Мацзу (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич (читать лучшие читаемые книги txt, fb2) 📗
— Уильям Макнахтен пишет, что срочно нужны сведения о столице Китая, — дочитав, поделился Чарльз Эллиот.
— Завтра займусь этим, — пообещал я. — Как мне сказали, собрали, что смогли, надо только перевести с китайского на английский и записать,
— Может, сразу дать тебе моего секретаря? — спросил он.
— Я бы с радостью, но мои агенты не хотят, чтобы о них узнал еще кто-либо. Для них это вопрос жизни и смерти, — отказался я.
Судя по выражению лица, мой собеседник понял это, как отказ сдать свою агентуру из боязни, что с ней наладят прямой контакт, и я останусь без легких денег, но не обиделся.
— Спешить все равно некуда. В Калькутту отчет поплывет на моей шхуне, больше не на чем, а с разгрузкой и погрузкой ее, как понимаю, будут проблемы, — продолжил я.
— Может и не быть, — возразил он. — Линь Цзэсюй заявил, что торговле остальными товарами мешать не намерен.
— Ты уже встречался с ним? — полюбопытствовал я.
— Нет. Он нагло потребовал, чтобы я, как какой-то никчемный китайский чиновник, явился к нему с повинной. В ответ я предложил ему прибыть в Макао и провести переговоры на нейтральной почве. Как мне передали, это взбесило китайского самодура, — рассказал Чарльз Эллиот.
— Говорят, он очень умный и образованный человек, академик, если перевести его ранг на наши, — подсказал я.
— Уверен, что китайский академик по уровняю знаний уступает нашему школьному учителю, — заявил он.
Китайский эгоцентризм нарвалась на британский. Победителя не будет, потому что оба уже проигравшие.
35
Заняться на следующий день отчетом агентов не удалось. Рано утро ко мне домой прибыл гонец с приказом из Тринадцати факторий следовать под разгрузку к острову Вампоа. Он приходил вечером, но меня не было дома, гостил у Эллиотов, где меня накормили, в том числе, и белым пудингом, в котором говяжий жир и свиная печень преспокойно сочетались с местными сладкими фруктами. Это блюдо обожала хозяйка дома, которая была беременна в очередной раз. Я заметил, что британки в колониях плодятся намного лучше. То ли следуют примеру аборигенок, то ли просто от скуки.
Поскольку ситуация была сложной, я сам повел «Мацзу» вверх по реке, используя ветер и попутное приливное течение. На походе к острову нас встретили и сопроводили две военные джонки. Агрессивности не демонстрировали, на борт шхуны не попытались высадить десант или доставить таможенных чиновников. Наверное, знали, что опиума на ней нет.
После того, как «Мацзу» встала на якоря, на нее прибыл на грузовой джонке клерк Джонатан Липман, лицо которого показалось мне более желтым, чем было в прошлый раз. Наверное, у чувака хроническая малярия. Ему бы вернуться домой, на любимый пасмурный остров, и сразу вылечиться, но, видать, жаба задавила, хочет нарубить больше бабла. Я передал ему почту из калькуттского офиса компании, грузовые документы и серебро, вырученное за наркоту.
— Продал весь опиум контрабандистам, узнав, что у вас здесь проблемы с китайцами, — сообщил я.
— Думаю, мое руководство одобрит ваше решение, — предположил он, после чего дотошно, нудно взвешивал и перевзвешивал серебряные «копыта» и «черепах».
Убедившись, что всё верно, приказал начать перевалку хлопковых тканей в рулонах, часов и музыкальных шкатулок в ящиках и свинца в слитках в джонки, ошвартовавшиеся к обоим бортам шхуны, после чего убыл на первой же нагруженной, отказавшись выпить рюмку портвейна, приобретенного мной в Калькутте. Совсем нетипичный британец, что по цвету кожи, что по отношению к алкоголю.
Я собрался отправиться вслед за ним в Макао, но к освободившемуся борту, отогнав грузовую, подошла военная джонка. На высокой корме стоял пухлый пожилой офицер с бронзовым помпоном на темно-синей шапке и буфаном тюлень (второй военный чин снизу из девяти) на темно-синем халате.
— Чрезвычайный уполномоченный высшего ранга Линь Цзэсюй требует, чтобы капитан корабля прибыл к нему! В случае неповиновения мы откроем огонь! — громогласно объявил он на пиджин инглиш.
С пожилым человеком в таком низком чине лучше не спорить. Ему слишком нужен повод выслужиться.
— Не кричи, — спокойно сказал я на китайском языке, после чего спросил вояку, замершего с открытым от удивления ртом: — Зачем такому высокопоставленному чиновнику потребовался какой-то скромный капитан?
— Дашь ему клятву, что больше не будешь привозить сюда опиум, — ответил на китайском обладатель буфана тюлень.
— Ты видел на моей шхуне эту отраву⁈ — включил я дурака. — Если найдешь ее, забирай себе!
— Я не собираюсь ничего искать. Мне приказано доставлять всех капитанов к циньчаю дачэню, что я и делаю. Ты приплыл первым. Вот и узнаем, зачем ты нужен, — строго произнес он.
Я на французском языке дал инструкции Полю Фавро, что делать, если не вернусь до ночи, после чего перебрался на джонку, которая резво помчалась вверх по течению к пристани возле Речных ворот Гуанчжоу. Оттуда меня под конвоем командира и шести воинов, вооруженных короткими копьями и мечами-дао, повели к резиденции чрезвычайного уполномоченного, которая находилась метрах в трехстах.
Отовсюду начали сбегаться зеваки и демонстрировать свою высокую культуру оскорбительными выкриками и жестами. Я молчал, пока не добрались до входа в резиденцию. Там остановился и повернулся к толпе, шагавшей следом, заставив воинов напрячься.
— Благодарю всех обезьян за оказанный мне прием! Вы были великолепны! — задорно прокричал я на китайском языке, развеселив конвой и стражу у широких деревянных воротах с вырезанными на створках драконами и тиграми.
За каменным забором высотой метра три был двор с широкой, метров восемь, дорогой из каменных плит, идущей между постриженными кустами, отделявшими ее от подстриженных газонов, к двухэтажному (второй меньше первого, как у пагоды) зданию с изогнутыми крышами. В него вела каменная лестница, разделенная продольными низкими каменными парапетами на три равные части. Возле каждой из трех двустворчатых резных дверей, покрашенных в красный цвет, стояло по два воина в красных шестиугольных шапках и халатах, вооруженных короткими копьями и мечами-дао. Видимо, мушкеты, даже со штыком, считались недостаточно надежным оружием.
Командир конвоя сказал паре, стоявшей у средней двери, что привел меня к циньчаю дачэню. Левый из стражников приоткрыл ближнюю створку дверей и передал его слова кому-то внутри, тот еще кому-то и еще, а потом в обратную сторону полетело разрешение войти.
Два подошедших изнутри стражника в красном с мечами-дао в деревянных ножнах, обтянутых черной материей, провели меня через среднюю дверь и дальше по анфиладе комнат с очень высоким, метров шесть, потолком и деревянными, замысловатой формы решетками на окнах в самую дальнюю, где царил полумрак. В ней было три пары стеллажей с книгами у стен, что-то типа низкой софы с маленьким столиком для чаепития посередине, еще один столик с письменными принадлежностями, за которым сидел писарь на циновке, постеленной на каменном полу. На стенах парами висели узкие длинные картины с пейзажами, а в углах стояли большие фарфоровые вазы уникальной работы на специальных постаментах.
Линь Цзэсюй сидел на пятках на низком широком резном стуле, похожем на половину софы, покрашенном в красный цвет и расположенном на деревянном помосте полуметровой высоты. На чрезвычайном уполномоченном была черная шапочка с помпоном-рубином, обозначавшим высший военный чин, и черный шелковый халат-ханьфу, простенький, без узоров и буфана. Высокий лоб, высоко понятые дуги тонких черных бровей, раскосые глаза, крупноватый для китайца нос, густые черные с сединой усы над полноватыми губами и острая короткая бородка. Светлое, в полумраке казавшееся бледным, овальное лицо спокойно. Темные глаза смотрели сквозь меня.
Я поздоровался на китайском языке, после чего произнес:
— Для меня большая честь быть приглашенным в гости к такому уважаемому цзиньши (академику)!
Вот пусть теперь попытается поменять мой статус на подозреваемого или обвиняемого!
