ЭТНОС. Часть вторая — ’Догма’ (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич (лучшие книги без регистрации TXT, FB2) 📗

— Утешили, блин, — сказал я раздосадовано. — Но почему они прицепились к Нагме?

— Не исключено, что её маркировали как цель корректоры. Они контактируют с Хранителями и могут быть связаны с Чёрными.

— Я думал, что Хранители Мультиверсума — это какая-то древняя легенда…

— Даже наша скромная деятельность наглядно демонстрирует, — желчно ответил Теконис, — что ваши линейные представления о времени крайне примитивны. Древнее в одной проекции может быть настоящим или будущим в других. Я читал о Хранителях в рассыпающихся от старости манускриптах на мёртвых языках, но это не значит, что я не встречусь с кем-то из них однажды.

— И этот древний ужас натравили на Нагму? У меня не много знакомых корректоров… Они что, все такие омерзительные мудаки?

— Корректоры — глубоко травмированные дети, из которых не очень умные и не особо честные люди выращивают себе инструменты. С самыми лучшими — как они думают — намерениями. Потому что цель, по их мнению, такова, что оправдывает любые средства. Они считают, что спасают Мультиверсум, но это, мягко говоря, не так однозначно, как им кажется.

— Нагма действительно опасна?

— И да, и нет. Она обладает большим потенциалом изменения фрактальных постоянных. В зависимости от них орбита значений множества Мандельброта для каждого фрактала может быть фиксированной, циклической или хаотической, но это не может быть оценено в дихотомиях «хорошо-плохо», чего категорически не хотят понимать те, кто стоит за корректорами. Мультиверсум — это множество точек в пространстве, имеющих либо дробную метрическую размерность, либо метрическую размерность, отличную от топологической, и при этом обладающее свойством инвариантности. Ваша дочь меняет орбиты значений в широких пределах, в некоторых случаях это может привести их к хаотическим или циклическим, замыкая срезы в локальные свёртки с экспоненциальным ростом энтропии — то, что корректоры называют «коллапсом». Не обязательно, но возможно. Для корректоров этого достаточно, чтобы объявить таких, как она, «фрактальными бомбами» и сделать объектом охоты. Для них всё однозначно: «Этот человек может уничтожить срез, значит, мы должны уничтожить его». Презумпция невиновности не работает.

— Вижу, у вас есть причины их не любить.

— Целых две, — жёстко ответил Теконис, снимая очки и демонстрируя провалы пустых глазниц.

— Да, Олли сказала тебе правду, — подтвердил Фред. — Впрочем, они вообще не врут. Наплодить с ней мулатов у вас не получится, так что предохраняться не обязательно. Развлекайся спокойно.

— Общего потомства не могут иметь только представители разных биологических видов. Получается, она не человек?

— Или мы не люди, — смеётся Фред, салютуя мне бокалом. — Смотря что считать за образец человечности. Лично я, сравнивая, хорошенько задумался бы над этим вопросом.

— И как так вышло?

— Проклятый перфекционизм, чёрт меня дери. Мы были чертовски амбициозны и пытались построить идеальное общество. На это ушло полтысячелетия локального времени и уже не понять сколько субъективного. В какой-то момент мы сами запутались, потому что множество раз откатывались, начиная сначала, а значит, отменяли и часть своей линии. Это, знаешь, ли, сбивает с толку. В общем, оказалось, что построить идеальный социум не так уж сложно. Просто мы раз за разом повторяли одну и ту же ошибку. Как только поняли, какую, всё получилось.

— И что это была за ошибка?

— Мы пытались построить его из людей.

— Возвращайся снова, драгоценный друг, — сказала Олли, которая, оказывается, не человек, а представитель того, что Фред называет «Этнос».

— Обязательно вернусь, драгоценная Олландрия, — отвечаю я. — И я помню — никаких влюблённостей!

— Да, я чувствую, что ты понял, — улыбается белоснежными зубами она, — но я, в отличие от вас, не драгоценна.

— Почему? — я собираю вещи, отпуск закончился, вскоре придётся снова натянуть на себя шкурку графа Морикарского.

— Это сложно объяснить, — Олли терпеливо стоит у окна, пока Нагма её рисует. — Вы, каждый из вас, абсолютно отдельное и цельное существо. В любом — целый мир. Этот мир может быть хмур, холоден, токсичен, несовершенен и почти всегда полон страданий. Но он абсолютно уникален и потому драгоценен. Когда ты умрёшь, драгоценный Док, с тобой исчезнет целая Вселенная. Это трагедия, несмотря на то, что в ней мало любви, много боли и разочарования.

Карандаш Нагмы перестал скрипеть по бумаге, она нахмурилась и подняла голову.

— Разве в тебе такой Вселенной нет? — спросила дочь.

— Нет, — кивнула Олли. — Ни в ком из нас нет. Мы не такие как вы, мы — Этнос.

— Но что это значит? Я не понимаю!

— Вы, драгоценные друзья, создаёте фрактал. Мы живём в готовом. У вас есть судьба, предназначение, миссия. У нас — гармония, равновесие, единство.

— Прикольно, — сказала, подумав, Нагма. — Не скажу, что прям поняла, но звучит интересно. Тебе нравится быть такой?

— Я не была другой, мне не с чем сравнивать. Но я счастлива, если ты об этом.

— Круто, — кивнула дочь, — глянь, что вышло.

Олландрия взяла у неё из рук рисунок, внимательно и долго на него смотрела, а потом сказала задумчиво:

— Вы оба драгоценны, друзья мои. Но ты — настоящий бриллиант.

— Такая красивая? — скокетничала Нагма.

— Можешь резать стекло. Береги её, Док.

— Уж будь уверена, Олли.

Больше никаких карет в лесу — с Дороги наши машины выходят в каком-то пустынном мире возле небольшой железнодорожной станции. На ней идёт организованная суета товарной логистики, катаются грузовики и колёсные погрузчики, работают краны, тарахтят генераторы, бегают туда-сюда люди. Это закулисье нашего проекта, а нам пора на сцену. У платформы пыхтит маленький паровозик, к нему прицеплены три пассажирских вагона, где мы размещаемся с трудом и довольно плотно. Но ехать недалеко — тут же на станции длинный пакгауз с рельсами. Состав заползает туда, останавливается, ворота закрываются. Пара минут, мы даже не успеваем надышаться угольным дымом, лёгкий сквознячок через солнечное сплетение, — и открываются другие ворота. Паровозик свистит, дёргает сцепку и вытягивает вагоны на задний двор замка графов Морикарских. Моего замка.

Портной снимает с нас мерки. Мы-то не изменились, а вот мода, увы, за пять лет ушла вперёд достаточно, чтобы я в своём камзоле выглядел при дворе дремучим провинциалом. Граф Морикарский, триумфально вернувшийся из колоний, себе такого позволить не может.

— Точно триумфально? — уточняю я у Фреда.

— Не извольте сомневаться, граф! — смеётся он. — Сводки у тебя на столе, не сочти за труд изучить, но вкратце: Британская Ост-Индская компания образца восемнадцатого века по сравнению с «Михайловской южной факторией» — убогая лавочка старьёвщика.

— Опять «Михайловской»?

— А ты как думал? Это же зонтичный бренд. В него большие средства вложены. Терпи. Тебя ещё ждёт в столице торжественная встреча как героя Империи.

— О чёрт…

— А кому легко? Ты завалил страну колониальными товарами, в каждом городке теперь «Михайловская лавка», где можно купить чай, какао, тростниковый сахар, специи, рис, экзотические фрукты — в сушёном, правда, виде. Но это мелочи. Поставки каучука и древесины, шеллака и кошенили важнее, но и они вторичны. Угадай, что самое важное?

— Золото? — предположил я, припомнив историю нашего мира.

— Золото тоже, — согласился Фред. — А также серебро, медь, олово, никель и некоторые другие металлы. Но золото требует крайне аккуратного обращения, иначе будет как с Испанией, которая притащила из Южной Америки столько драгметаллов, что наглухо уронила себе экономику инфляцией. И всё же, не оно главное.

— Сдаюсь, — легко признал я. Всё равно же не угадаю.