Галактическая одиссея - Снегов Сергей Александрович (книги без регистрации .TXT) 📗
— Что до гибели первого корабля, то она тривиальна, — закончил Гюнтер. — Залп произведён автоматами из гамма—лазера средней мощности. Аналогичные орудия в арсенале человечества куда могучей. Учиться уничтожению материальных тел у восьмируких астронавтов бесполезно. Команда на выстрел срабатывала, когда передовой корабль попадал в зону досягаемости, что в данном случае равно отдалению в сотню километров. Короче, и прицельность и эффективность удара невелики, хоть цель достигнута — правда, после двух миллионов лет бесперспективной погони и нашей непредвиденной помощи.
Хаяси, завершая доклад, сжато и точно излагал то, что считал твёрдо установленным. Если Елена Витковская непробиваемо логична, то у Хаяси пренебрежение к логическим построениям. Его божество — факт. Его манера разговора: «Наблюдалось ещё такое явление…». Как-то во время трудного ночного дежурства на Латоне, измученный, я воскликнул: «Да наступит ли когда-нибудь день?». Он совершенно серьёзно отозвался: «Было бы рискованно отрицать такую возможность!» — и удивился, что я захохотал, — сам он не увидел в своём ответе ничего смешного. Сколько раз я добивался от него: «А что из этого факта следует, Мишель?». Он холодно прищуривал немного раскосые глаза: «Из этого факта следует, что такой факт существует». Вместе с тем у него дьявольская интуиция. Он наблюдает внешность, а видит сущность. В анализе загадок он опережает саму Елену. Если бы не эта способность, он был бы средненьким социологом, а гениальный Крон Квама объявил его своим лучшим учеником — такая рекомендация кое-чего стоит! Я вписал его вторым после себя, когда укомплектовывал экипаж «Икара», и никогда не раскаивался.
Он информировал Латону, что один корабль преследовал другой, чтобы уничтожить. На первый корабль в своё время погрузили вещества, опасные для любой формы жизни, — возможно, чтобы отвезти подальше и там ликвидировать. Допустимо, что автоматика взрыва не сработала и корабль, лишённый пилотов, умчался в глубины космоса. За ним снарядили погоню. Понимая, что в течение одного поколения нагнать беглеца, вероятно, не удастся, запланировали преследование в течение ряда поколений. Тридцать девять генераций астронавтов, то есть около 400 000 земных лет — они все живут Мафусаилов век, — тянулся этот космический марафон. Последние три астронавта, умирая, настроили автоматы на огонь, когда беглец попадёт в зону досягаемости. Остальное время — полтора миллиона лет — полет продолжался по инерции с одинаковой скоростью. А когда передовой корабль затормозил, автоматы сработали. Вот и все, что можно более или менее достоверно доложить о происшествии.
— Мне кажется, ты нового не сказал, Мишель, по сравнению с тем, что мы знаем, — заметил Иван, когда передача закончилась.
— Я докладывал не тебе, а Кнуту Мареку, а он не знает того, что знаешь ты, — спокойно возразил Хаяси.
В эту ночь дежурил Иван Комнин. Я пришёл к нему в рубку. Я часто посещал Ивана на дежурстве. Мне нравились его рассказы. По штату он судовой медик, но знает все, что необходимо каждому астроразведчику, и ещё многое сверх того. В часы отдыха он играет на скрипке, декламирует стихи — и всегда находит слушателей. Я сел на диван. Он не повернулся ко мне.
— Ты чем-то расстроен, Иван? Расскажи, не утаивая.
В отличие от невозмутимого Хаяси, на лице Ивана отпечатывается любая смена настроений. В больших тёмных, с поволокой, с почти синими белками глазах светилась печаль — чувство, недопустимое для астроразведчика на вахте.
— Не расстроен, нет. Но как бы сказать, Арн? Я восхищаюсь и грущу. Эти восьмирукие астронавты!.. Какая судьба!
Я попросил объяснений.
— Понимаешь, думаю: смог бы поступить, как они? Родиться на корабле и знать, что на корабле умрёшь, и дети твои умрут, и праправнуки… Ибо впереди мчится опасный груз, не для тебя опасный, не для твоих соплеменников на отдаляющейся родине, а для кого-то, кого ты не знаешь, кого, возможно, и вообще-то нет. И ты свою жизнь и жизнь своих потомков отдаёшь, чтобы уберечь этих неведомых тебе существ от гипотетической опасности. «Жизнь свою за други своя», — говорили в старину.
— Судьба как судьба. Сложились бы у нас такие обстоятельства, и мы действовали бы похоже. Не вижу причин для грусти, Иван.
— Не знаю, Арн. Ты, возможно, действовал бы, как они, ты такой. Но о себе не скажу…
— Зато я скажу о тебе: выполнил бы свой долг, какие бы сомнения ни одолевали. И добавлю: оставь эти мысли для отдыха, сейчас они неуместны. И грусть по случаю их горестного конца, и восхищение их благородством — чувства не служебные, поверь мне.
Иван сердито отвернулся к пульту. Я засмеялся. Мне часто казались забавными смены его настроений. И меньше всего я собирался им угождать. Меня в тот момент интересовали загадки, связанные с конструкцией незнакомых кораблей, особенностями жизни восьмируких космонавтов, системы их боевых орудий и навигационных аппаратов — в общем, механика, физика и биология, а не философия. Наше задание на галактический поиск состояло из двух десятков пунктов, и все они требовали освещения природы дальних уголков космоса, а не решения моральных проблем. Лишь спустя изрядное время я начал понимать, что такой пробел в задании происходит оттого, что у каждого всегда предполагается естественный интерес к тому, что можно назвать моралью у инозвездных цивилизаций. Между прочим, как раз наши странствования в Галактике привели к тому, что проблемы, называвшиеся философскими, стали вписываться в навигационное задание, — и я сам торжественно внёс в кодекс астронавигатора некоторое их число. Может быть, вас позабавит, что именно Иван Комнин сказал мне потом с удивлением: «Арн, в древности философия считалась служанкой богословия, а ты ныне превращаешь её в технический раздел астронавигации». Я на это хладнокровно ответствовал: «Наоборот, техническую астронавигацию довожу до высоты общегалактической философии!»
Но повторяю, до такого понимания оставалось совершить много рейсов, а в те дни все душевные переживания, выходившие за рамки вписанных в рейсовый паспорт, казались мне психологическим излишеством, чуть ли не нарушением служебной дисциплины. Я бы соврал, если бы сказал, что размышления Ивана сколько-нибудь поколебали эту мою позицию. Но я совершил бы и просчёт, отрицая, что разговор с Иваном одновременно вызвал во мне какие-то смутные сомнения, усилившиеся вскоре настолько, что я попытался рассеять их строгими предписаниями новых рейсовых назначений.
Дело в том, что Иван нашёл слушателей гораздо благодарней меня. Анна Мейснер сочувствовала Ивану, даже когда остальные от него отмахивались. И она, по мере того как убийственный груз первого корабля становился все доказательней, все чаще с восторгом говорила о благородстве преследователей. В салоне горячо толковали о высоком навигационном задании, воодушевлявшем миллионы лет назад погибших астронавтов. У меня создалось впечатление, что разговоры такие как бы специально предназначались для меня, — достаточно мне было появиться в салоне, чтобы они разгорелись. Однажды я потерял терпение и поинтересовался, чего, собственно, Иван и Анна от меня добиваются. Иван промолчал. Анна воскликнула:
— Арн, неужели тебя не тянет познакомиться с благородными восьмирукими?
— Я познакомился с их трупами, Анна, и не вижу возможности продолжить дальше наше знакомство.
Хаяси высоко поднял брови над слегка раскосыми глазами. Он, естественно, не мог упустить случая поиронизировать.
— Не ожидал, чтобы капитан сверхмогущественного галактического крейсера «Икар» видел так мало возможностей в предписанном нам свободном поиске.
Я повернулся к молчаливому Михайловскому — в дискуссиях он почти всегда предпочитает отделываться сочувствием и улыбками, обращёнными поочерёдно ко всем спорящим.
— Фома! Не сомневаюсь, ты уже проделал нужные вычисления. Сообщи, откуда и с какого отдаления стартовали оба корабля.
Михайловский объявил, что, принимая продолжительность полёта в два миллиона лет, а скорость и направление считая неизменными, он рассчитал, что корабли стартовали с отдаления в три тысячи световых лет по оси от созвездия Стрельца на нас.
