Преданная - Рот Вероника (книга регистрации TXT) 📗
Я люблю своего брата. А он, Калеб, содрогается от ужаса при мысли о близкой смерти. И теперь я могу лишь повторить то, что сказала ему совсем недано: я бы никогда не повела тебя на твою собственную казнь.
— Калеб. Дай мне рюкзак.
— Зачем? — недоумевает он.
Засовываю руку под рубашку, достаю пистолет и навожу на него.
— Калеб.
— Трис, нет, — качает он головой. — Нет, я тебе не позволю…
— Брось оружие, — орут охранники из конца коридора.
— Я смогу противостоять сыворотке смерти, — продолжаю я убеждать Калеба. — А ты — нет. В общем, дай мне рюкзак, или я раню тебя, а потом все равно заберу его.
И я повышаю голос так, чтобы меня слышали охранники:
— Он — мой заложник. Не подходите, или я убью его.
Калеб становится очень похож на нашего отца: его глаза смотрят устало и грустно, на подбородке виднеется тень щетины. Руки у него дрожат, когда он снимает со спины свою ношу и протягивает ее мне. Я закидываю рюкзак на плечо. Потом медленно отхожу, стараясь двигаться так, чтобы он оставался между мной и солдатами.
— Калеб, я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, Беатрис, — отвечает он, его глаза блестят от слез.
— Немедленно на пол! — демонстративно кричу я.
Калеб падает на колени.
— Если я не выживу, — говорю я ему, — передай Тобиасу: я не хотела его бросать.
Я чуть отклоняюсь и целюсь в одного из охранников. Вдох. Замереть. Выдох. Огонь. Слышу стон боли и кидаюсь в тень, звуки выстрелов звучат в ушах. Мечусь от стены к стене, чтобы им труднее было в меня целиться, а затем ныряю за угол. Пуля свистит прямо рядом со мной, но не задевает.
На бегу снимаю рюкзак, открываю молнию, вытаскиваю бомбу и детонатор. Позади меня раздается громкий топот. Мчусь изо всех сил. Каждый шаг гулом отдается в моих внутренностях. Наконец, снова сворачиваю. Там, около дверей, развороченных налетом Ниты, вытянулись в струнку два охранника. Прижимаю взрывчатку к груди свободной рукой и стреляю в них: первому попадаю в ногу, а второму — в грудь. Раненый тянется за оружием, и я опять прицеливаюсь, стреляю и на миг зажмуриваюсь. Он больше не двигается.
Достигаю дверей. Цепляю бомбу к металлической планке возле створки, и зажимаю зубцы коробки, фиксируя ее. Потом лечу назад, сажусь на корточки, нажимаю кнопку детонатора и закрываю уши ладонями. Звук взрыва вибрирует в моих костях. Хотя бомба и небольшая, мощь ее взрыва швыряет меня на пол. Пистолет выпадает у меня из руки и отлетает. Я в шоке замираю, а на меня сыплются осколки стекла и металла. Когда пытаюсь встать, голова у меня кружится и гудит. В коридоре появляются охранники. Кто-то открывает огонь, и пуля попадает мне в руку, не задев кость. Вскрикиваю. Перед глазами мелькают круги. Я, спотыкаясь, бросаюсь вперед и вбегаю в помещение.
Я в вестибюле со множеством опечатанных дверей со смотровыми окошками. За ними — Оружейная Лабораторию, ряды приборов и непонятных устройств и полные ампулы, подсвеченные снизу, как на выставке. Что-то шипит. Понимаю, что сыворотка смерти распространяется по комнате, но у меня нет времени надевать защитный костюм. Я знаю, просто знаю, что смогу уцелеть. Я выживу.
48. Тобиас
Штаб бесфракционников, который для меня все еще остается штабом эрудитов, кажется очень мирным. Ничего, кроме светящихся окон, не намекает на то, что внутри есть люди. Останавливаюсь перед входом и недовольно хмыкаю.
— В чем дело? — спрашивает Питер.
— Ненавижу это место, — отвечаю я.
Он убирает с глаз мокрую челку.
— Так что мы собираемся сделать? Разобьем окно? Или поищем заднюю дверь?
— Я просто зайду и все. Я же ее сын.
— Который предал ее и покинул город, хотя она запретила это делать, — напоминает он. — Она послала за тобой людей, чтобы остановить тебя. И у них — оружие.
— Мне все равно, — говорю я. — Будь здесь, если хочешь.
— Не надейся. Куда ты с сывороткой, туда и я, — усмехается он. — Если тебя застрелят, я заберу ее и смоюсь.
— Ничего другого я от тебя и не ждал.
Питер вообще странный тип.
Переступаю порог и оказываюсь внутри. Первое, что бросается мне в глаза, — склеенный наспех портрет Джанин Мэтьюз. Кто-то нарисовал красной краской над каждым ее глазом крест и написал «Фракционная мразь». Несколько людей с повязками бесфракционников поднимаются нам навстречу. Некоторых из них я видел еще тогда, когда они сидели вокруг костров на складах. Это напоминает мне, насколько велико их количество — гораздо больше, чем мы подозревали.
— Мне нужно встретиться с Эвелин.
— Конечно, — ухмыляется кто-то, — так мы тебя и впустили.
— У меня есть сообщение от людей извне, — объясняю я. — Уверен, ей будет интересно.
— Тобиас, — восклицает какая-то женщина.
Это наша соседка по сектору альтруистов, ее зовут Грейс.
— Привет, Грейс. Мне надо поговорить с мамой.
Она нерешительно покусывает губу и смотрит на нас. Ее рука, сжимающая пистолет, чуть расслабляется.
— Ну, это вообще-то запрещено.
— Ради бога, — прерывает ее Питер. — Просто доложите ей, что мы здесь.
Грейс ныряет обратно в толпу и исчезает. Мы ждем так долго, что плечи начинают болеть от поднятых рук. Наконец, Грейс возвращается и манит нас к себе. Мы направляемся в фойе, проходя через гущу народа, как нитка сквозь игольное ушко. Грейс ведет нас к лифту.
— Как получилось, что у тебя пушка, Грейс? — спрашиваю я. — Никогда не слышал, чтобы альтруисты стреляли.
— Фракции расформированы, — заявляет она. — А у меня есть чувство самосохранения.
— Хорошо, — говорю совершенно искренне.
Альтруисты были так же порочны, как и другие фракции, но их недостатки менее очевидны и скрыты под маской самоотверженности. Но требовать от человека, чтобы он отказался от себя, задвинул свое «Я» на второй план, ничуть не лучше, чем поощрять его к убийству.
Мы поднимаемся на тот этаж, где раньше располагался административный офис Джанин. Однако мы минуем его и заходим в конференц-зал со столами, диванами и стульями, расставленными строгими квадратами. В огромные окна, протянувшиеся вдоль всей стены, светит луна. Эвелин смотрит в окно.
— Ступайте, Грейс, — произносит она. — Значит, Тобиас, у тебя есть послание?
Ее густые волосы связаны в узел, на серой рубашке — повязка бесфракционников. Она выглядит измотанной.
— Слушай, подожди в коридоре, — прошу я Питера, и тот, к моему удивлению, не спорит.
Мы с матерью остаемся одни.
— Люди извне не посылали тебе никаких сообщений, — начинаю я. — Они собираются стереть память всех жителей города. Считают, что с нами не о чем говорить, а взывать к нашим лучшим чувствам — бессмысленно.
— Может, они и правы, — отвечает Эвелин.
Она, наконец, поворачивается ко мне и подпирает щеку кулаком. На одном из пальцев у нее татуировка, изображающая пустой круг. Она похожа на обручальное кольцо.
— Но зачем ты к нам пожаловал?
Я ни на что не могу решиться. Эвелин… Время проехалось по ней, превратив в лоскут ветхой ткани, волокна которой вытерлись и износились. Неужели передо мной — та самая Эвелин, которую я знал в детстве? Тогда она улыбалась, а глаза ее сверкали от радости. Но чем дольше я вглядываюсь в ее лицо, тем больше убеждаюсь, что той счастливой женщины никогда не существовало. Сейчас я наблюдаю лишь за бледной тенью моей настоящей матери. Сажусь напротив нее, достаю флакон с сывороткой памяти и кладу его на стол.
— Я собираюсь дать тебе выпить это.
Она переводит взгляд на флакон.
— Я думаю, что это — единственный способ предотвратить полное уничтожение города, — продолжаю я. — Маркус, Джоанна и их люди хотят вас атаковать, а ты сделаешь все возможное, чтобы их остановить. В том числе не погнушаешься использовать сыворотку смерти, которая у тебя есть. Или я ошибаюсь?
— Нет, — качает головой она. — Фракции не должны быть восстановлены.
Ее рука так сильно сжимает край стола, что костяшки пальцев белеют.
