Т. 14 Чужак в стране чужой - Хайнлайн Роберт Энсон (чтение книг txt) 📗
— Вы очень долго шли к телефону.
— Это мой телефон, мистер Секретарь. Иногда я и вообще к нему не подхожу.
— Весьма похоже. Почему вы не сказали мне, что Какстон — алкоголик?
— А он алкоголик?
— Вне всяких сомнений! И у него был глухой запой. Отсыпался в Соноре, в какой-то ночлежке.
— Очень рад услышать, что его нашли. Благодарю вас, сэр.
— Его арестовали за бродяжничество. Но в суд дело не пойдет — мы отдадим его вам, с рук на руки.
— Я в долгу перед вами, сэр.
— Не велик подарочек. Грязный, небритый и несет от него, говорят, как из пивной бочки. Получите его в первозданном виде и сами убедитесь, что это за тип.
— Да, сэр. Когда можно его ожидать?
— Из Ногалеса вылетела курьерская машина; четыре звука, так что скоро будет у вас. Пилот сдаст его под расписку.
— Хорошо, сэр.
— А дальше я умываю руки. Надеюсь, вы и ваш клиент явитесь на переговоры, а уж как поступить с этим пьяным клеветником — решайте сами.
— Согласен. Когда?
— Завтра в десять?
— «И делу бы конец». Согласен.
Джубал спустился и вышел наружу.
— Джилл! Скорее сюда!
— Сейчас, Джубал.
Следом за подбежавшей Джилл появился один из репортеров.
— Кыш, — отмахнулся от него Джубал. — У нас разговор конфиденциальный. Семейное дело.
— Чьей семьи?
— Твоей. Еще три секунды, и в ней будет покойник. Чеши отсюда.
Репортер ухмыльнулся и исчез.
— С ним все в порядке, — одними губами сказал Джубал.
— Бен?
— Да. Его скоро привезут.
— Господи, Джубал!
Из глаз Джилл хлынули слезы.
— А ну-ка прекрати. — Джубал взял ее за плечи и крепко встряхнул. — Марш в дом и сиди там, пока не придешь в божеский вид.
— Хорошо, начальник.
— Пореви в подушку, а потом умойся. — Он вернулся к бассейну. — Тихо, все. У меня объявление! Мы были очень рады всех вас здесь видеть, но хорошенького понемножку. Лавочка закрывается.
— Долой!
— А вон того — в воду. Я старый человек и нуждаюсь в отдыхе. И семья моя тоже. Дюк, заткни бутылки. Девочки, убирайте посуду.
Без ропота не обошлось, но более трезвые и уравновешенные из гостей быстро подавили попытки мятежа; через десять минут сад опустел.
А еще через двадцать минут прибыл Какстон. Эсэсовский офицер, командир доставившей его машины, достал заранее заготовленный бланк, получил с Харшоу подпись и отпечаток пальца и удалился, тем временем Джилл рыдала на плече Бена. Джубал оглядел его с ног до головы.
— Тут вот говорят, что ты неделю не просыхал.
Бен нехорошо выругался, не прекращая похлопывать Джилл по спине.
— Я в стельку пьян, ни капли не испив.
— А что случилось?
— Да не знаю я, ничего я не знаю!
Пришлось делать ему промывание желудка, а также уколы, нейтрализующие действие алкоголя и барбитуратов. Через час вымытый, побритый и переодетый Бен познакомился со Смитом, после чего его начали вводить в обстановку, отпаивая параллельно молоком. Сам же Бен не мог рассказать ничего вразумительного. Вся эта неделя для него словно пропала — потерял сознание в Вашингтоне, а очнулся в какой-то мексиканской дыре в обществе полицейских.
— Конечно же, я знаю, как все было. Меня держали все это время в камере, накачивали наркотиками и допрашивали… и я им, наверное, все рассказал. Но ведь тут ничего не докажешь. И деревенский староста, и хозяйка этого заведения, и уйма прочих местных — все они в красках распишут развлечения заезжего гринго и подтвердят свои слова присягой. И я бессилен что-либо сделать.
— Ну так и не делай, — посоветовал Джубал. — Сиди себе и радуйся жизни.
— Вот уж хрен! Я доберусь до этого…
— Тихо, тихо! Главное, Бен, что ты жив… а ведь всего час назад я в это почти не верил. А до Дугласа и добираться не надо — он сделает все, как мы ему скажем, и даже поморщится не посмеет. Вроде как тот кот, слизывающий горчицу у себя из-под хвоста — добровольно и с песнями.
— Вот об этом я и хотел поговорить. Мне кажется…
— А мне кажется, что тебе пора спать. Выпив предварительно стакан теплого молока с добавлением моего тайного протрезвляющего снадобья.
Какстона не пришлось долго уговаривать. Убедившись, что он спит, Джубал направился в свою спальню и встретил по пути Энн.
— Веселенький денек, — устало покачал он головой.
— Да. Я бы предпочла обойтись без такого веселья, и не дай Бог, если оно повторится. Ложись, начальник, спать.
— Я и ложусь. Слушай, Энн, а что такого особенного в поцелуях Майка?
Глаза у Энн мечтательно затуманились, затем она улыбнулась.
— Нужно было и тебе попробовать.
— Староват я в голубые перекрашиваться. Но про этого парня мне интересно буквально все. Так как там, действительно есть разница?
Энн немного задумалась.
— Да.
— И какая же?
— Майк отдается поцелую весь, без остатка.
— Тоже мне невидаль, я и сам так делаю. Точнее говоря — делал.
— Нет, — покачала головой Энн. — Меня целовали большие специалисты по этой части, но ни один из них не отдавался поцелую полностью. Они не могут сосредоточить на поцелуе все свое внимание. Всегда остаются мысли о чем-то постороннем. Не опоздать бы на автобус… удастся ли с этой девицей переспать… не поймал бы нас ее папаша, или муж, или соседи. Да о чем угодно — о работе, о деньгах, о той же своей поцелуйной технике. У Майка нет никакой техники, зато он целует тебя, не думая ни о чем другом. В этот момент для него нет во Вселенной ничего, кроме тебя, и этот момент равен вечности — ведь Майк ни о чем не думает, не строит никаких планов, никуда не стремится. Он целует тебя — и все. — Энн слегка поежилась. — Ошеломляющее впечатление.
— Х-м-м…
— И нечего хмыкать, старый похабник! Ничего ты не понимаешь!
— Не понимаю. И не пойму — как это ни прискорбно. Ну что ж, спокойной ночи. Кстати, я сказал Майку запереться.
— Кайфоломщик!
— Он и так учится очень быстро, не стоит его торопить.
18
Совещание отложили на двадцать четыре часа, что дало Какстону время прийти в себя, узнать о пропущенной им неделе побольше, а также «взрастить близость» с Майклом, который предложил ему воду сам, быстро огрокав близость Бена и Джилл и посоветовавшись с последней.
Перспектива такого братания повергла журналиста (Джилл предупредила его загодя) в тягостную нерешительность: он был далеко не в восторге от заметной невооруженным взглядом близости между медсестрой Бордман и ее пациентом. Неделя, проведенная невесть где, повлияла на Бена неожиданным образом: едва оставшись с Джилл наедине, убежденный этот холостяк снова сделал предложение.
— Не надо, Бен, — отвела глаза Джилл.
— А почему не надо? У меня хорошая, постоянная работа, я вполне здоров — а точнее, буду вполне здоров, когда выведу наконец из организма эту «сыворотку правды», или чем там они меня накачивали… а пока эта гадость еще во мне, я ощущаю непреодолимую потребность говорить правду. Я тебя люблю. Я хочу на тебе жениться и растирать твои бедные натруженные ножки. Неужели я слишком старый? Или ты собралась выйти за кого-нибудь другого?
— Да нет же, и нет, и не другое! Бен… я же тебя тоже люблю. Только не надо об этом сейчас, сейчас я просто не могу.
И она стояла на своем как каменная.
С большим трудом и не сразу Бен осознал, что ревность его бессмысленна, что Майкл — не соперник, а просто один из пациентов Джилл. У хорошей медсестры обязательно появляется материнское отношение к больным, хочешь жениться на медсестре — смирись с этим заранее. И разве полюбил бы он Джилл, будь у нее другой характер? Ведь дело совсем не в лихой восьмерке, которую описывает на ходу ее задница, не в умопомрачительном фасаде, пялиться на бюст — подходящее занятие для прыщеватых подростков, а он давно вышел из детского возраста. Нет, он любит именно Джилл, всю ее и такую, какая она есть.
А это значит, что придется занимать в жизни Джилл второе место, после нуждающихся в ней пациентов — и не ревновать. И он не будет ревновать! К тому же Майкл — приятный парень, невинный и простодушный, как Джилл и рассказывала. А стать женой газетчика — тоже радость еще та. У газетчика нет твердого расписания, он может уйти из дому и вернуться только через неделю, ему приходится работать и ночами, и когда угодно. А начни Джилл закатывать сцены — разве мне это понравится? Только Джилл — она не начнет.
