Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич (версия книг .TXT) 📗
— Очень редкая фамилия, забыть никак невозможно! — подхватил Алексей Гаврилович, неизвестно откуда вдруг возникший. — Есть в ней, есть этакое… — И пощелкал пальцами, ища подходящее определение.
— Да. Такой же высокий, большелобый, — продолжал Афанасий Петрович. — Шутник большой. Рассказывать начнет — только слушай. Не занимать талантов. Вернее всего, дальний родственник, так могу себе объяснить. Очень точная копия, игра природы. А сами ничего такого не помните?
— Семейная хроника не располагает данными. — Пискунов пожал плечами: откуда ему знать, что было тридцать лет назад, если его родословная исчезла, похоже, навсегда. Покосился на Алексея Гавриловича — как он реагирует на весь этот абСУРД — ив ужасе отшатнулся: на стуле рядом с ним сидел мертвец с неподвижными, остекленевшими глазами; кукольное лицо его, аккуратно причесанное, напомаженное, сдобренное кремами и еще Бог знает чем, приобрело землистый оттенок, и этот Цвет близкого тлена не могла скрыть никакая парфюмерия. Рука, лежавшая на спинке стула, была прозрачно-восковой и просвечивала. Даже в пот бросило от такой жуткой картины. В следующую секунду Афанасий Петрович, однако, громко всхрапнул и из неживого состояния вышел. Хохотнул, подхватывая на лету мысль, начало которой проспал:
— Многого мы не знаем, многого, а следовало бы! — слова посыпались, как горох. — А ниточка-то издалека тянется, издалека… — И приблизился к Пискунову как бы имея сообщить нечто: — Вижу перед собой такую картину: огромная обезьяна с густой красной шерстью держит в руках детеныша — прыг-скок с ветки на ветку. И вдруг полетела вниз, но, представьте, не упала, зацепилась хвостом своим за нижний сук и висит, раскачивается, как маятник… Мыслю себе так: промчались миллионы лет — и вот он я. Или этот гражданин симпатичный! — показал на одноглазого инвалида. И добавил с важной миной: — Такова связь времен и событий, ибо все в мире проистекает одно из другого и ничто не проходит бесследно, увы! Говорю «увы», поскольку длинная цепочка причин и следствий не всегда приводит к результатам желательным… — Оба переглянулись, засмеялись непонятным смешком, как-то слишком согласованно засмеялись, подразумевая вроде одно и то же, но свое, от Пискунова отъединенное.
Не было причин подозревать в сговоре этих двоих, а все же настойчиво лезло в голову, что знают друг друга, что хотят в чем-то уличить, подловить его, особенно когда Алексей Гаврилович стал настырно и даже с долей нахальства задавать всякие вопросы насчет того, живы ли родители, помнит ли их, а если нет, то давно ли умерли и где похоронены, как будто это имело теперь значение. Пискунов, неизвестно почему волнуясь и в то же время стараясь говорить спокойно, стал рассказывать, что родителей своих не помнит, ни отца, ни матери, вырос и воспитывался в детском доме, откуда несколько раз делали запрос по поводу всех обстоятельств его рождения, тем более что данные были — принесла и оставила какая-то древняя старушка, которая потом сразу исчезла, как видно, то был человек посторонний.
Пока Пискунов все это рассказывал, Алексей Гаврилович взирал на него с грустно-задумчивым выражением, кивал головой, то ли сочувствуя, то ли тем самым подтверждая правильность сообщаемых сведений, такое во всяком случае было ощущение от его многозначительных кивков.
— Выходит, так ничего и не узналось? — спросил Афанасий Петрович.
— Глухо. И куда же он делся, мой однофамилец после? — в свою очередь поинтересовался Пискунов с кривой ухмылкой: как-то тревожно стало на душе и неуютно после таких изъяснений.
— Да уж стоит ли? А впрочем… Как говорится, за давностью лет… Повесть печальная. Однофамилец ваш Пискунов Михаил Андреевич… Да, кажется, Михаил Андреевич. А может, Андрей Михайлович? Уж и запамятовал. Словом, пребывая в местах не столь отдаленных, однажды из-под конвоя бежал. Неудачно бежал, пуля его догнала. Убит при попытке к бегству.
— Убит при попытке к бегству?
— Именно так.
Наступила довольно длинная пауза и некоторая натянутость. Алексей Гаврилович с откровенным любопытством всматривался в Пискунова, норовил заглянуть в глаза, как в дверную щелку, что-то там заприметил и караулил момент.
— Да, хороший был мальчуган, — вздохнул одноглазый. — Одно время дружили с ним. Стихи, помню, писал. А потом… одним словом…
— Подумайте! Какое совпадение! Потрясающий случай! — закричал радостно Алексей Гаврилович, прервав говорившего. — Чего не бывает на свете! И внешность даже похожая?
— Да, копия прямо-таки абсолютная, — подтвердил рассказчик, при этом живым своим глазом оглядывал Пискунова, вроде бы как портрет рисовал с натуры или, возможно, сравнивал с образом, некогда сложившимся. — Волосы редкие, вьются, залысины не висках…
— Это был не я! — мрачновато пошутил Михаил, эта история его неприятно удивила и озадачила: было в ней что-то недосказанно-тревожащее. Розыгрыш? Не похоже, а главное, зачем?
Афанасий Петрович устремил взгляд на шахматную доску, машинально поправлял фигурки. Продолжал объяснять:
— Конечно, это только говорится — бежал. На самом деле никуда он не бежал. Вокруг сугробы, мороз трескучий. Попросился у конвоира по своей надобности. Отошел, а тот ему — в спину!
— Что — в спину?
Рассказчик как бы передернул затвором.
— Выстрелил!
— Выстрелил? — Пискунов прореагировал как-то уж слишком бурно, болезненно, будто речь не о постороннем шла, а действительно… — Не понимаю! Как же это? Ни за что… Убить?
— Ну как ни за что, — ответил одноглазый уклончиво, — было, наверно, за что. Невоздержан, горяч, что на уме, то и на языке. Права качал, как нынче говорят. Вот и свели счеты. А теперь, выходит, и не умер вовсе, вернулся на землю в вашем облике. Не всем ведь так повезло! — пошутил мрачновато.
Начали вторую партию. Играли в молчании. Пискунов машинально делал ход за ходом, не вникая в суть как следует. Мысли неслись стороной, огибая предмет внимания. Опять некстати вспомнился неприятный разговор в издательстве. Пока крыли его милый сердцу роман, бомбили все, кому не лень, Пискунов стоял с каменным лицом и хотя слышал все, что говорили, до последнего слова, но слышал недостаточно внятно, как сквозь вату, потому что собственные мысли, аргументы, возражения перехлестывали, будто волны, через каменные нагромождения чужих ненужных слов, наделенных враждебной властью, хотя и облеченных в сочувственно-деликатную форму.
— Об условиях мы не договорились, — послышался хрипловатый голос. — Проигрыш — коньяк! Для стимула. Ну как, мой брильянтовый?
— Принято в обстановке полного единодушия! — отозвался Пискунов.
А почему и не выпить за чужой счет? Душа горела. Да еще своим рассказом незнакомец выбил у него, что называется, из-под ног почву, «расшатал сознание» — так Пискунов называл состояние духа, когда насильственно вторгалось извне что-то чужое, враждебное, как в безмятежный утренний сон звуки набата. Потянуло холодком беспричинного страха — ощущение гадкое, чего-то скользкого, живого. «Все! Смотреть в оба! — сказал себе Пискунов. — Полное, абсолютное внимание!» Стал обдумывать очередную комбинацию и незаметно Для себя увлекся, не заметил даже, как исчез Алексей Гаврилович. У столика толпились болельщики, уважительно следили за игрой. Афанасий Петрович вел себя странно, играл как-то вызывающе небрежно. Была ли это тактика или решил, что и так справится? Если понаблюдать со стороны, в шахматах заметно проявляется характер игрока. Афанасий же Петрович был, похоже, исключением из правила, никакого своего стиля, а потому прощупать его было трудно. Да и нужно ли? Пискунов видел: на этот раз все преимущества на его стороне, но хотелось восстановить репутацию в глазах почтенной публики с помощью комбинации красивой, эффектной. Интересная идея, однако, возникла поздновато. Рискнул бросить в бой все наличие силы и через несколько ходов получил мат. Проиграл позорно, неотвратимо. Болельщики шумно галдели, обсуждая партию. Все решили: нарочно поддается, чтобы раззадорить партнера, тем эффектнее будет разгром. А Пискунов еще не совсем понимал, в чем причина такой невезухи. Приписал своему «расшатанному сознанию. Итак, один ноль не в нашу пользу.
