Омут - Яковенко Сергей Валериевич (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Для убедительности толстяк развел пухлые ладони в стороны и растянулся в масляной улыбке. Видимо, он был уверен в том, что я и так все прекрасно понимаю, но корчу из себя не пойми кого.
– То есть, Иисус не заповедал любить ближнего?
– Кто? – нахмурился священник и даже немного отстранился от меня, как от больного. Скамейка скрипнула.
– Иисус Христос, сын божий, который умер за наши с вами грехи на кресте.
– Да он то тут при чем?! За чьи грехи, сатана?! Кто сын божий?! – лицо его стало бордовым от возмущения, дыхание сбилось, а слова вырывались из груди с хрипотцой, – Как твой отсыхающий язык во дворе храма поворачивается такую ересь нести? Сгинь, нечисть, с глаз! И кайся до скончания дней, пока слова не кончатся! Прочь за ворота, и чтоб ноги твоей здесь больше не было!
Священник вскочил со скамейки, будто та раскалилась добела, засопел, схватил портфель, развернулся на месте, сделал шаг. Затем снова повернулся ко мне, достал из портфеля небольшой клочок бумаги, что-то чиркнул на нем, небрежно бросил под ноги и быстрым шагом направился к храму, процедив на прощанье:
– Нищета…
У самых дверей обернулся, несколько секунд смотрел на меня, потом плюнул и вошел внутрь.
Я поднял бумажку. На ней кривым почерком было написано: «Проповедь: 10 мин.», а ниже, тем же почерком: «Итого: 100 грн.»
«Вот и вся церковь» – подумал я. Было ощущение, будто меня обокрали. Или какой-нибудь ушлый страховой агент втюхал мне полис, который, на самом деле, нафиг не нужен. И дело было вовсе не в счете, выписанном священником. Пусть подавится своей сотней! Оплачу. Дело было в самой сути «развода», в абсурдности его проповеди. Будто в душу нагадили. Но теперь хотя бы стало понятно, на что у них скидки для постоянных клиентов. Прихожанами их язык не поворачивается назвать. Да и запрет на вход в храм для детей, младше шести лет, стал понятен. Еще бы! От них же бесовщиной за километр прет! Любовью так и пышут, лицемеры! Ишь какие! Корыстные паразиты! Порабощают родительские души, чтобы те их кормили, взращивали, лелеяли! Эгоисты маленькие! Ну, надо же…
Я закрыл ладонями лицо и уже в который раз попытался проснуться, чтобы отогнать ночной кошмар. Никак иначе объяснить происходящее не получалось.
В кармане завибрировал мобильник. Я посмотрел на экран и не сразу понял, кто звонит. На экране светилось слово «Мать».
Глава 18. Та, что меня родила
Еще одна издевка. «Мать»! Почему тогда не «Биомать»? Или не «Та, что меня родила когда-то»? Или назвать маму мамой язык не поворачивался?
Мама… Человек, любовь которого ощущаешь на любом расстоянии, вне зависимости от того, где находишься и чем занят. В ее любви ни на секунду не приходилось сомневаться за прожитые тридцать четыре года. Да что там сомневаться! Такая безумная мысль ни разу даже в голову не приходила! Ну, кому придет в голову сомневаться в материнской любви? Ее любовь безусловна и неоспорима. Она не требует доказательств. Она просто есть и все. Это истина и никак иначе.
Никак?
И я почувствовал… Впервые в жизни почувствовал это сомнение. Сидел в церковном дворе и, как заторможенный, тупо смотрел на экран мобильника, не решаясь снять трубку. Я просто не понимал, кто звонит. Чья мама? Моя? Или того человека, который не вернулся домой? Того, чье имя я ношу? Чья?
А на что я надеюсь? На то, что его мама вдруг скажет «Привет сынок»? Или, хотя бы, назовет меня «Коля», а не «Николай»? А с чего вдруг? Кого я обманываю? Я прямо сейчас нахожусь в церкви, которая берет деньги за проповеди! Здесь даже священники… Да черт возьми! Здесь у священника на шее весит цепь из тридцати сребреников! А ведь так и есть! Эти серебряные монеты – сребреники! Точно такие же, как и те, за которые Иуда Искариот продал учителя! Боже мой! Какой абсурд!
Почему то после этой догадки, улучшилось настроение. Я даже засмеялся. Тогда я не осознал, но сейчас могу с уверенностью сказать: в тот момент я навсегда отбросил иллюзии, а вместе с ними исчезла и надежда. Надежда найти здесь хоть что-то живое, кроме Юльки. И стало легче.
Теперь мне было глубоко наплевать на того человека, который звонил. Я встал, зашагал в сторону выхода, бросил в окошко кассы скомканную сотенную купюру вместе с выписанным счетом, быстро вышел на проспект и снял трубку.
– Алло! – произнес тот голос, который когда-то пел мне перед сном колыбельные, – Здравствуй, сыночек.
Я встал на месте, как вкопанный! Несмотря на жуткий зной, по всему телу пробежались мурашки, а каждая волосинка встала дыбом. Шум автомобилей, проносящихся мимо, куда-то отдалился, в груди защемило. Пришлось опереться на церковный забор, чтобы не потерять равновесие и не грохнуться на плавящийся асфальт.
– Привет, ма, – выдавил я.
– Что с тобой, Коленька? Ты не заболел? Хрипишь.
Голос ее был каким-то грустным и усталым. Я стоял под палящим солнцем и не понимал, что делать и что говорить. Все, что я, казалось, еще минуту назад понял об этом мире, вдруг встало с ног на голову! Еще минуту назад я хотел, и даже планировал, послать звонившую женщину ко всем чертям и стереть ее номер из списка контактов, а теперь готов был бежать к ней, чтобы обнять, прижаться и расцеловать.
– Пустяки, мам, простыл немного. Ты как? Как будто расстроена чем-то.
– Нет, Коленька. Все хорошо. Соскучилась просто, вот и звоню. Ты не сердись только, пожалуйста. Сама не пойму что это со мной. Старею, наверное. Время пришло, вот и распустила нюни.
Я слушал ее и ушам своим не верил. Как так?
– Что значит «время пришло»? Ма! Ты где сейчас?
– Да где мне быть-то? Где и всегда.
– Дома, что ли?
– Вот еще! – удивилась мама и хихикнула, – Ты этот концлагерь, конечно, можешь считать моим домом, но я, наверное, никогда к нему не привыкну.
– Да не юли ты! – не выдержал я, искренне испугавшись, что в таком безумном мире стариков и впрямь могут в концлагеря отправлять, – Какой еще концлагерь? Где ты? Я сейчас приеду!
– Николай, ты меня пугаешь. Ты точно здоров?
На этот раз голос мамы прозвучал совсем иначе. Появились знакомые металлические нотки, присущие всем «местным».
– Мам, мне нужно с тобой поговорить. Хочу к тебе приехать. Просто назови адрес. Я тебя очень прошу.
– Да что ж такое-то? Гагарина, 101. Позвони, когда подъедешь!
Мама положила трубку. Я принялся озираться по сторонам в поисках такси, на ходу вспоминая, что именно находится на проспекте Гагарина, 101. Я определенно бывал там раньше. И даже помнил, что ездил туда по работе. Вот только никак не мог вспомнить, для чего именно. Всю дорогу рылся в памяти, пытаясь выудить из нее хоть что-то вразумительное, но безрезультатно. Таксист, в ответ на мои расспросы, пожал плечами и поспешил заверить, что для того, чтобы довезти пассажира до нужного адреса, ему не обязательно знать, что именно там находится. Ответив, он сделал радио погромче, давая понять, что разговор окончен.
Вспомнил только тогда, когда такси подъехало к широким каменным ступеням, ведущим на не менее широкое крыльцо с колоннадой. Я вспомнил, но от этого легче не стало.
Два года назад, летом две тысячи шестого, я проводил переговоры с руководством этого заведения на предмет заключения договора о реализации зарплатного проекта для их сотрудников. Это был муниципальный реабилитационный центр для детей-инвалидов. Вот только не понятно, при чем здесь мама? Она всю жизнь отработала учителем русского языка в школе, но уже пять лет была на пенсии. Проблемы с сердцем не позволяли работать. То есть, рассчитывать на то, что мама устроилась на работу в реабилитационный центр – не вариант. Тогда что?
Снова вопросы. С каждой минутой их становилось все больше. Они слипались между собой, комкались, переплетались, превращаясь в тяжелый ком, и давили невыносимым бременем. Мне показалось, что рано или поздно от этого груза я должен буду сойти с ума. Попытки разобраться во всем сразу приводили к тому, что недопонимание усугублялось, принося все новые загадки. Я устал от загадок. Устал от постоянного откровенного хаоса. И если бы не Юлька, я бы, наверняка, уже сдался бы.
