Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич (версия книг .TXT) 📗
Сидели в редакции и трепались. Был обеденный перерыв, из буфета тянуло запахом винегрета. Жора Семкин, раскрасневшийся после сытной еды, хлопал себя по ляжкам, заходился в смехе по поводу пикантных подробностей утреннего происшествия: только что выслушал рассказ Пискунова о таинственном появлении пришельцев.
— Ох, Мишка, умеешь ты мозги узелком завязывать! — Жорик ковырял спичкой в зубах. — Мне бы твою башку, я бы уже министром стал. А так какой из тебя толк, придумываешь всякую чепуху.
В дверь заглянул Георгий Илларионович Чхик-вишвили, редактор, сорокалетний, по-юному стройный, спортивный. Полный рот благородного металла. Стиль руководства имел свой, особый: никогда никого не вызывал и не отчитывал. Завидев в дверях кабинета или просто в коридоре нужного сотрудника, раскрывал объятия и шел ему навстречу сам, говоря: «Здравствуй, дорогой, здравствуй! Идешь Гогу навестить? Нет-нет, никакой я не Георгий Илларионович! Я Гога. Обними меня, пожалуйста, за талию!» Сотрудник обнимал (чаще сотрудница), и они расхаживали в обнимку по коридору или по кабинету, как, скажем, по приморскому пляжу или бульвару, без формальностей.
Семкин изложил редактору очередное сочинение Пискунова со своими комментариями. Смеялись, хвалили за выдумку. Затем Гога подсел к Пискунову на диван, где тот пристроился на краешке, смиренно выслушивая дружескую критику в свой адрес.
— Ну юморист, ну юморист! — смеялся Гога, сверкая зубным протезом. — Девушка танцует на пляже в костюме Евы, сам хотел бы видеть, но кто разрешит, слушай! Это у них там, за бугром…
— Ну почему же, — перебил Жора, его опять корежило, разбирало до слез, — сам по себе этот факт — еще куда ни шло. Предположим, девушка — психопатка, не все дома, а этот ее спутник, который на чемодане сидел, — уже старый хрен, вышел в тираж. Все это пускай! Но где ты видел, Пискунов, пустынный пляж да еще в выходной День? С вечера за лежаками занимают очередь, разве нет? С правдой жизни у тебя, прямо скажу, нелады.
Тут Михаил, внимавший всему покорно, вдруг взвился.
— А что такое твоя пресловутая правда? — заорал он, вскакивая. — Искусство правдивее жизни! Пора бы знать!
— Ну, пошло-поехало! — добродушно перебил Семкин зевая. — Шизуха косит наши ряды. Я ему о чем толкую, Гога. Заходил товарищ Григорий Иванович Сковорода, а с ним Индюков, без тебя заезжали. И вот Индюков говорит: то, что вы, ребята, тут пишете, все это хорошо, нужно, газета и так далее. А взяли бы да и создали детективный роман на местном материале. Громкое убийство там или крупная кража, и чтобы наши органы задействованы в раскрытии преступления. А мы, говорит, вас поддержим. Короче, есть такое мнение. А у них ведь так: сказали и взяли на контроль. Твою фамилию, Пискунов, называли в качестве автора, кто-то, видно, рекомендовал.
— Мою фамилию называли? — ахнул Пискунов, внутренне холодея.
— А кто, кроме тебя, это сможет? Никто. И сам Пирожковский звонил, интересовался.
— И Пирожковский звонил? — удивился Гога.
— Ну! А ты, Пискунов, все со своими пришельцами возишься. Да они у всех уже в печенках сидят! Оторвался ты от жизни! — И Жора снисходительно похлопал Пискунова по плечу, как бы подводя черту под весь разговор. А Гога сказал озабоченно:
— Указание есть, надо выполнять!
— Ну! — поддержал Семкин. — И еще они просили — к юбилейной дате, чтобы можно было отрапортовать. А остается-то всего ничего. Так что, Мишка, ты давай сразу включайся, не тяни резину.
Пискунов был совершенно раздавлен свалившимся на него поручением. Одно дело — пробовать себя в новом жанре, а совсем другое — выполнять социальный заказ первых лиц города со всеми вытекающими отсюда последствиями. Залепетал было, что пробовал, но ничего не получается, и как бы не подвести руководство, на что Гога, обняв душевно за талию, заверил: будут трудности, коллектив не останется в стороне, поможет.
Приступ первый
Вот так по чьей-то прихоти круто переломилась жизнь.
Пискунов маялся в душевной тоске: за это время выяснились пренеприятные подробности. Во-первых, его кандидатуру как автора действительно утвердили, кто-то очень уж его отстаивал, возможно, тот самый редактор издательства Витя, кому он отнес несколько страниц — для пробы. А во-вторых, ненаписанный еще роман решено было издать в великолепном переплете и по случаю юбилея города преподнести самому первому секретарю обкома товарищу Толстопятову, с учетом его литературных пристрастий.
Любил Илья Спиридонович на досуге побаловаться книжонкой с детективной историей, лежа в ванной у себя на даче. Особенно если местные органы были задействованы в поимке преступника и проявляли чудеса смекалки и личной отваги. Это воспитывало у людей чувство патриотизма и гордости за родной Бреховск. Вообще пишущую братию любил, приглашал самых избранных вместе попариться в баньке, что было высочайшей честью, и пока его намыливали, терли спинку, обхаживали веничком, подсказывал темы для будущих сочинений.
Теперь Пискунов стал в редакции газеты фигурой номер один. Гога присоветовал в процессе работы над детективом глубже изучать классиков марксизма-ленинизма: возможно, возникнут интересные ассоциации.
Часами просиживал Михаил в редакционной читалке, где политической литературой все полки были забиты. Народ заглядывал и уходил на цыпочках, понимал: хочет испить от животворных источников. На самом деле ничуть не бывало. Просто уединялся, чтобы не дергали, создавал видимость. От нечего делать листал увесистые тома, даже читать пытался, но зацепится за какую-нибудь мудреную фразу, и дальше продираться уже охоты нет. А между тем вызревала в душе темная сила протеста, внутри все ощетинилось: почему именно ему взвалили на плечи этот груз? Изнурительный страх то отступал, то снова накатывал, и реальность казалась размазанной, размытой, точно все виделось сквозь залитое дождем окно.
И вот в очередной раз Пискунов открыл обложку увесистого тома и наткнулся на волосатого человека с массивной головой мыслителя. В крупных чертах лица, обремененного тяжелым носом, в плотно сжатых губах, почти скрытых бородой и усами, в глазах, когда взгляд выражает не буднично-человеческое, а как бы проникновение в истину и устремлен в бесконечность, сквозь тебя, не видя, — во всем этом были приметы личности выдающейся.
Пискунов, конечно, сразу узнал человека и, всматриваясь, увидел, как тот посмотрел на него с усмешкой. И тогда, уязвленный, он медленно заговорил, цедя слова сквозь зубы с изрядной долей иронии:
— Между прочим, уважаемый, я вычитал в словаре, что это вы, оказывается, теоретически обосновали необходимость террора как средства устрашения правых и неправых. Вот мы это и применили у себя на практике. И что же? Вспомним хотя бы год 37-й, разгар репрессий. Да окажись вы сами в это время в России, шлепнули бы, как миленького, несмотря, что классик.
Весь этот ядовитый монолог человек на портрете мимо ушей пропустил, пояснил снисходительно, как недоумку:
— А то, юноша, что вам пора бы знать: ни одна революция и перемена общественной формации не обходится без крови и жертв. Вспомним хотя бы Францию, год 93-й. Головы летели с плеч, гильотина не просыхала. А то, что вы у себя там дров наломали, особенно этот, как его, с усами… Все было правильно задумано, перечитайте внимательно словарь.
— Нет, неправильно было задумано! — грубо оборвал Пискунов. — Умники, понимаешь, благодетели, — орал, — кто вас вообще просил! — И впадая в ярость, грохнул основоположника об пол со звуком пистолетного выстрела.
В ужасе озирался. Почудилось, что кричал, или было? Из посетителей никого. Только за столом сидит спиной к нему сухая сгорбленная дама в очках, библиотекарша. Руки, путаясь, судорожно вставляли пухлый том в железный ряд, а он не вставлялся, как назло. Дама повернула испитое с желтизной лицо, смотрела поверх очков, вопросительно сузив глаза.
— Товарищ, вы не туда ставите. Здесь словари. Классики марксизма-ленинизма выше! — Встала и пошла с намерением помочь. И тогда, с перепугу что ли, Михаил совсем уж свихнулся, стал выкрикивать бессмысленное, что обойдется без соглядатаев и шпионов и не потерпит, чтобы кто-нибудь… над ним… хотя бы даже и в юбке… Словом, форменную чушь понес, сломался психически, не выдержал напряжения.
