Из глубины глубин (Большая книга рассказов о морском змее) - Честертон Гилберт Кийт (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Когда мы подошли вплотную к скале, старик опустился на колени и стал отваливать камень. Справившись с нашей помощью с этой работой, он поднялся на ноги и спросил, лукаво на меня глядя:
— У вас карандаш с собой?
— Я не захватил записной книжки, — ответил я.
— И прекрасно. Видите ли, отец запретил здесь что-либо зарисовывать.
С этими словами он, как тень, скользнул в узкую щель под камнем и пропал из наших глаз. Один за другим спускались мы, скользя на руках, ногами вперед, по крутому, усыпанному щебнем склону. Спуск был труден и продолжителен. Я ощущал влажный, чуть нагретый воздух. В полутемном гроте, в который я попал, едва освещенном верхним отверстием, сначала было трудно что-нибудь различить, но затем я несколько освоился с обстановкой. Ноги мои дрожали от непрерывного напряжения…
Рандольф это заметил и, взяв за руку, подвел меня к плоскому камню, словно к креслу. Я опустился на него в полном изнеможении. Моим провожатым, наоборот, прогулка эта далась без особого утомления. Изредка они перебрасывались восклицаниями на шведском языке, которого я не понимал. Смех Рандольфа гулко раздавался под сводами.
— Эоцен! Эпоха первых приматов, эпоха вымирания древних пресмыкающихся!..
Это сказано было по-немецки и несомненно относилось ко мне. Я встал.
— Я не сумею рассказать вам историю этого фантастического животного, изображенного на скале, с такими подробностями, как мой отец, — произнес с некоторой торжественностью сын Олафа Хэрста.
— Отец детально изучил эпоху, когда впервые появилось на земле отдаленное подобие человека, научившееся истреблять этих гигантских гадов.
Я тщетно пытался разглядеть доисторическое животное, о котором он говорил, но глаза мои ничего не улавливали. И только позже я, наконец, увидел ту поразительную картину, которая, как живая, стоит и сейчас перед моими глазами.
Швед говорил:
— До нашей эпохи млекопитающих существовала эпоха ящеров, свободно живших не только в воде и на суше, но и в воздухе. Заметьте это… В те времена в океанах плавал рыбоподобный тринадцатиметровый ихтиозавр! Кровожадное, прожорливое чудовище, почти игра природы, с мордой дельфина, с глазами, равнявшимися каждый вашей голове, с зубами крокодила, с позвонками и хвостом рыбы, с плавниковыми перьями кита. Мозазавр, в двадцать четыре с половиной метра, — представляете себе такую длину? это побольше фаса нашего университета, — с головой еще более феноменальной, оспаривал у ихтиозавра свою пищу — плезиозавров, страшилищ в три раза меньших, беспомощно погибавших в его пасти. Холодный взгляд мозазавра, в присутствии которого трепетало все живое, видел в темноте! И горе тому, кто попадал на его усеянные острыми зубами челюсти, раскрывавшиеся наподобие ворот. Животное превосходно плавало благодаря сжатой клинообразной форме тела и вертикальному хвосту.
Но, господин профессор! То, что вы видите на этой стене, — он поднял руку, — только жалкий экземпляр своих предков, своего рода Рандольф того времени…
Шутка не рассмешила меня. Я увидал нечто такое, отчего вздрогнул…
Между тем, своеобразная лекция продолжалась.
— Змееобразный плезиозавр, с маленькой головой на гибкой лебединой шее, был слабейшим, как я сказал, из серии этих чудовищ. Он медленно плавал на небольших сравнительно глубинах, ловя под водой добычу ловкими упругими движениями. Словно порожденное самой разнузданной фантазией, это морское диво осуществило в действительности легенды о баснословных гидрах и химерах древних поэтов. В общем он был похож на нынешних нильских крокодилов, хотя огромнейший из них перед плезиозавром — невинное создание, которого тот проглотил бы сразу, — ведь его зубы равнялись половине длины вашей руки! Проглотил бы так же, как его самого проглатывал ихтиозавр.
Рассказ воскрешал к жизни животное, подобие которого я, наконец, разглядел на стене. А голос из полутемноты продолжал:
— Но сам ихтиозавр — ничто перед своим двоюродным братом — диплодоком. Самая маленькая из этих ящериц имела двадцать пять с половиной метров длины! Да, двадцать пять с половиной, самая маленькая… Это, несомненно, огромнейшее из когда-либо живших существ. Массивные слоновые ноги, крохотная головка, длиннейший хвост, кожа гладкая, как у змеи, — вот его портрет. Большую часть времени диплодок проводил в глубоких реках и озерах, невероятно длинная шея позволяла ему срывать листву с прибрежных деревьев. Именно Олафу Хэрсту, — с самодовольством заметил сын знаменитого ученого, — выпала честь доказать, что диплодок любил соленую воду и установить, таким образом, тот отныне неоспоримый факт, что вода первобытных морей, пополнявшаяся дождями, была пресной, и что соли приносились в моря реками. Вам известна эта теория, господин профессор?
Я промолчал. К стыду своему, я ровно ничего не слышал об этой теории. В детстве я был твердо уверен, что вкус морской воды зависит от того, что в ней плавают сельди. Отказавшись от такого объяснения, я остался вовсе без точки зрения на вопрос. Словом, я счел более удобным промолчать.
— Отец предполагал, что эти исполинские травоядные ящерицы размножались посредством кладки яиц. Американская экспедиция 1924 года в Монголии, нашедшая двадцатисантиметровые яйца [86], подтвердила это предположение.
Говоривший умолк. Я подошел к стене, и рука моя невольно протянулась к беловатым, в натеках, линиям, намечавшим рисунок исполинских частей скелета на словно полированной поверхности скалы. Когда я дотронулся до углублений, меня охватило невольное возбуждение.
— Знакомы ли вы с палеоэмбриологией? — спросил меня старик.
— О нет, — отвечал я, — о развитии доисторических животных я знаю еще меньше, чем о них самих.
— Слой в один метр отлагается в течение семи тысяч лет. Толщина всех осадочных слоев земной коры равна пятидесяти четырем километрам. Вы можете рассчитать, сколько лет потребовалось для их отложения. Четыреста миллионов лет, господин профессор! Вот какими цифрами приходится оперировать, глядя на этот великолепный экспонат. В этих слоистых горных породах — великий геологический музей природы!
Рассматривая баснословное страшилище, я размышлял: завязло ли его тело в иле и тине первобытного моря, которые сохранили нам рисунок его костяка? Или один из моих предков, может быть, поклонявшийся чудовищу, как божеству, каменным топором выбил его изображение?
— На возвышенном плато, которое видно из окна библиотеки и простирается почти на полтора километра, падая к реке отвесным обрывом, когда-то велись обширные работы в течение десятков лет. В пункте, где мы сейчас находимся, недра прорезаны обширными галереями. Судя по преданию, о странных линиях, находящихся на этой скале и в совокупности, как видите, представляющих как бы рисунок, впервые рассказал университетскому сторожу некий шахтер, Томазий Мен. Какая-то катастрофа погубила впоследствии смельчаков, работавших в месте находки, и она надолго исчезла из вида и даже из памяти. Еще два года тому назад вода заполняла этот грот, — по-видимому, тут есть подземная река. Отец сам работает над вопросом. В будущем году он начнет здесь копать, если только позволят средства, — нужны масса рабочих, подрывные работы… А рекламно вести дело, разгласить его ради денег, конечно, невозможно. Отец рассчитывает найти окаменелости…
Как молния прорезала мой мозг мысль об Уолше.
— Уолш! Он-то не поскупится. И во всяком случае будет молчать.
Но до знакомства с Олафом Хэрстом я решил с предложением выждать.
— Рисунок, запечатленный на скале, не принадлежит ни плезиозавру, ни мозазавру, ни тем менее диплодоку, — продолжал старик. — Рандольф залил эти углубления краской. В иных местах отец восполнил недостающие части туловища, так что в рисунке есть, пожалуй, кое-что и произвольное. Изображение сделано на древнем красном песчанике в шесть метров толщины, перекрытом угленосными отложениями следующей геологической эпохи. Красный песчаник содержит следы железа, выделившего путем вековых химических процессов тонкую черную пленку. Когда эта природная лакировка была отбита, под ней-то и обнаружилось изображение.
