Теория Фокса (СИ) - Топчиев Вильям (книги txt) 📗
— Как, — наконец не выдержал он, — как ты распутал это дело? Где же японское золото?
— Его уже давно нет. Его похитили. Неужели ты всерьез полагал, что американское правительство по-прежнему хранит золото Японии? Золото, которое Япония передала им на хранение.
— Как ты узнал?!
— Ты хочешь рассказать японцам, да? Не советую. Не играй с государствами, Нельсон. Не забывай — для них ты лишь цифра в статистике. Они тебя сдадут и даже не заметят. Спишут в утиль и даже не поймут, что сделали что-то плохое. Нет ничего ценного, чтобы ты мог от них получить. А вот потерять можешь всё. Держись от них подальше, Нельсон.
— Как ты узнал, что американское правительство похитило японское золото? — как всегда, почувствовав добычу, он шел вперед носорогом, напролом.
— Это простое дело. Ответ лежал на поверхности. Тут всего три синтезированные идеи. Комбинация фембезелмент модели, модели групповой безответственности, а также обычной алгебры. Но даже не пытайся рассказать это другим — тебя засмеют.
— Фембезелмент? Что это вообще за слово такое? — нахмурился он, привычным движением выудив из кармана телефон.
— Чарли Мангер обнаружил её. Если ты покопаешься в его старых интервью, то найдешь.
— Черт побери! Всё ещё не работает! Проклятая Зоя.
— Что за Зоя?
— Ну вирус! Ты что, не смотришь телевизор?
— Нет у меня телевизора. Ну так вот, — я продолжил. — Первая идея — фембезелмент. Люди отдают свои сбережения государству на хранение. А оно их тратит, вернее пускает на ветер. Государства очень хорошо умеют это делать.
— Ну, да. Чего тут удивительного? — пожал плечами Нельсон.
— У растраченных денег есть очень интересный эффект. Эти деньги возвращаются в экономику в виде зарплат и государственных расходов. Рост зарплат приводит к подъему оптимизма среди людей и экономическому росту. В то же время, люди не знают о том, что их сбережения были растрачены — они по-прежнему считают, что владеют капиталом. И они тратят деньги и делают покупки, как если бы у них по-прежнему были их деньги, что ведет к еще большему экономическому росту. Таким незамысловатым образом государство удваивает ощущение благосостояния в обществе. Все выигрывают, если не принимать во внимание тот малозначительный факт, что капитал никогда не будет возвращен. Он был бездарно растрачен. Это и есть фембеззлемент. Он в природе любого государства.
— Допустим я поверил. — Нельсон мотнул головой и стянул с пальца кольцо, оно сверкнуло кровью в блеклом свете.
— Теперь вторая составляющая — групповая безответственность. Если группа людей получает пользу от какой-либо вредоносной деятельности, но никто конкретный ответственности не несет, такая группа продолжит заниматься этой деятельностью. Особенно если они получают выгоду сейчас, а последствия наступят лишь потом. Это железный закон поведения групп. Посмотри, например, на инвестиционных банкиров — они получают бонусы сегодня, в то время как негативные последствия от их деятельности наступят, когда от них уже давно простынет след. Идеальный рецепт групповой безответственности. Государства работают по такой же схеме.
— А алгебра?
— В мире просто недостаточно золота.
— То есть?
— Возьми калькулятор и подсчитай, сколько золота было добыто с начала истории человечества. Приблизительно, конечно, ведь никто не ведет точный счет. И ты увидишь, что все компании, банки и государства утверждают, что они владеют таким его количеством, которое намного превосходит объем добытого. Что это означает?
— Кто-то нагло врет.
— И делает это по-крупному. Угадай кто?… Все они, в том числе Япония, потеряли все. Точка.
— И это все? Где доказательства?
— Три идеи, три сильные модели указывают в одном и том же направлении. Это все доказательства, которые тебе нужны. Нет нужды идти смотреть хранилища, чтобы сказать, что золота там нет.
— Так просто?
— Синтез… Зачем усложнять?
Нельсон снова надел кольцо на палец. Он тоскливо вздохнул и посмотрел на силуэты Вестсайда, угадывающиеся в полупрозрачной завесе бурых деревьев. В прелом воздухе слышался аромат кофе — в стороне, у развилки, под мощными ветвями векового дуба пряталось передвижное кафе.
— Но… Но почему?
— Почему что?
— Почему ты выходишь из дела, Джим?
Я вздохнул.
— Я устал. Не могу больше это всё видеть. Помнишь главный принцип счастья?
— Заниматься тем, что тебе нравится?
— Вот! Когда-то мне нравилось искать. Каждое дело было открытием, и я не мог спать от нетерпения, от ожидания следующего дня. Грядущее будоражило. Теперь я тоже не могу спать. Но уже из-за отвращения. Отвращения к завтрашнему дню.
— Почему?
— Завтра уродливо. Уродливо в своей монотонности. Одна и та же бессмыслица. Скажи, ты хорошо спишь?
Он пожал плечами.
— А я вообще не могу. Лишь брежу пару часов, а оставшееся время смотрю в потолок. А если закрываю глаза, то меня мучает кошмар. Один и тот же кошмар. И каждые пару месяцев приходит депрессия. Скручивает так, что не могу даже открыть рот. У тебя была когда-нибудь депрессия настолько сильная, что ты не мог ответить кассиру, нужен ли тебе пакет?
— Ну, даже не знаю. — Нельсон пожал плечами. — Может быть…
— Убийственная скука, Нельсон. Как же весь этот мир сер и безрадостен. Теперь я даже завидую окружающим. Они не задаются лишними вопросами. Они счастливы, улыбаются. Смеются. А я здесь для чего?
— Ведь ты сам учил меня не сравнивать себя с кем-либо. Как же теория аэропорта? Жизнь — это зал ожидания аэропорта, и когда люди вокруг тебя опаздывают и бегут, не обязательно бежать с ними. Может быть, они бегут на другой рейс. Зачем сравнивать себя с другими?
— О да, добрая старая теория аэропорта, — я мрачно ухмыльнулся. — Возможно, я был неправ, Нельсон. Может быть я обманывал сам себя, думая, что вижу впереди что-то интересное. Какой-то смысл. Зачем я просыпаюсь каждое утро, встаю, завязываю шнурки и выхожу на улицу? Может нужно было просто бежать вместе со всеми? Я уже забыл, когда был счастлив.
— Никогда не подумал, что ты несчастлив.
— Кому захочется снять маску и показать свою ничтожность? Но свою я устал носить. Она жмет. Жизнь стала ничем иным, как постоянным повторением, Нельсон. День Сурка. Все та же рутина — изо дня в день сплошной поток глупости и жадности. Скучно до смерти. Раньше я считал себя исследователем, путешественником, повстанцем. Шерлоком Холмсом теневых сообществ, Агатой Кристи группового поведения, Тесеем человеческой природы в поиске пути через лабиринт Минотавра. И кем оказался? Сизифом, толкающим свой камень. Как же всё бессмысленно, Нельсон!
— Но мы же выводим их на чистую воду?
— И кому это нужно? Никто же даже не понимает, что мы делаем. И на следующий день всё начинается заново. Никто ничему не учится. И снова всё та же глупость и жадность. Иногда мне удается обмануть себя и притвориться, что у всего этого есть какое-то значение, и тогда ещё как-то можно терпеть. Но делать это становится все труднее и труднее.
Он мерил мокрый асфальт шагами, уставившись себе под ноги.
— Нельсон, неужели ты не замечал, что все наши дела одинаковы? Они все срисованы под кальку. Мошенничество и паразитирование прикрыты притворством и обманом. Прости, я снимаю с тебя розовые очки. Но нельзя вечно отворачиваться. Весь этот мир — большая крысиная нора. Мир, в котором за одним притворством следует другое, и так без конца. Обман — это суть этого мира.
— Я не понимаю.
— Ну, например ты, Нельсон.
— Я!? Я обманщик и паразит!?
Он встал как вкопанный.
— Нет. Но ты экономист. Ты выпускник Гарварда. Ты потратил более десятка лет, изучая экономику, — обернувшись назад, я ждал его.
— И?
— Неужели ты не заметил ничего подозрительного? Ничего крысиного? Каких-нибудь изъянов в экономике? Ты же наблюдателен, Нельсон. Ты замечаешь детали.
— Всегда есть изъяны. Нет ничего идеального. Это неизбежно.
— Вся экономика как наука — это гигантский обман, Нельсон. И несмотря на это, миллионы студентов учат её из года в год.
