Тело угрозы - Михайлов Владимир Дмитриевич (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
12
Минич ожидал, что вот-вот проснется если и не знаменитым, то, во всяком случае, гораздо более известным, чем до сих пор: свежий номер «Вашей газеты» откроется его статьей, и везде – дома и на улице, в метро и трамваях, на работе и в кафе – люди только и будут, что обмениваться мнениями по поводу угрожающей, возможно, каждому из них катастрофы.
Ему мерещилось, что эта опасность, для которой не было различия между богатым и бедным, знаменитым и безвестным, старым и молодым – именно благодаря тому равенству, которое она самим своим появлением устанавливала, обязана была внести в сознание людей, сплотить их, заставить по-иному увидеть жизнь и понять ее, а затем… Он не очень хорошо представлял себе, что станут делать люди и что произойдет с ними потом, когда они поймут все это, – но уверен был, что такою, какой была, жизнь просто не сможет больше остаться.
А поскольку он, как и любой другой человек, в глубине души не то даже чтобы надеялся – он просто убежден был, что настоящей катастрофы не произойдет, что это ни в коем случае не конец, но всего лишь предупреждение, хотя и достаточно серьезное, – Минич считал, что у людей, по-новому увидевших и мир, и самих себя в нем, будет время для этой новой жизни. Конечно же, будет! – иначе выходило бы, что все существование, вся история не только человечества, но и жизни вообще была ни к чему – он же, опять-таки как и любой другой, подсознательно ощущал, что какой-то высший смысл в таком явлении, как жизнь, должен быть обязательно.
Будь он более честолюбивым, чем на самом деле, он, чего доброго, вообразил бы себя новым пророком, даже попытался бы (не исключено) основать еще одно вероучение; но так далеко его мысли не заходили, он просто хотел, чтобы за эту публикацию ему воздали должное, сознавая при этом, что не он обнаружил это тело и понял угрозу, которую оно в себе несло. Он искренне жалел, что Люциана уже не было в живых, потому что именно тот имел право на всеобщую благодарность и уважение. Тем не менее именно он, Минич, донес эту информацию до людей и даже подвергался при этом некоторой опасности – хотя никакой вины за собой не чувствовал.
Такими были его мысли, надежды и переживания.
Наутро после того дня, когда он передал текст Гречину, проснувшись, даже не позавтракав, Минич, пренебрегая опасностями, направился к ближайшему газетному киоску.
На улице все было спокойно, никто не бежал опрометью, размахивая газетой, люди не сходились кучками, обсуждая сногсшибательную новость; все выглядело в точности так, как и вчера, как всегда. Дурные предчувствия зашевелились в нем. Он понял вдруг, что номер с его статьей могли просто не пропустить: хотя официально никакой цензуры в России не существовало, но он, как и все прочие, отлично знал, что слова нет – а контроль все равно существует.
Дрогнувшим голосом он спросил у киоскера «Вашу». И получил. Номер вышел нормально. Отойдя, он развернул газету, окидывая взглядом полосу за полосой. Не было в номере белых пятен – и его статьи тоже не было. Ни в полном виде, ни в сокращенном – ни в каком. Не было, и все. И даже намека не имелось на то (как это порою делалось), что в следующем номере, или хоть в одном из ближайших, будет опубликован важный и интересный для каждого читателя «ВГ» материал. Словно бы его статья никогда и не была написана.
Это подкосило его. Всего он ждал, но не такого пренебрежения и не такого разочарования во всем – в редакторе, в газете, в стране России, в самой жизни. Он вернулся в квартиру Джины, как говорится, на автопилоте, сразу же бросился к телефону (совершенно забыв, что отсюда звонить ему никак не следовало; впрочем, теперь ему уже все равно стало) и набрал номер Гречина.
На работе главного редактора еще не было. Минич позвонил по домашнему. Уже выехал. Тогда он набрал номер сотового, и тут Гречин наконец откликнулся:
– Да, кто там? В чем дело?
Голос главного был весьма недовольным. Но для Минича это уже не имело ровно никакого значения.
– Это Минич.
– А, Марик. Что стряслось?
– Статьи нет, – только и выговорил Минич в сумасшедшей надежде на то, что произошло какое-то недоразумение, и Гречин сейчас скажет: «Как это нет? Плохо смотрел. Мы просто изменили название», и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.
Услышал он, однако, другое:
– А почему ты решил, что она пойдет в этот номер?
– То есть как?
– Разве я тебе обещал такое? Это, Марик, дело серьезное, и сперва надо показать специалистам – не напутано ли у тебя с терминологией, со всякой спецификой… И вообще – надо посоветоваться, а не так – раз-два и в дамки. Репутация газеты, знаешь ли ты, слишком большая ценность…
– Когда же? Завтра?
– И не завтра. Дадим тогда, когда сможем. Сейчас много места берут камчатские материалы – президентский визит, и все такое. Вот разгрузимся немного, как раз и согласовать успеем…
Минич ушам своим не верил. Это – Гречин? Тот самый Гречин, что любил повторять: «Для нас есть одно мнение – мнение читателя, один авторитет – читатель, и один закон: читатель должен знать все!»? Нет, что-то должно было стрястись немыслимое, чтобы он…
– Ну что же, – сказал он в трубку сухо. – Если у вас не хватает смелости, найдутся другие люди – посмелее. Статья – моя, и я добьюсь…
– Не советую, – прервал его Гречин голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Не делай глупостей.
Минич секунду искал ответ поядовитее; не нашел и просто брякнул трубку на аппарат. Постоял, сжимая кулаки, дыша тяжело, как в конце третьего раунда. Снова набрал номер – уже другой.
– Отдел писем…
Он постарался говорить обычным голосом, но получилось все равно хрипло и не очень внятно:
– Любочка? Привет. А Хасмоней жив?
– Как всегда – смеется сквозь слезы, – доложила Любочка. – Тебе его выдать?
– С потрохами.
– Людоед, – тут же сказал уже Хасмоней, слушавший, надо полагать, по параллельному. – А пошло бы тебя подальше: что с тобой происходит? Перебрал с утра пораньше? Вообще катехуна?
Хасмоней обожал подобные аббревиатуры, звучащие вполне цивилизованно, даже вроде бы по-японски, при не совсем приличном содержании. И все его знакомые этот язык понимали.
– Если бы. Чего мне надо? Где тот материал, что я вчера тебе сдал?..
– Сразу же вручил шефу. Расписки, правда, не взял – но и уговора такого не было.
– Ты сам его посмотрел?
– А ты меня просил? Нет, конечно: к чему мне? Многия знания дают многия печали – предостерегал еще царь Шломо. Так – заглянул краешком глаза. Лихо закручено. А в чем дело, собственно? Хочешь что-то исправить? Дополнить?
Минич заранее был более чем уверен, что Хасмоней все прочитал, конечно: любопытство его было поистине неуемным. Но почему-то он не любил в этом признаваться.
– Хочу только выяснить – почему он не пошел, – пояснил автор.
– Не пошел сегодня – пойдет завтра. Не впервой.
– Слушай, не в службу, а… Поинтересуйся в секретариате: его куда-нибудь вообще намечают? Тебе они скажут, а меня скорее всего пошлют куда подальше. Да и…
Он чуть было не сказал, что боится показываться в редакции. Но Хасмоней уже после вчерашнего должен был и сам сообразить.
– М-м… Могу попробовать.
– Сейчас.
– После обеда.
– Сейчас. Просто перезвони по внутреннему…
Хасмоней не любил делать что-либо сразу. По его любимой сентенции, всякое дело должно созреть, рыбка – завонять, яичко – подтухнуть, и только тогда их можно употреблять в пищу. И на сей раз он недовольно покряхтел:
– Что – пожар? По-моему, это пустышка.
– Нет. Поверь мне – нет.
– Ну ладно. Хотя и… Давай номер – я тебе сразу же позвоню.
– Записывай…
Минич продиктовал номер.
– В пределах получаса, – пообещал Хасмоней.
– Буду у тебя в долгу.
– А ты что – начал отдавать долги? – не смог не съязвить главный письмоводитель редакции. – Значит, конец света действительно близок.
