Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович (лучшие книги txt) 📗

— Благодарю, — ответил я с поклоном.

По лестнице поднимался, чувствуя на спине ее взгляд и очень довольный собой, что так умело ввернул насчет «Нибелунгов». Вообще-то я всегда запаздываю с комплиментами, как и в отношениях с женщинами, но, к счастью, время патриархата прошло. Теперь если постесняюсь подойти к понравившейся женщине, то она сама подойдет, познакомится, позовет к себе потрахаться, а то и оттрахает тебя тут же за углом. Словом, хорошее пришло время.

Лестница вывела в небольшой чистый светлый холл, за большим столом миниатюрная девушка с башенкой блестящих, как крыло новенького «мерса», черных волос. Похоже, подняла повыше, чтобы компенсировать рост, сейчас все комплексуют, что у них не метр восемьдесят пять — необходимая планка, чтобы предложить себя в манекенщицы.

Она посмотрела на меня, улыбаясь и вся лучась радостью, словно увидела старого друга.

— Вы пунктуальны, — сказала она щебечущим голосом.

— Спасибо, — ответил я. — Я этот… э-э… Евгений Черкаш.

— Я знаю, — сообщила она так же радостно и посмотрела словно бы с укором, как я мог подумать, что такого замечательного парня она не знает. — Да-да, вам назначено.

— Спасибо.

Однако, взглянув на часы, она сказала уже более деловито:

— Вас ждут, однако… минуту.

— Я подожду, — ответил я поспешно.

Она нажала клавишу, произнесла отчетливо:

— Господин Черкаш в приемной.

Я рассматривал ее, чувствуя некоторое несоответствие ее внешности довольно скромному состоянию здания. Хотя здесь, в старом центре, все стоит баснословно дорого, но такое впечатление, что фирма не слишком богата, в то же время обе секретарши производят впечатление молодых герцогинь. Если на конкурсах «Мисс Вселенная» и не заняли бы первые места, а довольствовались разве что пятыми-шестыми из-за недостатка в облике блинности, то по манере держаться, осанке, полному достоинства облику и вообще ауре — самый высший свет.

Она взглянула на меня внимательно:

— Заходите. Только господин Кронберг очень занятый человек, не засиживайтесь.

— Учту, — ответил я кротко.

Она не поднялась, чтобы распахнуть передо мною дверь, я сам потянул за литую медную ручку, не слишком массивную, не слишком вычурную, а в самый раз для здания средней ветхости и фирмы среднего достатка.

Кабинет неширок, просто большая комната, на полу дешевая дорожка. За массивным письменным столом сидит мужчина и, скосив глаза на дисплей, что-то выстукивает одним пальцем на клаве.

Я медленно пересек пространство, он кивнул, не отрывая взгляда от невидимой для меня картинки.

— Садитесь. Я сейчас закончу…

Будь эта фирма еще ниже достатком, я бы решил, что меня выдерживают, чтобы дать понять свою значимость, но тогда бы начали выдерживать еще в приемной, да и этот господин Кронберг не выглядит человеком, склонным к таким дешевым штукам.

Настоящий английский аристократ той эпохи, когда Англия еще была Англией, а не пуделем, пристегнутым к американскому бронетранспортеру. Тогда ни один англичанин, разговаривая с кем-то, не держал руки в карманах, раньше такое было бы равносильно самоубийству для джентльмена. Я когда смотрю на нынешнего премьера Англии, сразу вижу, что он кандидат от лейбористов, то есть рабоче-крестьянской партии, и потому чешет свои фаберже в присутствии и на виду на полном рабоче-крестьянском основании: принимайте меня таким, какой я есть, и сами того… не стесняйтесь, мы же от обезьяны.

Этот же строг и величественен, хотя не на троне, а за компом, да еще одним пальцем. Умное удлиненное лицо сосредоточено, на лбу складки, одет безукоризненно, я не вижу его носки, но уверен, что в цвет и тон галстуку. Если, конечно, их под цвет галстука кто-то подбирает. За столом сидит не по-тониблэрски, а с прямой спиной, плечи развернуты, словно десятки фотокорреспондентов снимают его для обложки журнала, который разойдется среди своих, а не среди лейбористски настроенных тониблэров.

По заключительному движению я понял, что он энтерякнул, лицо просветлело, но не от вспыхнувшего экрана, это только в кино дисплей освещает работающего, подобно фарам автомобиля, просто чуть-чуть расслабился и даже улыбнулся, довольный результатом.

— Простите, — сказал он, переводя взгляд внимательных серых глаз на меня, — что задержал. Итак, господин Черкаш, сразу к делу, если вы не против.

— Да-да, — сказал я торопливо, — буду рад…

— Один наш сотрудник, — продолжил он, рассматривая меня спокойно и бесстрастно, — как-то наткнулся на ваши работы, творчески использовал одну из ваших идей… и она увенчалась успехом.

— Рад…

— Мы тоже рады. Получилось так, что мы обратили на вас внимание. И сейчас намерены предложить вам работу.

— Спасибо, — сказал я растерянно, так как он сделал паузу в ожидании моей реакции, — но я… гм… очень уж кабинетный исследователь… Для любого бизнеса я камень на шее.

Он коротко улыбнулся и продолжил чуточку снисходительно:

— Я просмотрел вашу последнюю работу. Весьма, весьма… Мне понравилось.

— Это о нерентабельности рабского труда в Римской империи?

Он снисходительно улыбнулся.

— О нерентабельности рабского труда вообще. Ту вашу работу я не читал, понятно, все не охватить, а вот о новейших методах экономического стимулирования я просмотрел внимательно.

Я сказал польщенно:

— Спасибо.

— Не за что, — ответил он великодушно. — Ваша работа того стоит. Написана простым и понятным языком, как могут излагать только умные люди, которые знают предмет. Вы довольно зло и круто разделались с теориями, что рабовладение пало под натиском бунтов, революций и освободительной борьбы. А также общей гуманизации общества и всяких там просветительных идей…

Я настороженно помалкивал, но он посмотрел на меня с ожиданием, и я тихонько вякнул:

— Насчет просветительных идей, это касается освобождения рабов в Северной Америке, уже девятнадцатый век.

— Но и тогда, как вы пишете, это была вовсе не гуманитарная, как сейчас бы сказали, акция?

Я осмелился тихонько пожать плечами.

— Нет, конечно. Никакие силы не освободили бы рабов, если это не было бы выгодно самим рабовладельцам. В историю, к сожалению, привносят слишком много поэзии.

Он кивнул, сказал с удовольствием:

— Вот-вот, поэзии. И некоторой, я бы сказал, идеализации. Как сверхгуманности идеалистов, настаивающих на освобождении рабов, так и мощи революционного движения самих рабов. Вы блестяще показали, что все делалось и делается всегда по желанию рабовладельцев, которые просто стали капитанами бизнеса, основанного на еще более жестокой эксплуатации «свободных людей». И сейчас эти рабовладельцы, будем говорить откровенно, продолжают придумывать новые экономические модели, чтобы заставить «свободных» работать еще и еще больше… Не так ли?

Я кивнул.

— Да, господин Кронберг, вы поняли совершенно верно. Сейчас придумываются новые и новые мотивации, чтобы принудить людей трудиться еще более каторжно. Как никогда не трудились рабы.

— И как заставить их трудиться невозможно, — добавил он.

— Вы абсолютно правы.

— И в то же время, — уточнил он, — чтобы люди чувствовали себя свободными делать, что сами хотят?

— Но делали нужное хозяину, — добавил я услужливо. — Вы абсолютно правы, хозяин сейчас всего лишь называется уже не рабовладельцем. Он сумел сложить заботу о рабах на самих рабов. Теперь раб не только сам заботится о пропитании, одежде и жилье, но и сам спешит на работу, старается ухватить ее побольше! Это и было всегда мечтой рабовладельца, но осуществить смогли ее только сейчас.

— Вот-вот, — сказал он понимающе, — это и привлекло наше внимание к вашим работам… Не только четкое и ясное объяснение, почему рабов отпускали на свободу даже в Древней Греции и Риме, почему дикая Европа, где рабства не было изначально, быстро догнала и обогнала, а затем и разгромила рабовладельческий Рим, но и все остальные случаи, когда рабы в южных штатах Америки работали гораздо хуже тех, кто получил свободу, и оказалось экономически выгоднее дать им свободу всем… А главное, что только вы сделали проекцию на наше время: чем выше степень свободы простого человека, тем больше сможет сделать, поработать, дать продукции…