кем имеют дело. Я расправил плечи так, что затрещала рубаха, и выпятил грудь.
— Ну-у-у, — не замечая моей воинственной позы, девица сладко потянулась и зевнула, — сожгут тебя или не сожгут, еще неизвестно.
— Верховный Хранитель подписал приговор.
Девица хмыкнула.
— Однако ты струсил, — сказала она, с любопытством глядя на меня. — Да будет тебе известно, что Верховный Хранитель сейчас болен. А говорил ты с генералом Бандини, главой святого ордена дандаистов. Он временно взял на себя тяжкое бремя охраны чистоты дандаистской веры.
Эта новость почему-то здорово меня ободрила.
— Ах, вот оно что, — сказал я. — То-то мне сразу показалось, что он не верховный… А что с самым главным? Бремени не вынес? У меня со временем туговато, и вообще…
— Не смей так говорить о наместнике святого Данда! — взвилась девица. — Не то в Священной Канцелярии тебя быстро научат почтительности.
Вот так всегда. Мой язык меня погубит, как говорила моя бабушка, а уж она зря ничего не обещала. Но на кого же похожа эта святоша?
— Что-то на площади перед Цитаделью давненько не пахло жареным, — веско вставил за моей спиной адепт. — Дозволь, высокородная, я его ударю.
Девица отмахнулась.
— Пока не надо. А ты, отступник, если дорожишь языком, говори только тогда, когда тебя спрашивают, понял?
Я кивнул.
— И еще, — девица многозначительно покачала у себя перед носом пухлым пальчиком. — Все зависит от тебя. Мой отец никогда не делает опрометчивых поступков. Понял?
Я не понял, но опять кивнул.
— Так ты… вы дочь генерала ордена?
— Нет, это он мой отец. Духовный отец.
И опять я ничего не понял, но на всякий случай обнажил зубы в подобии улыбки и поклонился. Почему-то хотелось подхалимски шаркнуть ножкой. Сдержался.
— Я его воспитанница, — хвастливо пояснила девица.
Адепт громогласно хмыкнул.
