ШТОРМ. За бурей не всегда приходит рассвет (СИ) - Малунов Николай Александрович "Дневники Бродяги"
- Ты здееесь, - прошуршал голос со всех сторон одновременно. – Я здеееесь… Мы здееееесь. Ты и я. Мыыыы… - голос, больше похожий на шепот, шуршал со всех сторон одновременно. – Мы вместе. Ты – это я. Я – это ты…
Николай поморщился. Чувство безвольности отступало. Пальцы правой руки начали слушаться первыми.
- Я с тобооооой, - продолжал шептать бестелесный, бесполый голос, принадлежащий женщине.
Да. Именно так. Сам голос был… пресным. Не имеющий никаких интонаций, но он воспринимал его именно так. Женским, грустным, печальным. Так бывает во сне. Ощущения в нем частенько путаются, переплетаясь.
От темноты отделилась тонкая нить. Она, извиваясь, словно червь в воде, или молния в небе потянулась к нему. Почему-то от нити веяло страхом и ужасом. Николай попытался дернуться, но у него ничего не получилось.
- Я здеееееесь, - снова прошептала мгла. – Ты здееееесь.
Нить, сотканная из тьмы, приближалась. Николай отчаянно пытался уклониться от нее, но тело… Проклятое тело не подчинялось ему… Черный червь коснулся правой руки, и в пальце тот час же появилось жжение. Нитка потянулась дальше, втягиваясь под кожу. Одновременно с тем, как это нечто начинало ворочаться в руке, конечность начинала обретать способность двигаться. Сначала ладонь. Николай сжал кулак, дернул руку, насколько смог, попытался порвать нить, но та дернулась вслед, на мгновение истончившись, но не порвавшись.
- Мы зде-е-есь, - продолжала шептать тьма.
Нить стала толще. Она колючим огнем текла по его руке, пробираясь все выше. Запястье. Предплечье. Локоть. Плечо. Шея… Он ощущал, как мерзкая тварь ползет по его венам, как отделяет пласты кожи друг от друга, но ничего не мог поделать. Липкая горячая субстанция добралась до затылка, словно кто-то огненной рукой взялся за его голову сзади. Ухо, щека… Глаз… Он зарычал, сжал волю в кулак и, собрав в нем все свои силы, дернулся всем телом. Нить не выдержала и все же лопнула. В этот момент тьма завыла миллионами голосов, но его уже было не остановить. Он сжался в комок, распрямился, словно расталкивая толпу, заставляя кокон света, в котором он висел, раздаться в стороны. Тьма в страхе отступила. И он проснулся, но лучше бы этого не делал.
Голова болела адски. В первые секунды он даже не понял, что очнулся. Картинка перед глазами двоилась, троилась, заплывала темными и яркими кругами, расцвечивалась искорками и, дрожа, плясала на все лады. Проклятый звонарь, уснувший, казалось было, уже навсегда, внезапно подскочил с лежанки, и принялся долбить во все колокола, словно это его последний в жизни концерт.
Николай издал тяжелый… эээ… звук. Именно звук. Ни рыком, ни вздохом, ничем иным это нельзя было назвать. Рука дернулась, описала окружность, упала на кость, кем-то ошибочно именуемой головой. Вокруг загомонили, зашуршали, забулькали голоса. Он сморщился, пытаясь заглушить ладонями эти противные звуки, разрывающие череп напополам, и снова застонал.
- Тихо, тихо, здоровяк, - проник в голову голос Петрова. – Не дергайся, разнесешь тут все…
Почти сразу же, где-то в районе лба появилось ощущение чего-то холодного. Николай снова застонал. Захотелось лечь. Почему-то именно это положение сейчас казалось наиболее комфортным. Он опустился на что-то мягкое, и, продолжая сжимать голову руками, подтянул ноги к груди. Поза, известная всем с самого младенчества позволила немного поубавить рвущую и корежащую боль.
Тяжело дыша, ощущая, как в груди словно что-то хлюпает и свистит, парень ненадолго замер. Боль постепенно притуплялась. Зрение и слух нормализовались. Чудовищно хотелось пить, о чем сержант тут же сообщил товарищу.
- Сейчас, вот, держи…
В руку что-то ткнулось. Николай не глядя махнул лапой, вливая в пасть… Да они издеваются? Влага всосалась в язык, даже не достигнув горла! Такой порцией ему не потушить вулкан, горящий внутри и тут… Тут вдруг до него кое-что дошло. Тело снова бросило в жар, потом в холод… Сердце забилось еще сильнее, грозя вот-вот перегнать паровозный двигатель.
- Тихо, тихо, - заметив испуганное лицо товарища, попытался успокоить его капитан.
Николай рассматривал собственные руки и не верил глазам. Это было не его тело. Если и до событий с Этхе он казался большим, и некоторые его звали гигантом, то теперь… Огромная лапища, перевитая жгутами мышц и вен, толщиной в два человеческих пальца, покрытая какой-то причудливой черной татуировкой стала, как минимум, раза в три больше! Ноги-тумбы босы и совершенно без одежды. В юрте горит жаркий костер, но все присутствующие, как и Петров в шубах, а ему… Ему совершенно не холодно. Ему комфортно! Голова закружилась. Что с ним случилось? Что они с ним сделали? Или это… Это последствия сражения с чудищами из лаборатории? И что это такое?!.
Левой рукой он провел по коже правой. Нет. Это была не татуировка. Это была его собственная кожа. Серая, почти черная, с антрацитовыми полосками, повторяющими изгибы вен. Чернота тянулась по всей правой руке до шеи. Дальше Николай видеть не мог, но мог поклясться, что она тянется до затылка и выходит на правую сторону лица, окутав щеку до самого глаза… Как та самая мгла во сне…
Все еще не веря глазам, Николай покатал жилу под темной кожей и убедился, что это не рисунок, это сама вена стала похожа на черный корень дерева, или, скорее… грибницы. Той самой, из лаборатории чертового профессора Решетова.
Петров вздохнул.
- Ты как?
- Хреново, - пробасил не своим голосом друг.
Он, как и тело, претерпел изменения. Хриплый, рычащий, теперь больше походящий на голос какого-нибудь босса из компьютерной игры про демонов. Низкий, рокочущий, дерущий голосовые связки. Парень попытался откашляться, но это не помогло.
- Что со мной? – все также гудя и вибрируя грудной клеткой, задал Николай волнующий его вопрос.
- Василий говорит, это последствия мутации. Он изучил твою кровь, как смог и обнаружил в ней… грибок… - Николай качнул головой.
По виду друга все было понятно сразу, да и он сам уже ощущал в себе эту заразу. Она грызла его, отравляя организм, растекаясь по всему телу.
- Тот, из лаборатории… - прервал неловкую речь капитана сержант. – Я чувствую. - Говорить было тяжело, потому Николай старался объясняться коротко и отрывисто. - Сколько я… спал?
Петров почесал отросшую местами седую бороду, вздохнул.
- Почти полторы недели.
Слова ударили, словно приговор. Полторы недели!? Они. Здесь. Полторы. Недели?! Кулаки сжались сами собой. Хрустнули костяжки пальцев, зубы скрипнули, суставы захрустели.
- Я не мог тебя бросить, - опустил голову Байкал. – Уже подумывал одному дальше пойти, но не мог…
Данил извинялся, пытаясь оправдать свое присутствие, объяснить, почему он все еще здесь, а не там, не спасает их друзей и любимых людей, подбирая какие-то, по его мнению, недостаточно правдоподобные слова. Он долго планировал этот разговор, но так и не смог собраться с мыслями. Он и сам не мог сказать четко, почему остался, а не ушел. Больная рука? Боязнь оставить друга в таком состоянии? Моральное истощение или быть может… Мысли о том, что им не удастся преодолеть разделяющее их и Афалину расстояние? Они настигали его все чаще. Нужно быть реалистами. Особенно в такое суровое время. Три сотни километров пешком? Тюленям на смех! Данил в ските саамов, за то время, что друг валялся в бреду, сражаясь с духами, как говорил Нойд, неплохо смог изучить местный быт. Ничего другого ему, по сути, больше и не оставалось, кроме как ходить, смотреть, спрашивать, да слушать ответы Василия или Дэнси. Так вот, изучив и поняв местное мироустройство, Байкал с уверенностью мог сказать, что даже на самых сильных оленях, чтобы преодолеть такой путь, уйдет не одна неделя. А плюс почти те две, что они уже тут… Выходит что? Месяц. Они безнадежно проиграли гонку со временем. Да, вернутся они все равно непременно! Но! Это уже будет совсем другая Афалина. Нахрапом взять полковника не удастся. Он, сын блудливой собаки, наверняка успеет подготовиться, так что нужно менять тактику. Придется действовать быстро и неожиданно.
