На границе чумы - Петровичева Лариса (чтение книг txt) 📗
– Господин, позвольте…
– Что случилось? – спросил Андрей.
Коваш сокрушенно покачал головой.
– Пойдемте со мной, господин… Пожалуйста. Он совсем плох…
И Коваш едва не расплакался.
Таверна «Луна и Кастрюля», заведение средней руки, но с претензией на некоторое изящество, была полна народу – люди отмечали вечер перед Рождением Заступника, пили традиционную горячую брагу с пряностями и зажигали свечки возле пушистого рождественского дерева. Вошедших Андрея и Коваша приветствовали радостными воплями, аплодисментами и стуком кружек по столам: после того как Андрей два месяца назад появился в столице и быстро остановил самый жестокий мор за всю историю Аальхарна, его окружили невероятным почетом и чуть ли не на руках носили. Вот и сейчас завсегдатаи «Луны и Кастрюли» дружно принялись поздравлять его с праздником, звать за свои столы, а хозяин таверны уже бежал к нему с кружкой самого лучшего пива. Андрей пожал несколько протянутых рук, но ни с кем пить не стал: Коваш повлек его в дальний угол таверны, откуда доносилась музыка.
Бывший шеф-инквизитор Шани Торн сидел на лавке и, аккомпанируя себе на драбже, местной разновидности гитары, пел совершенно нетрезвым, но довольно приятным голосом романс на стихи Пушкина «Что в имени тебе моем» в собственном переводе на аальхарнский. На столе красовалась целая батарея опустошенных пивных кружек и блюдо с нетронутыми ломтями мяса, компанию Шани составляли несколько нетрезвых рыжеволосых красоток полусвета, расположившихся вокруг него в самых вольготных позах.
– Вот видите, господин мой… – вздохнул Коваш. – Совсем с ним беда.
После того как эпидемия закончилась, Шани, как бывший под судом, был освобожден от должности шеф-инквизитора, хотя не утратил ни уважения, ни почета, – это ведь именно он привел Заступника Андрея в столицу. Когда жизнь вошла в привычное русло, Шани, который до того помогал Андрею ухаживать за больными, вдруг сорвался и ушел в запой. Усталый, измученный, опустошенный, теперь он ничем не напоминал того шеф-инквизитора, которого знала вся столица: в нем будто совсем ничего не осталось от прежнего решительного и волевого человека. Пытки, эпидемия и смерть Дины подкосили и сломали его, Шани сейчас ничем не занимался и в основном проводил время за тем, что пропивал и прогуливал свое огромное состояние. Коваш теперь был при нем кем-то вроде добровольной няньки; увидев, что за этот праздничный вечер Шани превысил свою двухдневную норму по спиртному, заплечных дел мастер кинулся к Андрею, полагая, что только тот способен хоть как-то исправить ситуацию к лучшему.
Андрей дослушал романс и сел напротив Шани. Бывший шеф-инквизитор окинул его мутным сиреневым взглядом, ничего не сказал и основательно приложился к своей кружке. Его спутницы смотрели на него с искренним сочувствием: история инквизитора и колдуньи ни для кого в столице не была секретом и уже успела послужить сюжетом одного посредственного куртуазного романа (что, впрочем, не мешало чувствительным аальхарнцам зачитывать его до дыр), сам же Шани теперь пользовался всеобщей девичьей и дамской любовью: восторженные женщины видели в нем идеальное воплощение страдающего рыцаря, хранящего верность своей возлюбленной. Впрочем, женского пола бывший шеф-инквизитор при этом отнюдь не чурался, отличаясь полной неразборчивостью в связях и не видя разницы между белошвейками с Птичьей улицы и благородными дамами. Яравна сбилась с ног, подбирая подходящие кандидатуры – рыжих или светловолосых девушек с бледной кожей, и потирала руки в предвкушении прибыли.
– Ваша бдительность… – произнес Коваш, едва не плача. – Пойдемте домой.
– Какая я тебе «ваша бдительность», – проворчал Шани, лениво перебирая струны драбжи и подкручивая колки. – Твоя бдительность теперь Крунч Вальчик. Маньяк. Извращенец. Люди! – внезапно воскликнул он на всю таверну. – Вы знаете, что эта сволочь творит?
Народ в таверне сочувственно и понимающе качал головами. Садистские наклонности нового шеф-инквизитора не составляли для столицы тайну, и из каналов, случалось, вылавливали изуродованных жертв его развлечений – это были совсем молодые девушки, даже не вошедшие в брачный возраст. Спьяну Шани уже не раз громогласно выдавал на людях подробности приватных изуверских пристрастий нового шеф-инквизитора, за что однажды был крепко побит неизвестными, – как раз после этого случая, обнаружив бывшего патрона лежащим в кровавой луже, Коваш и стал его добровольным телохранителем и чуть ли не нянькой.
– Ваша бдительность! – взмолился Коваш. – Ну не надо! Пойдемте домой, пожалуйста…
– Саш, может быть, хватит? – по-русски сказал Андрей.
Шани хрипло рассмеялся и, обхватив голову руками, опустился на залитый брагой стол – Андрей понял, что он плачет.
– Жить не хочется, – услышал Андрей.
Коваш в жесте отчаяния прижал ладони к щекам и качал головой: Андрею мельком подумалось, что, наверно, никто в Аальхарне еще не видел заплечных дел мастера, наводящего ужас на ведьм и еретиков, в таком сокрушенном состоянии.
– Саш, – позвал Андрей. – Ну будет, будет… Успокойся. Хватит, это чересчур уже.
Шани всхлипнул, провел рукой по щеке, стирая слезу, и щелкнул пальцами. Пышногрудая разряженная по поводу праздника служанка тотчас же поднесла ему очередную кружку, к которой Шани немедленно шумно присосался.
– Гремучая Бездна вас побери! – рявкнул на него Коваш. – Что творите-то!
Шани осторожно поставил кружку на стол и жестом велел Ковашу садиться. Тот подчинился, послушно опустившись на лавку рядом с Андреем, Шани посмотрел сперва на одного, потом на другого и совершенно трезвым голосом произнес:
– Господа, я ненавижу себя и хочу умереть. Самоубийство – грех, на суде Заступник не простит мне этого, поэтому я избираю самоубийство в рассрочку. Прошу вас не беспокоиться и не принимать более участия в моей судьбе. По законам Аальхарна я являюсь дееспособным гражданином, осознаю все, что делаю, и не собираюсь останавливаться.
Произнеся эту торжественно-напыщенную речь, Шани уронил голову на стол и захрапел. Коваш смотрел на него с тоской и жалостью.
– Загубили человека, мой господин, – сказал он Андрею. – Не был он таким. Никогда. Чтоб его бдительность, как пьянь какая-нибудь подзаборная, в святой праздник упивался… Загубили. Кончился он.
Коваш утер кулаком нос и продолжал:
– Знаете, господин мой, его бдительность хотел в монастырь уйти. В Шаавхази, где воспитывался. Это на северах, глушь глухая.
Андрей вынул из кармана пистолет для инъекций и зарядил в него одну из предусмотрительно захваченных с собой капсул. Вывести алкоголь из организма, потом на всякий случай закрепить результат одним из неплохих местных медикаментов, и через неделю все будет в порядке.
– Наверно, так было бы лучше, – сказал он. – В монастыре жизнь другая, успокоился бы…
– В том и дело, – вздохнул Коваш. – Запретили ему в монастырь. Ибо состоял под судом инквизиции, как еретик и пособник ведьмы, и спасибо еще, что не сожгли. Только то его от костра и спасло, что вас привел… И беглец он, и колдун, и все что ни пожелаете… А в монастырь ведь всем можно. Разбойникам можно, бандитам можно, извергам навроде нового моего начальника можно. А ему нельзя. Потому и пьет.
Андрей сокрушенно покачал головой и нажал на кнопку шприца. Раздалось тихое жужжание, Шани встряхнулся и посмотрел по сторонам уже осмысленным взглядом.
– Ну вот, – сказал он печально. – Трезвый, черт побери, как стекло. Надо все начинать сначала.
– Ваша бдительность! – взмолился Коваш. – Ну не надо!
– Он прав, Саша, – сказал Андрей по-русски. – Так ты ничего не добьешься и ничего не изменишь.
Шани пододвинул к себе блюдо с давно остывшим мясом и принялся есть.
Завсегдатаи таверны хором распевали рождественские гимны.
Служанка сунулась было с кружкой пива, но Коваш посмотрел на нее так, что она мигом унеслась за стойку, поднимая пыль разноцветными юбками и испуганно оглядываясь.
– Ты думаешь, я не знаю? – устало спросил Шани. – Не вижу, куда иду? Прекрасно вижу, прекрасно понимаю. Но и ты пойми: вот был свет – и погас. На моих глазах, между прочим, погас… И я сейчас нахожусь в полной темноте, и так теперь будет всегда.
