Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич (версия книг .TXT) 📗
Опять в молчании расставляли фигуры. Афанасий Петрович потягивал дешевую сигаретку, издававшую отвратительный запах. Пискунов решил во что бы то ни стало взять реванш. В нем проснулась спортивная злость, без чего трудно одержать победу; нервы успокоились, мысль обрела упругость, и чувствуя, что он снова в форме, украдкой поглядывал на Афанасия Петровича: ну как, почтенный? Тот понимал: дела на доске не ахти какие, — озабоченно хмурился, сигарета погасла. Имел привычку, думая, сжимать ладонью подбородок, собирать в горсть, от этого перекошенное лицо его становилось резче, острее, стеклянный глаз впивался в одну точку, словно насмерть нацеленный зрачок пистолета. Пискунов только посмеивался про себя, не в силах сдержать постыдной радости. Недаром же он считался мастером блестящих экспромтов. Задуманная комбинация и в самом деле хороша, остается только выбрать момент и нанести удар. Партнер сидел, прикрыв ладонью глаза, в состоянии вялой расслабленности; выдохся, не выдержал напряжения. Понятно, возраст не тот, да и жизнь, видно, была не сахар. Пискунов откинулся на спинку стула.
— Вы были с ним тогда что — в одной упряжке?
Тот нахмурился, смотрел напряженно, возможно, даже не сразу понял, о чем вопрос. Потом понял. Задумчиво поиграл на столе зажигалкой.
— А стоит ли, мой яхонтовый? Вот вы много ли на свете живете, а тоже, наверно, найдется, что хотелось бы забыть побыстрее, не вспоминать, а? У каждого есть своя червоточина, свой тайный грех.
— Возможно, — сказал Пискунов, подумав.
И вдруг словно сдвиг произошел в сознании. А собственно, к чему весь этот разговор? И что за повышенный интерес к его скромной персоне? От главной своей цели отклонился. Пришел обнаружить преступника, а тут возник откуда-то Алексей Гаврилович, в помощники навязался. Рассказал, что якобы отрезал бритвой голову клиенту. Мастер, однако, заливать! Да еще и Афанасий Петрович со своей историей насчет однофамильца добавил, и незаметно акценты сместились. И опять холодок под сердцем и тревожное ожидание неизвестно чего. А все от мнительного характера, от нервов, хотя нет никаких причин для паники. Нет причин! Он молод, талантлив, его любит хорошенькая женщина. А то, что на других не похож, не вписывается в общую массу, значит, с этим надо как-то бороться, подравнивать себя, подгонять под шаблон.
Пока Миша обо всем этом размышлял как бы вторым планом, вдруг видит: голубой глаз из-под ладошки неожиданно лукаво подмигнул, вроде поощрял эту тему и дальше развивать; в улыбке, казалось бы, неуместной сейчас, была какая-то дьявольская проницательность, плутовской огонек. Пискунов почувствовал себя застигнутым врасплох и самым глупейшим образом покраснел.
— Прошу, маэстро, ход! — Афанасий Петрович продолжал по-идиотски гримасничать, неизвестно чему радуясь. Пискунов, уже наученный горьким опытом, погрузился в анализ. Ну вот и все! Сделал ход конем, свой коронный. Болельщики одобрительно загудели. В этом положении противнику оставалось только сложить оружие. Афанасий же Петрович вел себя странно: наклонил голову набок, как бы к чему-то прицеливаясь глазом — поза курицы перед тем, как клюнуть, — а затем лицо его задергалось, пошло морщинками, он смеялся, его прямо-таки распирало от идиотской веселости, или он окончательно ослеп? И тут словно пелена спала с глаз. Миша увидел свой собственный просчет, ужасный просчет. Все внутри похолодело, неужели заметит? Да, ход ферзем повлечет за собой невыгодный размен, после чего пешка становится проходной. Значит, если размен произойдет… тогда… — Пискунов нервно вытащил сигарету из пачки, сунул в рот, да не тем концом, а тот, продолжая добродушно щуриться, подчеркнуто услужливо протянул зажигалку с пламенем.
— Итак, мой золотой?
Партия, начатая с таким блеском, была проиграна. Миша посидел минуту, тупо глядя на доску, потом смешал фигуры и встал. Никто ничего не понял. Все шумели. Кто-то азартно размахивал руками и убеждал: надо продолжать игру, рано сдаваться, на соседнем столике расставили фигуры, чтобы повторить окончание. Пискунов же бесцветным лекторским тоном объяснял болельщикам, в чем суть его ошибки. На самом деле то была не ошибка, о нет! Дело не в ней. То была тонко и хитро расставленная западня; Пискунову вдруг открылась простая истина: его противник — шахматист, необычайно одаренный, тягаться с ним ему просто не под силу. Самое разумное — сослаться на плохую форму и выйти из боя с минимальными потерями. Он и в самом деле чувствовал себя неважно — какой-то холодный ветер шумел в голове, нет-нет да и возникнет образ, как припечатанный: ярко-красное на ослепительно белом — кровь на снегу…
Все, что потом произошло, даже вспоминать не хотелось. Играл с отчаянием обреченного, раздосадованный и злой, и только напоминание, что клуб закрывается, положило конец позорному избиению.
Пора, однако, расплачиваться. Занял пятьдесят рублей у знакомых, в счет получки, скинулись, кто сколько мог.
Шахматисты остались одни. Пискунов вполне овладел собой и в вежливых выражениях, хоть и несколько высокопарно, поблагодарил за доставленное удовольствие и сказал, что обязан этим счастливому случаю, столкнувшему его с человеком, на редкость талантливым, и он был бы рад, если представится новая возможность… И прочее, и прочее.
Афанасий Петрович хрипло и коротко расхохотался, остановив жестом фонтан несколько казенного красноречия; весело сощурил глаз, в то время как стекляшка смотрела холодно и как бы испытующе.
— Ты хотел бы со мной поближе познакомиться, мальчуган? Если кто со мной и сводит знакомство, так не по своей воле… Довольно об этом, сынок! У меня все в глотке пересохло, да и у тебя, наверное, тоже. Двинем-ка в ресторан, посидим, расслабимся— Маленькая толстая рука дружески взяла Пискунова за пуговицу. — Слушай, если с деньгами туго, возьму на себя. Играл ты ничуть не хуже… Мастер отменный!
— Потому и продул? — Пискунов мрачновато усмехнулся.
— Иногда надо и проиграть, это полезно! Не только в шахматы.
Желание было обоюдным, и оба игрока двинулись по широкому проспекту в сторону центра в молчаливой целеустремленности. Пискунов сначала подумал, что его спутник — просто-напросто заезжая шахматная знаменитость, гастролер, заглянувший на огонек, и если это так, то остается лишь посмеяться над собой и при случае рассказать эту историю как анекдот. Выяснилось, однако, что тот отлично ориентируется и знает наперечет все злачные места. Свернули в боковую зеленую улицу, еще хранившую знойные запахи дня; они смешивались с влажной вечерней прохладой близкого парка, и Пискунов с наслаждением чувствовал: сдвинутость еознания, разгоряченность души уступают место спокойному и, как всегда, ироничному состоянию духа.
На нижних этажах, почти на уровне земли, кое-где зажегся свет, а занавески еще не успели задернуть. Давняя привычка: заглядывать в окна; Миша не мог себе в этом отказать. Люди, заключенные в рамки собственных квартир, казались какими-то другими, как бы выключенными из реальности, помещенными в обстановку условности, как на театральной сцене или картине художника; от этого их мимолетно схваченная жизнь казалась значительней.
У входа в ресторан, как всегда, пробка. Афанасий Петрович, однако, раздвинул плечом ожидающую публику и бегло кивнул швейцару. Пискунов давно заметил, окружающие смотрят на человека его собственными глазами, поэтому никто и не протестовал, как ни странно. Для них тотчас нашлась и свободная ложа. Здесь можно было уютно расположиться, задернув занавеску от докучливых глаз.
Едва только разместились и наполнили бокалы, как возник Алексей Гаврилович, он точно их вычислил. Стал молоть языком без умолку, выражая радостные — чувства, что отыскал-таки дорогих друзей, чуть не потерял в суматохе. Не дожидаясь, пока нальют, взял графин и сам себя обслужил. Полез поближе к Пискунову и, прищурив глаз, стал пытливо рассматривать его сквозь хрустальное стеклышко.
— Ужасно интересуюсь людьми творческой профессии, — затараторил опять, что надо было, наверно, рассматривать как вступление к тосту. — Ну откуда у них что берется? Художник еще куда ни шло: сидит себе где-нибудь на природе и малюет — что видит, то и поет. А композитор? Сел за рояль, пошлепал по клавишам — и вот тебе готова опера. А писатель? Сел за машинку, пошлепал по клавишам — и вот тебе роман! Фантастика! Ну откуда? А главное, никто над тобой не стоит и палкой не погоняет. Больше всех надо что ли?
