Преданная - Рот Вероника (книга регистрации TXT) 📗
— Тобиас? — окликает меня Калеб, и я вздрагиваю от неожиданности. — Постой. Пожалуйста.
Мне не хочется смотреть на него. Он тоже скорбит по ней. Я не хочу думать о том, что она умерла ради этого жалкого труса. Но мне становится интересно, увижу ли я в его лице какие-нибудь ее черты. Я до сих пор ищу ее как безумный — везде и повсюду.
Его волосы грязные и взъерошенные, зеленые глаза налиты кровью, рот скривился.
Нет, он совершенно не похож на нее.
— Извини, — бормочет он. — Но это касается Трис. Она просила передать тебе перед тем, как…
— Давай покороче, а?
— В общем, она не хотела бросать тебя. Вот ее слова.
Наверное, я должен что-то почувствовать.
— Ах, так? — говорю я жестко. — Тогда почему она так поступила? Почему она не дала тебе умереть?
— Ты думаешь, я не задаю себе этот вопрос? — отвечает Калеб. — Она любила меня. Настолько, что держала меня под дулом пистолета, чтобы заставить ей подчиниться.
И он бежит прочь от меня. Что же, вероятно, так даже лучше. Я смахиваю слезы и сажусь на пол прямо посередине вестибюля.
Я понимаю ее. И то, что она сделала не является актом безумного самопожертвования. Я с такой силой тру ладонями глаза, будто хочу вдавить слезы обратно в череп. Нельзя позволять своим эмоциям вырваться наружу. Хватит. Какое-то время спустя я слышу неподалеку голоса Кары и Питера.
— Скульптура была символом постепенных изменений, — объясняет она ему. — А сейчас они выпустили всю воду разом.
— В самом деле? — с неподдельным интересом спрашивает Питер. — А зачем?
— Я тебе позже объясню, хорошо? Ты помнишь, где наша комната?
— Ага.
— Тогда возвращайся обратно. Кто-нибудь тебе обязательно поможет, спрашивай, не стесняйся.
Кара приближается ко мне, и я хмурюсь. Опять начнутся пустые разговоры. Но она лишь присаживается возле меня на пол.
— Что еще? — осведомляюсь я.
— Ничего. Знаешь, тишина — это прекрасно, — произносит она.
И мы оба молчим.
К нам подлетает Кристина. Она едва переводит дух.
— Быстрей. Они собираются отключить его.
Я содрогаюсь. Ханна и Зик находятся в палате Юрайи с тех самых пор, как мы приехали сюда. Но у него нет никаких улучшений, и лишь машина заставляет стучать его сердце.
Мы с Карой и Кристиной мчимся к больнице. Я не спал несколько дней, но не чувствую усталости.
Вскоре мы стоим около смотрового окна в палату Юрайи. С нами — Эвелин, которую Амар несколько дней назад забрал из города. Она слегка прикасается к моему плечу, но я отшатываюсь. Не желаю, чтобы меня утешали.
В комнате, по обе стороны от койки Юрайи, стоят Зик и Ханна. Ханна держит его за одну руку, Зик — за другую. Врач замер возле экрана кардиомонитора, но документы находятся не у Ханны или Зика, а у Дэвида. Тот сидит в своем инвалидном кресле, сгорбленный и ошеломленный.
— Что он здесь делает? — восклицаю я.
— Технически он все еще руководитель Бюро, — объясняет Кара. — И, Тобиас… Он ничего не помнит. Прежнего Дэвида больше не существует. Этот — не убивал…
— Заткнись, — рявкаю я.
Дэвид подписывает бумаги и разворачивается, толкая коляску к выходу. Дверь открывается, я кидаюсь к нему, но железная хватка Эвелин мешает мне сжать руки на его горле. Дэвид удивленно смотрит на меня и едет по коридору, пока я борюсь со своей матерью.
— Тобиас, успокойся.
— Почему никто не отправил его в тюрьму? — ору я, и все плывет у меня перед глазами.
— Он работает на правительство, — отвечает Кара. — То, что они объявили случившееся несчастным случаем, не означает, что всех уволили. Кроме того, он был вынужден убить мятежницу.
— Мятежницу? — повторяю я.
— Это терминология правительства, — мягко произносит Кара.
Я собираюсь возразить, но нас прерывает Кристина:
— Ребята!..
Зик и Ханна склоняются над телом Юрайи. Я вижу, как шевелятся губы Ханны. Разве у лихачей есть заупокойные молитвы? Альтруисты, столкнувшись со смертью, примиряются с ней молча, полностью отдаваясь работе. Я чувствую, как мой гнев улетучивается, и его место занимает тихое горе. Юрайя был братом моего друга. И он сам стал мне другом, пусть и на короткий срок, недостаточный для того, чтобы я проникся его жизнерадостностью.
Прижимая папку с документами к животу, врач поворачивает какие-то переключатели, и аппарат искусственной вентиляции легких замирает. Юрайя уже не дышит.
Плечи Зика трясутся в рыданиях, и Ханна снова что-то говорит, а затем отступает от мертвого Юрайи. Она отпускает его.
Я первым отхожу от окна, а затем бегу по коридорам, слепой и опустошенный.
56. Тобиас
На следующий день я выезжаю из Резиденции. Почти никто не оправился после «перезагрузки», так что остановить меня некому. Еду вдоль железной дороги по направлению к городу. Мои глаза скользят по горизонту.
Вскоре я достигаю полей и нажимаю на акселератор. Колеса автомобиля давят умирающую траву и снег, и, наконец, земля превращается в асфальт сектора альтруистов. Улицы не изменились, и я бессознательно нахожу нужную дорогу. Торможу около развалюхи, рядом со знаком «Стоп», у потрескавшейся подъездной дорожки. Это мой дом.
Я поднимаюсь по лестнице. Люди говорят о мучениях после потери любимых, но я чувствую опустошающее онемение, когда каждое твое чувство притупляется.
Прижимаю ладонь к панели, закрывающей зеркало, и отталкиваю ее в сторону. Несмотря на то, что оранжевый свет заката освещает мое лицо, никогда еще в своей жизни я не видел бледнее. Только под глазами четко выделяются круги. Последние несколько дней я провел между сном и бодрствованием, не способный ни на то, ни на другое.
Включаю в розетку машинку для стрижки волос. Нужная насадка на месте, и мне надо просто провести машинкой по волосам, огибая уши, чтобы не поранить их ножами. Пряди падают на плечи, покалывая голую кожу. Проверяю затылок. Потом провожу рукой по голове и убеждаюсь, что все в порядке, хотя на самом деле это и не нужно: ведь я привык к этой процедуре с самого детства.
Долго отряхиваюсь, затем сметаю волосы в совок. Закончив, замираю перед зеркалом и вижу края моей татуировки — пламя лихача. Достаю из кармана флакон с сывороткой. Я знаю, что несколько глотков сотрут большую часть моей жизни. Однако я не разучусь говорить, писать. Я даже вспомню, как собрать компьютер, потому что все данные хранятся в разных частях моего мозга.
Эксперимент завершен. Джоанна провела успешные переговоры с правительством, что позволило бывшим членам фракций здесь остаться, объявив о самоуправлении в рамках общенациональных законов. Отныне любой желающий сможет присоединиться к ним. Теперь Чикаго — еще один город, вроде Милуоки. Но он станет единственным мегаполисом в стране, которым будут управлять люди, не верящие в генетические повреждения. Своего рода рай. Мэтью сообщил мне кое-что. Он надеется, люди из Округи постепенно переселятся сюда, заполнят пустующие дома и заживут более-менее благополучно.
А я хочу превратиться в кого-то другого. Например, в Тобиаса Джонсона, сына Эвелин Джонсон. Этот парень, наверное, промотает свои годы, но будет цельным человеком, а не тем бесполезным обломком, вымотанным болью.
— Мэтью заявил, что ты украл сыворотку памяти и автомобиль, — раздается голос Кристины. — А я-то ему не поверила.
Значит, она меня выследила. Я до сих пор оглушен, и даже ее голос звучит, как сквозь вату. У меня уходит несколько секунд, чтобы понять, о чем она говорит.
Оборачиваюсь к ней:
— Тогда зачем ты здесь?
— На всякий случай, — отвечает она. — А кроме того, я хотела еще раз проведать город. Отдай мне флакон, Тобиас.
— Нет, — я покрепче сжимаю в пальцах пузырек. — Я принял решение, и ты не можешь повлиять на него.
Ее темные глаза широко распахиваются, а волосы словно пламенеют на солнце.
— Тогда ты будешь трусом, — возражает она. — А ты никогда им не был, Четыре. Никогда.
— Но теперь я им стал, — безразлично отвечаю я. — Люди, занешь ли, меняются.
