Ход больших чисел (Фантастика Серебряного века. Том II) - Ольшанский Григорий Николаевич (книги без регистрации TXT) 📗
— Жив ли, убит ли… иль в плену, — Бог весть… Вот тоже девочка осталась после него, — задумчиво молвил он, погладив внучку по русой головке. — Что, Танюша, небось, жалко тятьку-то, а?
— Жалко, дедушка.
— А ты молись, дурочка.
— Я и то молюсь, дедушка. А знаешь, дедушка, я покличу?..
Мы, затаив дыхание, наблюдали за Танюшей. Девочка проворно взобралась на печь, открыла дверку вьюшки, склонила к отверстию беленькое личико и мы явственно услышали:
— Тятя, милый тятя! Это я. Таня. Пиши нам скорее, или лучше, приходи домой сам. Без тебя мы соскучились, тятя.
Девочка замолчала, как бы обдумывая, что еще надо сказать. Но через минуту мы снова услышали ее серебристый голосок.
— Таточку, мой родненький, любенький! Скорее приезжай до дому. У нас две овечки без тебя оягнились, а Краснуха телушечку нашла… Потом, таточку, к нам из городу приехало много-много студентов… Будут помогать нам сеяться, боронить… на покос останутся, жать будут… До свиданья, тятя. Будь здоров!
Таня спустилась с печки, подбежала к Ермолаю и повисла у него на шее.
— Милый дедушка! — возбужденно лепетала она. — Верь, тятя все услышал, что я говорила… и вот, посмотри, скоро придет домой.
Отец Тани, действительно, скоро вернулся и, к нашему удивлению, однажды сказал:
— А сколько раз мне чудилось, Таня, что ты зовешь меня. Слышу твой голос, да и на… так, бывало, и тянет домой…
Что это значит, друг Горацио?
А. Топорков
ГЕКАТА
Елена Владимировна Оболенская хорошо помнила, как это началось. Она спала, и ей снился диковинный сон. Будто она идет по залам древнего сказочного дворца. Каменные плиты холодны и гулки. Серые стены. Тяжелые арки. Грубый варварский орнамент. По бесконечным переходам и лестницам она идет из одной залы в другую. Вдруг все изменилось. Сумрачный замок исчез. Она в белом зале. Льется обильный свет, неизвестно откуда. Зал очень большой, он кажется бесконечным. Просторно и светло. Она хочет с облегчением вздохнуть. Вдруг она видит: прямо на нее летит большая хищная птица, не то сова, не то ястреб. Полет ее ровен. Крылья не взмахивают. Зал совершенно пуст. Невыразимый страх пронизывает ее. Она хочет крикнуть и не может. Большая птица летит прямо на нее. Сейчас она опустит свои когти ей на грудь…
Вся в поту проснулась молодая женщина. Сквозь занавесы она видела свет холодной зеленой луны. Сон как будто еще продолжался. Страх наполнял все ее существо. Словно вот сейчас только что случилось что-то очень печальное. Елена Владимировна накинула легкое платье и, босая, пошла в спальню мужа.
В спальне никого не было. Ложе было не смято. Очевидно, муж ее Григорий Александрович Оболенский, еще не ложился спать. В беспокойстве Елена Владимировна пошла по комнатам. Нигде не было видно огня. Все было чрезвычайно тихо. На полу лежали зеленоватые полосы лунного света, проникающего чрез большие окна. Чувствуя неопределенный трепет, молодая женщина отворила дверь на террасу и вышла на волю. Ночная свежесть охватила ее. Зябли нежные ступни. Она прошла к павильону, где любил работать в одиночестве ее муж, иногда в течение целых ночей. Она остановилась на влажных от росы ступеньках, не решаясь войти. Оглянулась. Высоко в небе стояла полная луна. Ее свет проникал в пространство неба. На земле струились ее мглистые лучи, и с земли поднимались влажные испарения; словно курились кусты и травы. Было очень тихо. Только изредка вскипала темная листва парка под набежавшим ветерком. Ветви клонились и о чем-то шептали. Где-то далеко, далеко лаяли собаки. Эти ночные звуки еще более углубляли чрезвычайную тишину. Страх молодой женщины множился. Трепетная она стояла на ступеньках и слушала.
Вдруг она услышала топот лошади, где-то очень далеко. Потом звук подков стал как будто ближе. Близился неведомый всадник. Елена Владимировна замерла в смутном ожидании. Через некоторое время на двор усадьбы въехал ее муж. Она видела его четкий силуэт. Благородный конь был весь в мыле. С узды падала пена. Оболенский подъехал к конюшне. Резко окликнул спавшего конюха. И вот он шел к ней. Она видела его ясно в лунном свете. Он шел и жестикулировал, что-то говорил, словно спорил с кем-то невидимым. Елена Владимировна хотела броситься к нему, окликнуть и вдруг прежний ужас, как во сне, охватил ее. Словно ее муж стоял за неведомой магической чертой. Он прошел почти рядом, не видя ее, продолжая возбужденно жестикулировать и с кем-то говорить. Потом скрылся в сумраке парка. Молодая женщина слабо вскрикнула и убежала по холодной мокрой траве в дом, бросилась на оставленное ложе. Закуталась с головой в одеяло. Ее била частая дрожь.
«Что это?» — думала она.
Мысли ее смешивались. Она очнулась только под утро. При пробуждении она почувствовала тяжесть во всех членах. Голова слабо кружилась. Она попробовала приподняться, но упала бессильно назад на подушки. Она ощупала свой лоб, который был горяч.
— Я больна, — подумала она.
Она закрыла глаза и попыталась заснуть. Сон не возвращался. Но бодрствование было часто прерываемо минутами полного забвения. Поток сознания прерывался и дробился: она почти тотчас забывала, о чем думала в предыдущую минуту. Сознание времени было утрачено.
В комнату кто-то постучался. Неслышно отворилась дверь. Вошла горничная.
— Чтой-то вы, барыня, да никак больны? А я-то думала, до какого часу не встают.
Елена Владимировна поморщилась: ей был неприятен чужой голос.
— Открой занавес, — сказала она.
Горничная отдернула шторы. На дворе был знойный день. Хлынули яркие лучи солнца. Стало больно смотреть.
— Нет, задерни, — приказала молодая женщина и отвернулась к стене.
Она смутно сознавала, что горничная о чем-то ее спрашивает, наклоняется к ней. Оболенская лежала неподвижно и старалась не замечать. Она чувствовала, что она вся сгорает от внутреннего жара. Горничная ушла.
Стало лучше. Чудились светлые, голубые водные пространства, лодка с большими оранжевыми парусами. Чужая, незнакомая песня рыбаков вдали, словно зов. Она вздрогнула. Повернулась. В светлом сумраке стоял ее муж и звал ее тихим голосом.
— Елена, Елена…
Она сделала большое усилие воли. Собрала все свои силы. Зорко посмотрела на него.
— Неужели вчерашнее было только сном или бредом? — подумала она.
Григорий Оболенский был высокий стройный мужчина, со скрытной холодностью в обращении, крайне замкнутый. Его черные глаза почти всегда ровно смотрели на собеседника, только где-то очень далеко горел в них свет, который никогда не выступал наружу.
Елена Владимировна знала его скрытность и потому, насколько могла, пристально посмотрела ему в лицо. Он показался ей бледным. Несколько взволнованным голосом он спросил ее:
— Что с тобой? Ты больна?
— Да, кажется, лихорадка.
Ей хотелось сейчас же спросить: ездил ли он куда-нибудь ночью. Но ее кто-то удерживал, не позволял говорить. Ей казалось, что это он не позволяет спрашивать. Почти враждебно глядела она на мужа. Ей было очень тяжело.
— Оставь меня одну, — почти простонала она, — я не могу.
Муж наклонился и поцеловал ей руку, которую ей хотелось отдернуть, и вышел. Когда она почувствовала себя одной, ее воля словно оборвалась, как слишком туго натянутая струна. Перед глазами пошли красные круги. Она лишилась чувств. К вечеру приехал врач из земской больницы, за которым посылали коляску. Елене Владимировне он был неприятен: слишком демократичен и вульгарен. Она ни за что не хотела позволить осмотреть себя. Наконец, уступила уговорам мужа. Обнажение перед чужим мужчиной, притом еще внушающим омерзение, было отвратительно, но она подчинилась. Доктор нашел у нее лихорадку. Прописал порошки, понижающие жар, и слабительное. От последнего она отказалась наотрез.
Когда, наконец, ее оставили в покое, она почувствовала себя несколько лучше. Жар словно понизился. Мысли текли свободно. Все пережитое, недавно столь чудесное, казалось естественным. Она заболела еще вчера. Ночью ей приснился тяжелый сон. Она встала с ложа, почти неодетая. Босая она прошла по холодной росе. На воле бред ее продолжался. Все предметы казались необычайными, внушающими ужас. Что тут особенного, что Григорий Александрович поздно ночью катается верхом? Стоят такие чудные лунные ночи. Все так естественно. Но когда она сосредоточивала свою мысль на том, как ее муж прошел мимо нее, столь чужой ей, не видя ее, разговаривая с самим собой, когда она представляла его фигуру, облитую лунным светом, тысячу неуловимых подробностей этой кошмарной ночи, опять возникал страх, и она вновь чувствовала, что случилось что-то непоправимое и роковое.
