Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Впрочем, Шеврикука поднимался в получердачье не ради досад и разносов.
– А, это вы, Шеврикука… – пробормотал Пэрст-Капсула.
И он закрыл глаза. Оправдываться он, похоже, не собирался.
– Да, это я, – подтвердил Шеврикука. И более он не знал, что сказать.
– Сигаретами пахнет? – спросил Пэрст-Капсула.
– «Кэмелом», – сказал Шеврикука.
– Просил же не курить, – проворчал Пэрст. – Тем более «Кэмел». Он же поддельный…
– Ну, не знаю… – растерянно произнес Шеврикука. Будто бы он и курил, будто бы он был перед Пэрстом-Капсулой виноватый и ему уготовили разнос. И Шеврикука, сам к тому не стремясь, стал тереть об пол ботинки, дабы не запачкать ковровую дорожку.
– Я почему пришел… – начал было Шеврикука.
– Мне ведомо, – оборвал его Пэрст-Капсула.
– Что ведомо? – нахмурился Шеврикука.
– Не для того вы пришли, чтобы отчитать меня и вышвырнуть мебель, – сказал Пэрст-Капсула. – А для того, чтобы узнать, не прекратился ли я вовсе, и, если нет, поинтересоваться, не нуждаюсь ли я в какой-либо помощи.
– Ну и… – чуть ли не обиженно произнес Шеврикука.
– Мне холодно, – Пэрст-Капсула снова поднял веки. – Мне холодно. Протяните мне головной убор. Он в тумбочке.
Шеврикука приоткрыл дверцу тумбочки – одной, видно, со шкафом казенно-сиротской судьбы, но фартового происхождения. В пустоте ее, не имея соседей, лежал головной убор. Или стоял. Шеврикуке сразу же пришли на память звездочеты, венецианские весельчаки пульчинеллы, а еще и железные дровосеки. Конус с козырьком головного убора Пэрста-Капсулы был недолгий, мастерили его (или отливали, или отжимали пресс-формой) из жесткого темно-коричневого материала, снабдив для удобства ношения наушниками и ремешком с кнопками. А может быть, наушникам и кнопкам назначено было служить приемниками и передатчиками звуковых волн и мысленных образов («Предположение на уровне линейного существа, – представилась Шеврикуке усмешка Бордюра. – То есть на моем уровне…»)
– Вот, держи, пожалуйста, – Шеврикука протянул Пэрсту-Капсуле конус с козырьком.
– Наденьте на меня, – сказал Пэрст-Капсула. – И застегните ремешок под подбородком.
То ли он оценил взгляд Шеврикуки, то ли вспомнил его «пожалуйста», но добавил все же:
– Будьте добры.
Защелкнув кнопки, Шеврикука, будто дядькой-наставником готовя новичка в небесное странствие, проверил, надежным ли вышло сцепление, и заметил:
– Вроде бы нормально. – И сразу же спросил: – Лихорадка-то более не бьет?
– Меня не била лихорадка, – решительно заявил Пэрст-Капсула и даже голову попытался приподнять, будто бы в намерении возмутиться или протестовать. – Меня никогда не била лихорадка! Меня не может бить никакая лихорадка!
– Ну, не била и не била, – сказал Шеврикука. – Ну, не может, значит, не может, успокойся…
– Меня не может бить никакая лихорадка… – бормотал Пэрст-Капсула, слабея и закрывая глаза.
«А кого может?» – хотел было спросить Шеврикука. Но не спросил. Знал кого. И предполагал, что ответил бы ему подселенец. Месяца полтора назад, в самую жару, вспомнилось Шеврикуке, заведение бурок, какие хороши на полярниках, Пэрст объяснял тем, что у него мерзнут ноги. Объяснение это Шеврикуке показалось тогда мечтательским. Но, может, и мерзли. Сейчас что мерзнет у Пэрста? Голова, коей понадобился убор? Или вся суть полуфабриката, чье томление, увы, не было дано прочувствовать Шеврикуке?
– Не надо, Шеврикука, не надо… – пробормотал Пэрст-Капсула. – Не надо сейчас… Сейчас у вас не выйдет… Следует обождать и пересидеть… И я не могу… Я не возобновлен… Лишь при сословных или исторических необходимостях… А сейчас… От синего поворота третья клеть… А бирюзового камня на рукояти чаши там нет… Нет!.. Оставьте пока, Шеврикука…
– Что?! – воскликнул Шеврикука.
– Что? – приподнялся на локтях Пэрст-Капсула. И было очевидно, бред или дремота его оборвались, а пребывает он в ясностях мыслей. – Что с Мельниковым и Клементьевой? – спросил Пэрст-Капсула требовательно, будто недовольный тем, что Шеврикука вовремя не представил ему отчета.
– С кем? – удивился Шеврикука.
– С Мельниковым и Клементьевой.
– Это с какой Клементьевой?
– С той, что из Департамента Шмелей.
– Ах, с этой… С Леночкой… – вспомнил Шеврикука. – Мне мало что о них известно. Мельникова я иногда встречаю во дворе. А про Леночку… Хорошо, я разузнаю про Мельникова…
– Существенно, что у них двоих! У них вместе! Вы поняли меня! Узнайте! – В голосе Пэрста-Капсулы был каприз повелителя.
– Но… – замялся Шеврикука.
– Идите! – Рука Пэрста-Капсулы властно указала вниз. – Узнайте!
Тут же глаза его закрылись, голова упала на лежанку. Спасибо Шеврикуке: верно сцепленные кнопки ремешка не дали скатиться на пол конусу с козырьком.
Задерживаться сиделкой при обессилевшем подселенце Шеврикука не посчитал нужным и поспешил удалиться из получердачья. Одной из причин этой поспешности была такая. Уже при разговоре о лихорадках Шеврикука ощутил, что к нему пробивается чей-то мысленный (или чувственный?) вызов, но пробиться не может. Неизвестно, какие своеобычные поля способны были возникать вблизи Пэрста-Капсулы и чему они становились проводниками, а чему препятствием. Их следовало покинуть. А сигналы и отклики на свой сигнал он ждал.
Стало быть, волнует полуфабриката (именующего себя полуфабрикатом) лирическое расположение и нерасположение душ кандидата наук и гения Мити Мельникова и музыковеда Леночки Клементьевой, исследовавшей в Департаменте мелодии полетов шмелей, серенады и трудовые песни стрекоз. Отчасти, признавался некогда Пэрст, он произведение лаборатории Мити Мельникова. Тема работы – проблемы энергетического развития судеб (трансбиологические). ПЭРСТ. Полуфаб, признавался опять же подселенец, промежуточная стадия, недосотворенный. Или не так сотворенный и брошенный. А не сотрудничала ли в ту пору в лаборатории своего же Департамента чудесницей и Леночка Клементьева? Даже если не сотрудничала, то наверняка заходила в лабораторию и рассеивала внимание ее гениального заведующего. Но, может, заведующий ее и не замечал. В застолье прощального бала по поводу разгона Департамента Шмелей, вспомнилось Шеврикуке, Леночка не сводила с Мельникова черных глазищ, восторженных и жалеющих, и все видели, что она влюблена. И на смотринах дома на Покровке в смутных своих хождениях при общей перепалке Шеврикука наткнулся на рыдавшую перед зеркальной створкой Леночку. По причине хрупкости, белизны щек и плечей ее назначили привидением. Она согласилась исключительно из любви к Мите Мельникову. И оконфузилась. Но из-за любви к Мите. А тот, похоже, этой любви не замечал…
Не существуют ли какие связи между энергетическими истощениями Пэрста-Капсулы, томлением всей его сути и состоянием душ заведующего лабораторией и специалистки по биомузыке? Мысль, конечно, дурная. В ней упрощения («линейного существа…»). Но Шеврикуке разузнать о том, что и как нынче у собственного квартиросъемщика Мельникова и мечтательно-влюбленной Леночки, следовало. И самому интересно. И прихворавший просил.
Просил. Повелевал!
Вот ведь как получилось. И нельзя сказать, чтобы каприз повелителя («Идите!.. Узнайте! Идите!») доставил Шеврикуке приятности. Но не бывал ли он сам именно таким капризным повелителем в прежних случаях их отношений с Пэрстом-Капсулой? Бывал. И если не капризным повелителем, то уж начальственно-высокомерным распорядителем полуфабриката бывал наверняка. И не раз. И коли преподан ему сейчас урок, то урок – полезный. Однако что за перемены произошли в подселенце? Отчего он так взъерепенился, завел себе мебель, принимал не оговоренных заранее посетителей и отважился командовать Шеврикукой? Одни ли последствия болезни тому причиной, отчасти оправдывающие капризы, или же Пэрст-Капсула начинает объявлять, кто он есть на самом деле?
А кто он есть?
«А бирюзового камня на рукояти чаши там нет… Нет!» И про синий поворот, и про третью клеть, и про бирюзовый камень он, Шеврикука, сам мог наговорить Пэрсту-Капсуле, а тот был способен принять его фантазии всерьез или исказить их, а потому и бормотал сегодня всяческую ерунду. Но бредил при этом или предупреждал?
