Создатель звезд - Стэплдон Олаф (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Незадолго до того, как я покинул Другую Землю, один геолог нашел древнюю схему очень сложного радиопередатчика. Она была похожа на литографическую плитку, изготовленную около десяти миллионов лет назад. Других следов от высокоразвитого общества, изготовившего ее, не осталось. Эта находка была шоком для интеллигентного мира; однако для утешения было распространено известие, что когда-то существовал какой-то нечеловеческий и менее выносливый вид, развивший непродолжительную цивилизацию. Считалось, что человек, однажды достигнув такой культурной вершины, не мог с нее упасть.
По мнению Бвалту, человек время от времени взбирался примерно на такую же высоту лишь для того, чтобы быть отброшенным назад каким-то скрытым следствием его собственных достижений.
Когда Бвалту излагал эту теорию среди руин его родного города, я предположил, что когда-нибудь, если не в этот раз, человек успешно пройдет эту критическую точку в своем развитии. Тогда Бвалту заговорил о другом, что, похоже, указывало на то, что мы были свидетелями финального акта этой длительной и повторяющейся драмы.
Ученым было известно, что из-за слабой гравитации их мира, атмосфера, и без того скудная, устойчиво слабела дальше. Рано или поздно человечеству придется встать перед лицом проблемы остановки этой непрерывной утечки драгоценного кислорода. До сих пор жизнь успешно адаптировалась к растущему разрежению атмосферы, однако человеческая физиология уже достигла пределов адаптивности в этом отношении. Если утечка не будет остановлена в ближайшем будущем, то раса неизбежно погибнет. Единственная надежда была на то, что какое-нибудь решение этой атмосферной проблемы будет найдено до начала очередного варварского периода. Была лишь слабая надежда, что это случится, и война ее уничтожила, переведя часы научных исследований на столетия назад, как раз когда человеческая природа начинала деградировать и не могла больше справиться с такой сложной проблемой.
Мысль о несчастье, которое словно бы неотвратимо поджидало «других», повергла меня в ужас и заставила усомниться в целесообразности вселенной, в которой такое было возможно. Идея того, что целый мир разумных существ может быть уничтожен, не была для меня новой; но существует огромная разница между абстрактной возможностью и конкретной и неизбежной угрозой.
На моей родной планете, когда бы я ни был огорчен страданиями и порочностью индивидов, я утешал себя мыслью, что по крайней мере массовый эффект от всех наших слепых усилий должен привести к медленному, но триумфальному пробуждению человеческого духа. Эта надежда, эта уверенность была единственным утешением. Но теперь я понял, что нет никакой гарантии такого триумфа. Казалось, вселенная или ее создатель безразличны к судьбам миров. Конечно, бесконечная борьба, страдания и потери должны быть приняты, причем с радостью, потому что именно они – почва, взрастившая человеческий дух. Но то, что вся борьба окажется в итоге абсолютно напрасной, что целый мир сознательных существ погибнет – это чистое зло. В охватившем меня ужасе мне показалось, что Создателем звезд была Ненависть.
Но Бвалту так не думал. «Даже если высшие силы уничтожат нас, – сказал он, – кто мы такие, чтобы винить их? На таких же основаниях слово может судить того, кто его изрек. Быть может, они используют нас в своих высоких целях, используют нашу силу и нашу слабость, нашу радость и нашу боль для чего-то непонятного нам – и более совершенного». На что я возразил: «Какие цели могут оправдать такое поражение, такую тщетность? И как можем мы не судить; и как иначе можем судить, если не светом наших сердец, которым судим сами себя? Было бы низко воспевать Создателя звезд, зная, что он слишком занят, чтобы заботиться о судьбах своих миров». Бвалту на мгновение «замолчал». Потом он поднял голову, разыскивая среди клубов дыма дневную звезду. А потом мысленно обратился ко мне: «Если бы он спас все миры, но замучил бы всего одного человека, ты бы ему простил? Или если бы он был слегка груб всего лишь с одним глупым ребенком? Какое отношение к этому имеет наша боль, наше поражение? Создатель звезд! Хорошее слово, хотя мы и понятия не имеем, что оно означает. О, Создатель, даже если ты уничтожишь меня, мне следует воспевать тебя. Даже если ты причинишь боль моим близким. Даже если ты обрушишься на все твои прекрасные миры и уничтожишь их. Ибо если ты так сделаешь, это должно быть правильно. Во мне это может быть неправильно, но в тебе это должно быть правильно».
Он снова опустил взгляд на разрушенный город и продолжил: «А если Создатель звезд вовсе не существует, если великое содружество галактик возникло само собой, и даже если этот наш маленький грязный мирок – единственное обиталище разумного духа среди звезд, и если этот мир обречен, даже так, даже если так, – мне следует воспевать. Я только назову это острым привкусом и солью бытия. Но назвать это так – значит почти ничего не сказать».
IV. Снова в путь
Должно быть, я пробыл на Другой Земле несколько лет – гораздо дольше, чем рассчитывал, когда впервые встретил в поле одного из крестьян. Я часто скучал по дому. Думал о том, как мои дорогие поживают без меня и какие перемены ждут меня там, если мне вообще суждено вернуться. Я был удивлен тому, что несмотря на мои новые и многочисленные приключения на Другой Земле, мысли о доме не отступали. Казалось, всего мгновение назад я сидел на холме и смотрел на огни родного пригорода. Однако прошло уже несколько лет. Дети уже, наверное, изменились до неузнаваемости. А их мать? Как она?
Частично в длительности моего пребывания на Другой Земле был виноват Бвалту. Он и слышать не желал о моем отбытии, пока мы не получим полное представление о мирах друг друга. Я регулярно создавал для него видения, чтобы он мог как можно ярче представить себе жизнь моей родной планеты, обнаружил в ней смесь великолепия и иронии, очень похожую на ту, что я нашел в его мире. Вообще, он оказался далеко не согласен со мной, что его мир в целом более гротесковый, чем мой.
Желание обменяться информацией было не единственным соображением, по которому я оставался с Бвалту. Я очень привязался к нему. В первые дни нашего партнерства между нами часто возникали разногласия. Хотя мы оба были цивилизованными человеческими существами, которые всегда старались вести себя вежливо и благородно, наша крайняя близость все же иногда нас утомляла. Меня, например, очень раздражала его страсть к гастрономическому искусству его мира. Он мог часами перебирать своими чувствительными пальцами пропитанные разными вкусами струны, чтобы найти вкусовые последовательности, исполненные для него такой значительной изящностью форм и символизма. Сначала я был заинтригован, а потом эстетически возбужден. Но несмотря на его терпеливую помощь, я так и не смог полностью войти в эстетику вкуса. Раньше или позже мне становилось скучно. А еще мне сильно досаждала его периодическая потребность во сне. Поскольку я сам был лишен тела, мне это не требовалось. Конечно, я мог покинуть Бвалту и отправиться путешествовать по миру в одиночку; но меня просто раздражала необходимость прерывать интересные переживания дня только ради того, чтобы позволить его телу восстановить силы. Бвалту, в свою очередь, по крайней мере в ранние дни нашего партнерства, был склонен возмущаться по поводу моей возможности смотреть его сны. Потому что, хотя он и мог скрывать от меня свои мысли, во сне он был беспомощен. Естественно, я вскоре научился воздерживаться от этого; а он, в свою очередь, по мере того как наша близость развилась во взаимоуважение, уже не так строго лелеял свои тайны.
Со временем каждый из нас ощутил, что вкушать жизнь отдельно друг от друга значило терять половину ее богатства и утонченности. Ни один из нас не мог всецело положиться на собственное суждение или собственные мотивы, если не было рядом другого, чтобы предложить беспристрастную, но дружественную критику.
