Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
– Давайте оставим в воздухе неведомые мне значения, ходы, приемы, важничанья, – резко заявил Шеврикука. – Дом у вас осведомленный, но, видимо, порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне столкнуться с Лихорадками и Блуждающим Нервом, то это будет обыкновенный Шеврикука, каким он был всегда.
– Каким он был всегда! – рассмеялся Концебалов. – А каким он был всегда? Кто знает об этом? Впрочем, иные знают. А иные догадываются. С Пузырем вот-вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас это развлечет. Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я чрезвычайно рад, что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз вы отважились, и вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию Андреевну, про нынешнюю тоже…
– Вовсе я еще ничего не решил, – сердито (серчая и на самого себя) выговорил Шеврикука.
– Решились! Решились! Отважились! – радостно зашумел Концебалов-Брожило. – Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все подробности, имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А сейчас спешу в Китай-город, в подневольные службы.
Вполне возможно, что и сановный домовой Концебалов-Брожило не менее Дударева был достоин «мерседеса», но вольготнее ему было умчаться в китайгородское подневолье с северным, от Холмогор, усмешливым воздушным потоком. Видимо, так он и сделал.
И тотчас к Шеврикуке прибыл добропорядочный и готовый соответствовать гражданин Землескреба Радлугин.
И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым, Шеврикука ощущал энергию сегодняшнего интереса к нему Радлугина, потоки ее были куда почтительнее и уважаемо-преданнее прежних. Оказавшись рядом с Шеврикукой, Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия и прилежания, будто Шеврикука восседал перед ним за столом с клумбой разноцветно-переговорных устройств. А ведь в последние дни в своих устремлениях разбогатеть, стать покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой, или Денизы), с привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к Пузырю, казалось, Радлугин был уже не способен к гражданским подвигам и с пренебрежением начал относиться к общественному долгу, жрецом которого, в его глазах, был несомненно Игорь Константинович.
Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как гражданин, не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и впредь был намерен служить общественному долгу и просвещению.
Все это докладывала Шеврикуке благонамеренно-вытянутая физиономия Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут.
«Вот и хорошо. Вот и замечательно», – отметил про себя Шеврикука. Но никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал.
– Будут ремонтировать подъездные дороги? – спросил наконец Радлугин.
– Какие подъездные дороги?
– А к Пузырю… – просветил Радлугин. – Вот вы беседовали с ремонтным рабочим… Оранжевым…
– А-а… – протянул Шеврикука. – Нет, мы говорили не про Пузырь… И тот в оранжевом жилете – не ремонтный рабочий… А подъезды к Пузырю, возможно, облагородят.
Следовало ли удостаивать Радлугина сведениями о его, Шеврикуки, собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к Пузырю? А-а-а, пусть внимает! О вишневом «мерседесе» Радлугин умолчал в почтении. О чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли?
А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по чину.
Суждения Радлугина об Игоре Константиновиче и прежде были излишне романтизированными. Имел Радлугин свои представления о структурах. Эти представления приносили ему усладу и цельность душевных устремлений. По этим представлениям Радлугин и Игорь Константинович были в структурах необходимы друг другу, но волею судеб разместились в разных кабинах Колеса обозрения. И если кабина Радлугина осталась там, где «зависла», кабина Игоря Константиновича поднялась ой-ой-ой куда.
Такие мысли бродили сейчас в Радлугине. И Шеврикука это чувствовал.
Ему даже стало неловко. «И этот туда же! А он-то что и от кого услышал?» Секундное сострадание Шеврикука ощутил к Радлугину и вынудил себя поощрить очарованного гражданина продолжением разговора. Спросил вельможно:
– И кому требовали отрешение? Кого собрались импичментовать?
– Бордюкова! – обрадованно ответил Радлугин. – Бордюкова!
– Бордюкова? – удивился Шеврикука.
– Бордюкова! Он живет в нашем доме. Бывшая важная особа в бывшем Департаменте Шмелей. С кадрами решал все. Глаз. Нюх. Слух. Дух. Чутье. Лопата и щуп. Но скандалист! Ругатель! Когда их Департамент разогнали, они гуляли в нашем подъезде. Он напился и буянил. Требовал всем умереть в борьбе… За это… Вы его, возможно, помните… То есть вы его, конечно, помните! – закончил со значением Радлугин.
– Помню, – сказал Шеврикука. – И что же нынче этот Бордюков?
– После разгона Департамента запил. Пил и во время Солнечного Затмения, – тут Радлугин голос утишил. – Но без лозунгов и портретов. Подавался в фермеры, на свою историческую родину, в пензенские земли. Выплыл в Москве монархистом, раздавал титулы, поместья, шубы и ордена. Искал рекомендателей в масоны, нашел двух, третьего ему не было дано…
– Я знаю. Знаю, – сказал Шеврикука. – Я про отрешение.
– После масонов с ним было одно приключение, – не мог остановиться Радлугин.
Шеврикука поморщился.
– Ах, простите, Игорь Константинович, – заторопился Радлугин. – Я забываю про вашу осведомленность… Про отрешение… Я боюсь быть неточным. У нашего Сообщества с движением Бордюкова разные причины и методы действий. Мы с ними почти не соперничаем и не соприкасаемся. И к Пузырю они намерены выходить со стороны Ракетного бульвара через Мазутный проезд.
– Я вас понял, – сказал Шеврикука.
– Я слышал – «отрешить!», но у нас шли свои дебаты, – расстроенно произнес Радлугин.
– Ну и ладно. Не печальтесь.
– Я все выясню! Все! – Радлугин жаждал, чтобы Игорь Константинович швырнул в траву Поля Дураков булку или кость, он сейчас же бы принес хозяину вещь в зубах. – Я вас разыщу!
– Передайте суть в донесении через «дупло», – распорядился Шеврикука.
– Непременно! – чуть ли не подскочил в усердии Радлугин.
«Домой! Домой! Сейчас же домой!» – приказал себе Шеврикука.
В Землескреб и отправился. И увидел шагах в сорока от себя буяна и мошенника Кышмарова. Сдержал Кышмаров обещание, соизволил посетить Останкино. Как и в Обиталище Чинов, имел он вид замоскворецкого купца, кудри с утра расчесал на прямой пробор, золотая цепочка ползла по его брюху в карман штанов, и за сорок шагов послышались Шеврикуке балчугские скрипы сапог Кышмарова и донеслись до него ароматы свежайшей ваксы. Окружали Кышмарова четверо молодцов, возможно, что и в бронированном нижнем белье. И они были в нарядах замоскворецких приказчиков. Или купчиков. И сапоги купчиков-приказчиков, прибывших в Останкино, скрипели и благоароматили ваксой, и головы сорванцов были не выбриты, а радовали кудрями. Всё сорванцы-молодцы Кышмарова вокруг видели, но будто отдыхали, а заняты были одним: с ленцой, но артистично отправляли в пасти каленые семечки и выплевывали шелуху в траву и на асфальт.
«За должком, что ли, прибыл Кышмаров? – обеспокоенно подумал Шеврикука. – И обещанных сорванцов решил представить? Как прибыл, так и убудет. Убыл бы и если бы числился за мной должок на самом деле. А должка-то никакого нет!»
Но появление в Останкине мошенника и потрошителя Кышмарова и его кучерявых молодцов с золотыми цепочками Шеврикуку не обрадовало. Будто забыл он о Кышмарове, посчитал его пустозвоном, а сам, пожалуй, не способен был дать ему сейчас отпор.
«Это мы еще посмотрим! – храбрился Шеврикука. – Да и не сунется он в Землескреб…»
А Кышмаров, выходило, и не думал идти на него в наступление. Напротив, он улыбался Шеврикуке и будто бы готов был отправить ему с надлежащим движением ветра воздушный поцелуй. Но нет, не отправил. А головой одобрительно или даже восторженно покивал и поднял вверх большой палец. Что явно означало: «Ну ты молодец, Шеврикука!» Или: «Ну ты даешь, Шеврикука!»
