Монах - Щепетнов Евгений Владимирович (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
«Что делать? — лихорадочно размышлял Андрей. — Затягивать схватку нельзя, что-то шибко у меня из раны хлещет, в голове звенит, и во рту пересохло — признак большой кровопотери. Если я сейчас его не добью, мне хана…» Вдруг он заметил, что Марк позади Мясника шевельнулся, подтянул к себе кинжал и сделал Андрею слабый жест — мол, гони на меня!
Андрей осыпал противника градом яростных ударов, принуждая отступить. Мясник не видел, что делается сзади, а потому, сосредоточенно отбивая удары, пятился шаг за шагом. Когда он поравнялся с лежащим на песке Марком, тот в последнем усилии приподнялся и вонзил кинжал в бедро палачу. Мясник застонал, пошатнулся, неловко повернулся, пытаясь удержать равновесие и перенося вес на здоровую ногу… и получил мощнейший удар мечом в левое подреберье, практически перерубивший его до позвоночника. Мясник упал как бревно возле Марка. Марк еще шевелился, пуская кровавые пузыри изо рта, поманил рукой Андрея, тот наклонился к умирающему и услышал:
— Помни, что обещал…
Марк вздрогнул, взгляд его остановился, и он умер.
Андрей закрыл ему глаза, выпрямился и осмотрелся — трибуны молчали, ошеломленные происшедшим, на арене слабо шевелились несколько бойцов Круга, тяжело раненные. Заключенные все были мертвы — после ударов профессионалов никто не выжил. На песке лежали десятки трупов, Андрею навсегда запомнилась картина: женщина закрывала собой ребенка, и их убили одним ударом меча — детские ножки торчали из-под ее тела.
Посмотрев на это, Андрей обошел раненых бойцов и воткнул в каждого меч, поставив точку в этом бесчинстве Зла.
Последний удар меча как будто нажал на спуск, и трибуны заревели, завыли:
— Победил! Боголюб победил! Свободу боголюбу! Свободу боголюбу!
Железные двери со скрежетом открылись, и на арену вышел распорядитель — важный человек лет сорока, с большим круглым черным амулетом на груди. Он зычным голосом крикнул:
— По правилам Круга оставшиеся в живых заключенные, кто бы они ни были, освобождаются, им прощаются их прегрешения, им выдаются сто золотых и земля по их выбору! Каждый преступник, победивший в Круге, может рассчитывать на прощение! Славьте нашего Господина Сагана! Славься, Саган! Славься, Саган! Славься, Саган!
Трибуны все громче и громче повторяли славословие Сагану, и вскоре это напоминало рев турбин самолета: «Славься, Саган! Славься, Саган!» Глаза людей были вытаращены, щеки раздуты в напряжении, они вопили и вопили в экстазе, а некоторые крикуны даже бились в конвульсиях, пуская пену, настолько захватила их эта истерия.
Распорядитель призывно махнул рукой Андрею, и тот пошел за ним на дрожащих ногах — кровотечение стало слабее, рубаха прилипла к ране, но крови вытекло предостаточно, и голова по-прежнему кружилась. Андрей не выпустил из руки меч и был наготове, ожидая любой пакости, но, похоже, никто не собирался на него нападать, и он беспрепятственно вошел в коридор под трибунами амфитеатра, скрывшись с глаз зрителей. Спина распорядителя маячила впереди, Андрей миновал пересечение коридоров, и тут из-за угла на его голову обрушился страшный удар, выключивший его, как испорченный телевизор.
Очнулся он в тесной клетушке, за решеткой. Под головой лежала охапка соломы — правда, посвежее, чем в общей тюрьме. Андрей застонал от боли в голове и в боку, повернулся, с трудом разлепив глаза, осмотрелся и увидел на полу чашку с кашей, кусок хлеба и кружку с водой.
Андрей схватил кружку и жадно выпил все, что в ней было, — ему нужно было восстановить силы, организм был сильно обескровлен. Потом он заставил себя съесть холодную замазку-кашу и кусок хлеба.
Подкрепившись, Андрей лег на спину и, преодолевая муть в голове, стал думать: «Итак, никаким освобождением и не пахнет — это фарс для черни, никто и не собирался никого освобождать. А значит, они точно меня убьют, и очень скоро, чтобы никто не знал, что случилось. Мол, получил свое бабло и уехал из города. Потому и в одиночную камеру засунули. Ну что ж, в ближайшее время все должно разрешиться — вероятно, скоро я узнаю, чего они от меня хотят».
Прошло несколько часов, прежде чем Андрея удостоили посещением. Это был тот самый адепт, который казнил семью купца.
Он подошел к решетке, долго рассматривал узника, затем с ноткой уважения сказал:
— Ты меня удивил. Еще никто не выживал на арене Круга. Наверное, слабоваты стали бойцы, зажрались, заплыли жиром. Умеют только женщин и детей резать, а это мы и сами умеем неплохо, не правда ли? — Он усмехнулся, показав белые острые зубы. — Что так смотришь на меня? Ненавидишь, наверное, да? Представляю, каково было твое разочарование, когда вместо ста золотых и земли ты получил одиночную камеру. А что ты думал, мы будем отпускать боголюбов живыми и награждать их? Живите дальше и славьте своего бога? Это же бред… Враг должен быть уничтожен, никакой жалости и снисхождения. Твоя смерть угодна Великому Господину, от твоей смерти у нас прибавится силы. Зачем я тебе это рассказываю? А чтобы тебе было еще мучительнее, чтобы ты умирал в больших страданиях, чтобы понимал, что умрешь, а изменить ничего не можешь! Ну, что скажешь, боголюб? Как тебе тут, в камере? Как нравится у нас в гостях?
— Клянусь, тварь, когда выберусь, я найду тебя и убью. Ты жив сейчас только потому, что стоишь с той стороны, за решеткой. Войди сюда, и ты умрешь, чего бы это мне ни стоило. Такие твари, как ты, не должны жить! — Андрей закашлялся отбитой грудью и сплюнул на пол кровавый сгусток. — Давно надо было отправить тебя к твоему господину, он найдет тебе местечко в аду.
— Приятно слышать твои грозные речи, — усмехнулся адепт. — Это означает, что у тебя сохранились какие-то силы, и ты доживешь до жертвоприношения, и поживешь подольше, доставляя нам удовольствие своими мучениями. Я буду резать тебя кусками — вначале отрежу тебе все пальцы, потом уши, нос, кастрирую тебя, потом буду отрубать ноги и руки по кускам, и ты все это время будешь жить и видеть, как мы твоим мясом кормим собак, а лучшие куски будут съедать наши прихожане. Потом мы посадим тебя на кол, и ты будешь умирать долго и мучительно.
— Да ты ведь психически больной! У тебя не бывают припадки, когда ты пускаешь пену и дергаешься? Уверен, бывают — только больной на голову может наслаждаться страданиями других. Тебе нельзя жить, задумайся, ты не нужен этому миру!
— Сегодня в полночь ты узнаешь, кто нужен этому миру, а кто нет, — многообещающе усмехнулся адепт.
За Андреем пришли примерно через два часа. Не дожидаясь ударов и пинков, он сам поднялся на ноги и пошел за конвоирами — от пассивного сопротивления толку никакого, а здоровья осталось не так много, надо беречь силы.
Рана на боку не кровоточила, залепленная присохшей рубахой, но болела ужасно — ее дергало, и, похоже, начиналось воспаление. Он шел за стражниками и думал: «Неужели все? Неужели все так и кончится, не начавшись? Зачем Господь послал меня сюда? Освободить мир от скверны или отбывать наказание в этом аду? Наверное, второе, и скоро я встречусь с Сатаной, ну что ж, я всегда знал, что окажусь в аду. Видимо, пришло мое время…»
Страдальца погрузили в знакомый фургон — теперь он был тут один. Дверь фургона захлопнулась, колеса заскрипели, и Андрей отправился в свой последний путь. Последний? Он выругал себя матерно. Пока жив — надеюсь! Еще не вечер! Он силен, быстр, пока что жив! Нечего раньше времени себя хоронить!
Фургон остановился после получаса скрипения и колыхания, дверь открылась, и Андрей увидел самый крупный собор города. У входа, освещенного факелами, лениво прохаживались несколько гвардейцев. Пламя факелов колебалось, трещало и воняло маслом и гарью. Вечерний легкий ветерок холодил тело, и Андрей поежился.
— Что, замерз, боголюб? — хохотнул выпускавший его стражник. — Сейчас тебя погреют. Шагай давай, ублюдок!
Солдат сильно хлопнул его по спине, Андрея пронзила острая боль, и он едва сдержался, чтобы не застонать. «Ну нет, я не доставлю вам удовольствия своими стонами… Двинуть ему, что ли?.. Руки связаны… да еще поломают сейчас, толку-то его бить, когда бежать нельзя… пока нельзя. Подожду, что будет дальше».
