Стеклянная западня (сборник) - Франке Герберт В. (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
Люсин следила за рассуждениями профессора с широко раскрытыми глазами.
— Как вы можете думать сейчас о числах! — испуганно сказала она. — Скажите лучше, что произойдет, если в корабль попадут!
Профессор показал на световые нити на экранах.
— Сами гамма-лучи невидимы. То, что мы видим на экране, это высвеченные ими частички межзвездной материи, которые либо взрываются, вспыхивают, либо уносятся прочь. От этих ударных процессов и происходит свет — явление флюоресценции. Корабль, правда, защищен против излучения, но пучок такой интенсивности… — Он не решился закончить свою мысль.
Гвидо пришел в себя.
Нам надо поразмыслить, что можно сделать. Единственное, что совершенно исключается, — это то, что мы сдадимся. — Лицо служителя муз дергалось от нервного тика. Он попытался справиться с собой и спросил: — Можем ли мы уклоняться от курса в течение нужного нам времени, как вы считаете, профессор? Ведь, пожалуй, нам ничего другого не остается, как только удирать отсюда поскорее! В конце концов, должен же лазерный луч где-нибудь стать слабее?
Ван Стейн покачал головой:
— Речь идет о луче почти идеальной параллельности. — По выражению лица Гвидо он уловил, что тот ничего не понял, и добавил: — Он не расширяется и потому не теряет энергии. Он так же быстр, как свет, то есть достанет нас без труда.
— Но что-то ведь мы должны… — начал Гвидо, но ван Стейн перебил его, хлопнув ладонью по столу:
— Стоп! Есть еще одна возможность. — Он задумался. — Да, это возможно.
Хотя мы не в силах убежать от гамма-луча, но мы в состоянии разогнаться настолько, чтобы гамма-излучение стало для нас безобидным светом. Мы, так сказать, убежим от частоты. Хотя для этого нам придется на… несколько стотысячных долей «с» ускориться, но это не проблема — в нашем распоряжении энергия в неограниченном количестве, а стену ускорения мы преодолеем с помощью антигравитационных сеток. В результате мы еще совершим запланированную межзвездную экспедицию!
Его голос снова обрел твердость и четкость, в нем слышалась надежда.
— Вот что я предлагаю, — сказал он. — Мы ускоряемся с сотней g — это наивысшая достижимая тяга. Разумеется, все мы должны улечься на защитные койки. Из вашего дежурства ничего не выйдет, Гвидо! — Он повернулся к врачу. — Подготовьте все необходимое, доктор Цик. А я тем временем займусь выработкой программы, согласно которой мы, раз уж это неизбежно, произведем маневры уклонения. На наше счастье, паузы между сменами курса будут быстро удлиняться! Поторопитесь — любая минута, пока мы еще будем тащиться с одним g, может оказаться смертельной.
У них не оставалось другого выбора. Они улеглись на койки, восприняли инъекции как необходимость, прекрасно сознавая, что уменьшенная вероятность попадания еще вовсе не означает, что угроза их жизни миновала. Судьба их была пока неясна. Они не знали, как долго продлится обстрел гамма-лучами, как долго им придется убегать. На Земле могут пройти столетия, пока они будут мчаться в космическом пространстве, почти не старея — и дело тут не только в их заторможенном метаболизме, но и в дилатации времени, которая уже сказывалась при подобных скоростях. Они двигались навстречу массовому полю Вселенной, тогда как Земля пребывала в относительном покое. Они выпадали из своего времени, из своего столетия. Никогда они уже не ступят на Землю, которую знали прежде; и все цели, ради которых они жили, теряли сейчас свое значение. Это было неотвратимо. Они становились отверженными.
16
Космос бесконечно велик и бесконечно пуст. И все же он полон событий — возникают и исчезают элементарные частицы, излучение пронизывает космос, рои нейтрино мчатся во всех направлениях, сталкиваются звездные туманности, проникают одна в другую и вновь расходятся. Электромагнитные волны несутся в никуда. Метеоры прочерчивают свои орбиты, пыль путешествует, отдельные комочки массы простреливают безвоздушное пространство — отбившись от роя, словно старые волки, которых прогнали из стаи и теперь они блуждают по лесам, не в силах умереть.
То, что происходит в космосе, совершенно не соответствует событиям в жизненном пространстве человека. Эта пустота чужда ему, она враждебна его жизни, смертельна для него, эти регионы настолько удалены от надежного убежища — Земли, что даже время открывает свои бездны. И все же человек вторгается в трудно вообразимое, в необъяснимое. Он запускает свои зонды — радарные и световые импульсы, он вслушивается в безмолвие Вселенной, всматривается в темноту, посылает своих гонцов, корабли и ракеты, где разыгрывается судьба отдельной личности, смехотворно ничтожная в сравнении с великими событиями, но единственно существенная для самого человека…
Корабль пожирает просторы Вселенной. Световой палец ощупывает пространство позади него. Энергия газа, состоящего из мезонов и антимезонов, образует некую материю, отделяющую людей от вечности, и в этом — жизнь, надежда, страх.
На своих койках они были надежно защищены, свободны от силы тяготения, от каких-либо физических ощущений, — и в то же время беззащитны. С каждой минутой они уносились все дальше от опасности, однако в любой момент их могло настичь смертельное дыхание, которое превратит их в пыль — так, что они даже не заметят этого. И все же они отключались от действительности только на время, необходимое для сна, — словно боялись что-то упустить или все вместе опасались, что пропустят тот миг, когда их настигнет последний удар.
Но время шло, а они продолжали жить, и все сильнее разгоралась в них искра надежды.
Мортимер испытывал то же, что и все остальные: никогда еще людям не удавалось передавать свои мысли так ясно и четко, никогда еще не находились они столь долго в непрерывном контакте между собой — крошечные составные большого, высшего мышления.
Они учились пользоваться средствами коммуникации, учились приноравливать скорость своего мышления к скорости восприятия партнера, учились запирать те возбуждения, которые они хотели сохранить для себя как самое личное, в самом отдаленном уголке мозга, учились понимать друг друга не только с помощью слов, но и с помощью невыраженных понятий. На смену хаосу разнородных чувств, угрожавшему поначалу подавить их, пришла абсолютная ясность.
И еще одно: у них было время для того, чтобы продумать собственную жизнь, чтобы осмыслить суждения других, воспринять их знания, сравнивать с собственными воззрениями, формировать и совершенствовать их. Каждый в отдельности, все они были разными, и разными оставались их свойства и побуждения, но теперь все они приобретали способность понимать суждения и помыслы остальных.
Для Мортимера этот период осмысления приобретал еще одно, очень важное значение: он впервые давал ему возможность вслушаться в себя самого, воскресить воспоминания, относящиеся к двум разным судьбам, и привести их к одному знаменателю. Без сомнения, ему приданы научные познания Бараваля, его знание местности, его образ поведения — и его тело, чтобы он мог играть свою роль безупречно. Но система взглядов, желания и идеалы, сила воли, характер и все черты личности были унаследованы от Мортимера Кросса — он хотел бы остаться самим собой, лишь вооружившись маской, маской чужой личности.
Впрочем, оказалось, что значения невозможно передать в отрыве от всего остального, нельзя отделить представления от их эмоциональной окраски и оценок. Так что и личность Бараваля не была вытеснена полностью — какие-то ее черты продолжали жить в Мортимере. Точнее говоря, не было больше прежнего Мортимера, он был принесен в жертву — ради идеала свободы. Теперь это был совершенно новый человек, Мортимер Кросс и Стэнтон Бараваль одновременно, и опять же, ни один из них — в цельном виде, это было скорее раздваивающееся существо, в котором возобладали неуемная преданность и воодушевление, одержимость и фанатизм. Но самосознание принадлежало все же Мортимеру Кроссу. Однако последние события привели к тому, что все эти порывы пришлось зажать в рамки, и постепенно складывалась более спокойная, но твердая позиция, в которой несомненно сказывался трезвый ум Бараваля. Поначалу Мортимер сопротивлялся этому навязанному ему сознанию, в нем нередко боролись противоречивые чувства, но в конце концов он с удовлетворением приходил к выводу, что нет и не должно быть в его сознании никаких противоречий, и был готов акцептировать себя самого в новой форме.
