Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Успокоенный Шеврикука впал в мечтания. Ощутил себя и впрямь кавалером или даже рыцарем из грез и упований Петра Арсеньевича, способным облагодетельствовать хрупкие женские натуры. Теперь он был согласен устраивать изумрудную судьбу Гликерии, добывать ей к маскараду золотые удовольствия гомерово-оффенбаховской Елены, откопанные Шлиманом в Малой турецкой Азии, а ныне опущенные на цепях в глубины государственных секретов, отводить от Гликерии все беды, заставить содрогнуться, взвыть и покрыться струпьями всех ее злыдней и татей и… И еще что-то совершить, не дожидаясь ни взглядов, ни слов благодарности. Разъяснять себе или уточнять это предполагаемое «что-то» Шеврикука не стал, приливы горних устремлений повлекли его далее, облагодетельствования его готовы были распространиться и на доблестную воительницу Дуняшу-Невзору, громившую на Покровке обидчиков Гликерии, и на признанную Радлугиным шикарной женщиной Нину Денисовну Легостаеву, или Денизу, и на несомненно требующую опеки нежную девушку Векку-Увеку, и на томно-упоительную, обильную желаниями и телом Совокупееву Александрин, и на кроткую мечтательницу с музыковедческим образованием Леночку Клементьеву, чающую с воздыханиями полета к ней большого шмеля – гения Мити Мельникова, и даже на проказницу и искусительницу Стишу… Всех их, всех Шеврикука готов был сейчас облагодетельствовать, уберечь от житейских притеснений, утешить и приголубить. Всем им слезы утереть…
«Да что со мной! – опомнился Шеврикука. – В кого я себя возвожу! О чем грежу?»
И ради кого? Они же все – бабы, стервы и интриганки! Хищницы и охотницы. И Гликерия – охотница! А он решил утереть им слезы, облагодетельствовать их и приголубить!
Клоун, обозвал себя Шеврикука, Карандаш! Притом и жалкий. Лишь комплексами недотепы и неудачника можно было объяснить внезапно обволокшие его мечтания. Какими такими подарками природы и судьбы он обладал теперь, чтобы кого-либо облагодетельствовать и наградить процветанием?
Ах, ну да, усмехнулся Шеврикука, а сила-то бумаг Петра Арсеньевича? Как же! Как же!
Как же! Нет, нельзя было давать – хотя бы умолчанием – и песчиночных надежд Гликерии. Опущено на него «Возложение Забот», а не мешок с рождественскими подношениями. А взять на себя тягость возложенных забот Гликерия вряд ли отважится (Векка-Увека, возможно, и отважится). А сил у него нет! Нет! Но если они и приданы к «Возложению Забот», то, конечно, не для его, Шеврикуки, личных блажей. К тому же он от них устранился и распаковывать их не стал. Это Гликерия Андреевна должна принять к сведению. Для этого Шеврикуке еще предстояло поставить Гликерию в известность о своих богатствах и рудных жилах. То есть об отсутствии их.
Как там написано в «Возложении», принялся вспоминать Шеврикука. Переданы ему привилегии и обязанности Петра Арсеньевича. Да, будем считать – и привилегии. Далее вроде бы разъяснено: «Указания о приемах, средствах и линиях возможных действий любезно дадены в тайно предоставленных приложениях…» Пользоваться этими приемами и средствами разрешалось (или рекомендовалось) лишь при сословных или исторических необходимостях. Не пожелав заглянуть в приложения, ради оправданий Шеврикука посчитал, в частности, что сословных и исторических необходимостей пока нет. Степь не горит. А уж если бы вспыхнули в степи костры и пожары, Шеврикуке бы открылось.
Но поручили бы подать знак об этом вовсе не Гликерии Андреевне Тутомлиной.
50
Упросив себя больше не томиться мыслями о приходе Гликерии, о своих чувствах к ней и в особенности не томиться мыслями о наследстве Петра Арсеньевича и соблюдать благоразумие, Шеврикука отправился в пешее и бездумное путешествие по останкинским достопримечательностям, не имея в голове деловых интересов.
Прибрел на Звездный бульвар. Пузырь, похоже, сегодня почивал, лежал бездушно, был заперт и зашнурован, никого в себя не впускал, ни с кем не общался, движения или хотя бы вздрагивания в нем не происходили.
И вокруг Пузыря было тихо. Дневные городские звуки, естественно, не исчерпались и не утихомирились. Но Пузыря они не раздражали. А вот звуки скандальные и общественно-народного наполнения, видимо, из уважения к Пузырю, к праву его на отдых со сновидениями, а может быть, из-за смиренно-корыстных опасений немилостей Пузыря отодвинулись на Поле Дураков и к парадному, со снопами изобилий, входу на Выставку Достижений. Скандалили громче других желающие пробиться в Лигу Облапошенных, а стало быть, и в соискатели грядущих компенсаций. Эти желающие прибывали в Останкино из самых разных обездоленных земель, даже и от диких кочевых народов, о чем свидетельствовали бытовавшие теперь на Поле Дураков верблюды, бактрианы и дромадеры, страусы-скороходы, ездовые кенгуры и собачьи упряжки. Корабли пустыни удивляли гостеприимных и жалостливых останкинцев гордыми натурами, хлеб, мясо и рыбу не кушали, а принимали из рук лишь сушеную каракумскую колючку.
Скандалисты Шеврикуку не волновали. Они были до того бестолковы и себялюбиво-наглы, что не могли даже добиться статуса облапошенных. Впрочем, и они не пропадут, полагал Шеврикука, а кого-нибудь и сами обдурят. Правда, без пользы для себя.
Собеседователи же общественно-народного наполнения сбивались в говорильни, но сейчас как будто бы напряжения в них не было, не колотили дамы галошами по стиральным доскам, не лезли на кафедры или кузовы автомобилей истину чующие, не призывали штурмовать водопровод – беседы всюду проходили степенно-благоразумные, в них растекались надежды и не слышалось озверения.
Слова о Пузыре до Шеврикуки не донеслись.
В одной из говорилен Шеврикука углядел распаренного поворотами и полезностями дискуссии Радлугина, но подойти к нему не пожелал. Тем более что к месту пребывания Шеврикуки на асфальте подкатил «мерседес» и вблизи Шеврикуки замер. Отворилась дверь иномарки, и в собеседники Шеврикуки шагнул известный уже в Москве предприниматель Олег Сергеевич Дударев, один из столпов известного уже в деловых кругах Тайбэя (Тайвань), Хоннара (Соломоновы острова), Анкориджа (штат Аляска) и пр. концерна «Анаконда». Днями раньше Дударев приплыл к Землескребу в темно-сером «мерседесе», видно, что поношенном, и сам управлял средством передвижения. Теперь его «мерседес» имел цвет вишневый, и было ясно, что лимузин предпринимателя – новорожденный и только что растаможенный. У руля же сидел крепыш Дубовое Полено в наводящих трепет зловеще-тонированных очках, под малиновым пиджаком, предположил Шеврикука, у него наверняка оттопыривался табельный предмет.
– Игорь Константинович! Дорогой вы наш! – шумно приветствовал Шеврикуку Дударев. – Рад видеть вас! Несказанно рад!
– И я рад, – чуть наклонил голову Шеврикука.
– Наблюдаете?
– Наблюдаю, – сказал Шеврикука. – Как и договорились.
– Как и договорились! Как и договорились! Вот и славно! – возрадовался Дударев, будто на плечо ему уселась птица лирохвост, а в клюве принесла кредитную карточку. И перешел на шепот: – На днях!.. На днях с Пузырем все начнется! Случится нечто грандиозное, но и… И заварушки всякие возможны, и катавасии, нас ведь хлебом не корми… Тут ко всему придется быть готовым…
– Я догадываюсь, – сказал Шеврикука. – Я внимательный…
– И хорошо! И хорошо! – одобрил Дударев. – Ба! Да я совсем забыл поздравить вас!
– С чем это?
– С премией.
– С какой премией? – удивился Шеврикука.
– Ну как же! С премией! Или чем там вас наградили? Все говорят. А молва знает о том, о чем и газеты не напечатают.
– Не получал я никаких премий, – хмуро выговорил Шеврикука.
– Ну не получали! Не получали! – принялся его успокаивать Дударев. – Скромничайте, коли не желаете говорить о премии, тем более если она с печатями на лбу. Только все знают… Молва, она, сами понимаете…
Шеврикука был готов всерьез убеждать Дударева в том, что никто не производил его в лауреаты, а молва – дура и нет ничего глупее ее превратных суждений, но понял, что возражения лишь возрадуют Дударева и укрепят его мнение: была премия, была. И вдруг до Шеврикуки дошло, откуда и из-за чего мог возникнуть возвышающий его слух. Он растерялся.
