Три романа - Каин Эрвин (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Денис Александрович лежал во мраке и слушал храп, ласково поглаживая рукопись под подушкой. Всего тридцать два машинописных листа с большим интервалом. Он искал эту рукопись всю свою жизнь. И вот она с ним, она лежит под его головой, подпольный перевод романа дал ему зав. отделением, бывший коллега и однокурсник.
- Возможно, это и мистификация, точно сказать не берусь! - предупреждал он Дениса Александровича. - Дали всего на одну ночь, и что успел перевести, то и перевел! Здесь, понимаешь, только начало, немного середины и конец, остальное, если хочешь, я тебе так, на словах перескажу.
- Перескажи! - попросил Денис Александрович.
- Времени нет! Это у тебя его навалом, а у меня билеты на хоккей пропадают!..
- А какое время года сейчас?
- Нет, все-таки тебя правильно сюда ко мне положили! Говорю же, на хоккей опаздываю!..
- Значит, лето?
- А ты думал?
- А я думал, зима.
- Лето, лето!.. - он накинул пиджак и, выставив Дениса Александровича, запер дверь кабинета. - На траве хоккей, - добавил, подумав. - С мячом.
Ночью, тайком выбравшись в туалет, Денис Александрович впервые развернул листы. Его охватила дрожь предвкушения. Но роман оказался фантастическим, следовательно, его можно было читать и днем на людях.
Эрвин Каин не умел творить реализм. На первой титульной странице размашисто и жирно красными чернилами было выведено: "Здесь" - и ниже мелкими буковками, похожими на тараканчиков: "Эрвин Каин".
Выходило, что в тридцати страницах машинописного текста спрятался сам великий человек, и если не он целиком, то хотя бы его душа, на худой конец, его огромная мысль. Как и многие авторы, Эрвин Каин не смог уйти от своего героя. Не без удивления и радости Денис Александрович обнаружил, что умерщвленный в конце первого романа полюбившийся персонаж вовсе не погиб. В небольшом прологе практически полностью цитировался уже прочитанный эпилог. Когда герой наконец понял, что единственно у него оставшимся могуществом он может сделать лишь одно доброе дело. А именно, чтобы лично его не стало, не стало совсем, ни души его, ни тела, ни памяти, ни памяти о нем. Понял и не сделал. В конце концов, не все рождены для того, чтобы творить добрые дела.
Герой поднялся с постели, в которой размышлял. и отправился на работу. Но лишь несколько дней (занимающие в романе только несколько оптимистических строк) удалось герою посвятить себя производительному труду.
Захлебываясь. Денис Александрович перечитывал, зазубривая наизусть текст романа.
"Тяжело хлопали на рассветном ветру черные праздничные флаги. С флагов сыпались на асфальт капли", - Денис Александрович обсасывал каждую букву. - "Капли эти падали и падали, и падению этому не было конца".
Денис Александрович ликовал. Он знал, что видит только наружную праздничную сторону романа, фасад с финтифлюшками, что проникновение внутрь, в анфилады полутемных мистических комнат его смысла предстоит еще и еще, при седьмом, при двенадцатом прочтении.
"Гибрид траурного и праздничного знамени остановил героя. "Боже, подумал он. - Что это?" Рокотал черный диск громкоговорителя, гремел на весь город. "Сегодня наконец человечество вступило в первый контакт с иноземной цивилизацией? - кричал диктор. - Это произошло в семь часов три минуты утра. Но уже в семь часов семнадцать минут человечество вступило во второй контакт, в семь двадцать пять - в третий, в семь тридцать - в четвертый!.. Сейчас к полудню контактов с иноземными цивилизациями мы насчитываем около восемнадцати тысяч, и они все продолжаются! Правительством срочно организованы ускоренные дипкурсы, в семнадцать ноль-ноль объявляется всеобщая мобилизация работников культуры и искусства..."
"Ну, уж, хрен! - подумал герой. - Не хочу!" - и единственным у него оставшимся могуществом отмотал время немного назад и пустил его по другому бесконтактному руслу".
Денис Александрович не удержался и пролистал страничку.
"Только одни сутки удалось герою насладиться трудом у своего ревущего станка, как опять затрепетали празднично траурные флаги и заревел репродуктор. Герой опять все вернул в бесконтактное русло, и опять контакт состоялся. Он опять отменил, и контакт не дал ему доработать даже до обеда. "Боже, у меня нет больше сил все это отменять, при всем моем всемогуществе я устал!"
"Я устал", - подумал тогда Денис Александрович. И, будто почувствовав его плотно трудившуюся мысль, зашуршали тапочки, заскрипели двери. Было два часа ночи. Началось обычное паломничество в туалет. Сумасшедшие вообще любили ходить друг за другом. Пришел и уселся рядом генерал, явился профессор, ворвался в тихую до того туалетную комнату гогочущий Сидоров. Выстроилась очередь. Денис Александрович был огорчен. Не в силах изгнать своих последователей, он сам ушел от толпы обратно, в покой палаты, лег и закрыл глаза. Перед глазами плыли строки романа.
"Цивилизаций оказалось бесконечное множество, они роились вокруг людей, как пчелиный улей, кусали планету лазерными жалами и давали мед знаний, - без труда читал он на обратной стороне век. - И вскоре выяснилось, что, во-первых, не нужны никакие космические корабли, чтобы попасть в иной мир, а достаточно просто попить водички вволю, и, во-вторых, что количество разумных цивилизаций бесконечно.
Человечество ошибалось, - сообщал Эрвин Каин. - Ошибалось, думая, что пространства вселенной бесконечны, а разумы крайне ограничены в своей численности. Все оказалось наоборот. Хитрым образом свернутое пространство было весьма небольшим, зато разумы бесконечны в своих количественных и качественных характеристиках..."
Потом строки погасли, и пришла Мария. Младенец на руках ее мирно спал, и Денис Александрович в эту первую ночь знакомства с великой книгой тоже заснул. Мария улыбалась, и младенец, не просыпаясь, помочился ей прямо на руки.
Когда Денис Александрович впервые прочел рукопись до конца, неизвестно, но теперь он читал ее каждый день, выкапывая из чахлых на первый взгляд недр все новые и новые сокровища мысли. Перелистывая страницы, он ощущал во рту привкус истины и облизывал пересохшие губы.
В течение пяти ночных дежурств врач-однокурсник пересказывал по памяти недостающие в рукописи куски, и, хотя не сразу, с трудом картина романа, романа-истины, романа-предостережения сложилась перед внутренним взором Дениса Александровича, нарисовалась на внутренней черной бумаге сомкнутых век.
Зав. отделением укусил одного из своих пациентов, вполне обоснованно вообразив себя собакой-фокстерьером. Он разрабатывал новую методику, но его все равно забрали. Так тридцать три листа сделались единоличной собственностью Дениса Александровича. Писать в личное время не запрещалось, и, чтобы не забыть, он своими словами в тетрадь вписал недостающий текст. Постепенно текста становилось все больше и больше, всплывали упущенные или забытые подробности. Рукопись лежала под подушкой, а тетрадь в тумбочке рядом с кроватью. В ней мелким почерком (половина текста по-латыни, четверть по-английски) набралось уже сто две страницы рукописного текста.
Иногда приходили сомнения: "А не пишу ли я лишнего? Не искажаю ли великий текст своей корявой рукой? - Но Денис Александрович отметал их. Великую книгу невозможно исказить, она владеет тобою, а не ты ею! Что ни напиши, все прибавит ей истинности!"
В то последнее утро своей жизни, когда Мария окончательно растворилась во мгле скрученной, как мокрое полотенце, вселенной, проплыло белое облако, встало и зашло маленькое мокрое солнышко. Денис Александрович открыл один глаз. Он сразу обратил внимание, что белая черта подоконника сделалась еще белее и еще тяжелее. Она походила на мраморную плиту, хотя была деревом, выкрашенным в белый цвет масляной краской. Всплыла цитата: "Не суть предмета - его вид, а вид его - суть!" Денис Александрович неожиданно для себя открыл и второй глаз и сразу сел на кровати, потянув за собой одеяло. Босые ноги уперлись в твердый теплый линолеум. Он открыл тумбочку, достал тетрадь с вложенным в нее карандашом и быстро записал восстановившийся в памяти кусочек текста из начала романа. Перечитал, добавил еще пару слов, получилось верно.
