Т. 14 Чужак в стране чужой - Хайнлайн Роберт Энсон (чтение книг txt) 📗

— Погоди-ка, Джубал. Собственность есть даже у животных. А марсиане — не животные, у них цивилизация, с городами и прочими прибамбасами.

— Ну да, конечно. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда». Никто не понимает «meus-et-tuus» [8] лучше сторожевого пса. Но марсиане здесь ни при чем. Все, находящееся на этой планете, находится в совместном владении миллионов или там миллиардов старейшин, а по нашему сказать — призраков; хочешь назвать такую ситуацию «собственностью» — Бога ради, но только что от этого изменится.

— Слушай, Джубал, а что это все-таки такое — эти самые «Старики»?

— Тебе что, официальную версию?

— Нет, что ты сам об этом думаешь?

— Я думаю, что это — гэ на палочке, только и пригодное, что на удобрение сельскохозяйственных угодий. Суеверие, вбитое в голову этого парнишки с самых ранних лет, и настолько прочно, что обратно его не выбьешь.

— А вот послушаешь Джилл — так она во все это верит.

— Погоди немного, ты и от меня такое услышишь. Вежливость, нежелание обижать. Одна из лучших моих знакомых верит в астрологию — так разве посмею я с ней спорить? Способность людей верить в вещи, кажущиеся мне невероятными — от столоверчения до гениальности их сопливых отпрысков, — поистине безмерна. Лично я считаю любую веру проявлением интеллектуальной лености, и Майкова вера в «Стариков» ничуть не иррациональная вера в то, что молением о дожде можно изменить динамику атмосферы.

— М-м-м… должен признаться, Джубал, я и сам верю в бессмертие души, ну — почти верю. И все же какое счастье, что мной не помыкает призрак деда. Заполошный был старикашка.

— Вот и мой тоже. Да ведь и я — заполошный старикашка. И все равно, разве можно отнимать у гражданина право голоса на том лишь ерундовом основании, что он, видите ли, помер? Я вот помню городок, где провел детство, — так ведь у нас в избирательных списках покойников было чуть не больше, чем живых — ну прямо чистый тебе Марс. Как бы там ни было, наш общий знакомый Смит не может ничем владеть — ведь все принадлежит Старикам. Вот и объясняй этому олуху, что он — собственник миллиона с лишком акций «Лунар Энтерпрайзес» и лайловского двигателя, не считая всякой прочей движимости-недвижимости. И какая разница, что первоначальные владельцы всей этой хурды-мурды померли, померли — значит, стали Стариками, а Майк ни за какие коврижки не будет соваться в дела Стариков.

— М-м… вот же так его и туда, да он же, получается, неправоспособен.

— Конечно. Майк не может распоряжаться собственностью, он просто не верит в существование этой мистической связи — так же как я, например, не верю в его «Стариков». Единственная собственность Майка — зубная щетка, так он и об этом даже не знает. Если ты ее заберешь, он решит, что изменение произведено по указанию Стариков.

Джубал снова приложился к стакану и наставительно поднял палец.

— А раз уж Майк неправоспособен, никак нельзя допустить, чтобы возникли хоть малейшие сомнения в его правоспособности. Иначе назначат опекуна — и кто, по твоему мнению, может оказаться в этой роли?

— Кто? Конечно, Дуглас. Ну или какой-нибудь из его прихлебателей.

— А ты уверен? Ты припомни-ка получше состав Верховного суда. А вдруг фамилия их избранника будет Суфамувонг? Или Надь? Или Ки?

— Д-да. С них станет.

— В каковом случае долго наш знакомый не проживет. Либо проживет долго, но в таком месте, откуда не больно-то смоешься, это вам будет не бетесденская больничка.

— Ну и что же ты намерен делать?

— Власть, номинально принадлежащая Майку, слишком опасна, в первую очередь — для него же самого. Так что мы с ней расстанемся.

— А каким образом можно отдать кому-то такие дикие деньги?

— Никаким. Их передача сразу сместит равновесие власти; только о таком заикнись — мигом устроят проверку правоспособности. Так что пусть себе тигр несется со всех ног, а мы будем цепляться за уши и молить Бога, чтобы не сбросил. Вот, Бен, послушай, что я думаю сделать, а потом постарайся найти в плане слабые места. Не в юридическом смысле; эксперты Дугласа накрутят сколько угодно казуистической мутотени, да еще я за ними проверю. Ты обнюхай все в смысле политической разумности и осуществимости. Так вот…

19

На следующее утро дипломатическое представительство Марса отбыло в Правительственный дворец. Непретенциозно одетый претендент на Марсианский престол и держал себя безо всяких претензий; нимало не обеспокоенный целью путешествия, он просто сидел и получал удовольствие. Так и не найдя собачьей упряжки, Джубал заказал «Летающий Грейхаунд». Майкл разместился в обзорном куполе, с Джилл справа и Доркас слева; без умолку треща, девицы демонстрировали ему красоты земного ландшафта, в то время как сам он больше молчал и только крутил головой. Вся эта троица втиснулась на сиденье, предназначенное для двоих, из чего естественным образом проистекало теплое и уютное взращивание близости. Майкл обнял обеих своих соседок за плечи, смотрел, слушал, пытался что-нибудь огрокать и ощущал почти такое же счастье, как на дне бассейна.

Марсианский воспитанник впервые наблюдал земную цивилизацию. По пути с «Чемпиона» в больницу он не видел ровно ничего, а десятиминутный полет на такси не дал возможности хоть что-либо огрокать; усадьба Джубала позволила ему познакомиться с деревьями, травой, домом, бассейном — но не более.

Но теперь Майк был умудрен опытом и приобретенными из книг познаниями; он знал, что такое окно, понимал, что окружающий его пузырь — для того, чтобы смотреть по сторонам, и что проплывающие внизу структуры — города. С помощью девушек он даже находил на компьютерной карте местоположение самолета. До чтения энциклопедии Смит даже и не подозревал, что люди умеют изображать местность; огрокав впервые человеческую карту, он почувствовал острый — и сладкий — укол ностальгии. Мертвая и статичная по сравнению с картами, применяемыми его народом, но все равно — карта. Даже эти карты были по сути своей марсианскими, и он их полюбил.

Большая часть двухсотмильного пути пролегла над столицей мира, огромным мегаполисом, широко раскинувшим свои щупальца и придатки; Майкл жадно и с радостью впитывал в себя ежесекундно меняющиеся картины и пытался их огрокать. Его потрясали и размеры человеческих поселений, и ключом бьющая в них жизнь — все это разительно отличалось от спокойных, как монастырский сад, городов его народа. Ему казалось — любой из этих муравейников живет на износ, все они должны мгновенно одряхлеть и умереть, превратиться в руины, настолько плотно забитые опытом прошлых существований, что лишь самые сильные из Стариков смогут посещать опустевшие улицы и в долгих медитациях огрокивать бесконечные напластования событий и чувств. Там, на Марсе, Майка несколько раз водили в покинутые города, это было и чудесно, и ужасающе, но затем учителя прекратили такие экскурсии, огрокав, что их ученик недостаточно еще окреп.

Расспрашивая Джилл и Доркас, Майкл сумел огрокать возраст исполинского города, который был основан чуть больше двух земных столетий тому назад. Он до сих пор воспринимал земные единицы только разумом, не чувствами, а потому перевел этот промежуток времени в марсианские годы, а заодно и в марсианскую систему счисления — тройка-наполненная-плюс-тройка-выжидающая лет (3А4+3А3=108 марсианских лет).

Устрашающе — и прекрасно. Вероятно, люди уже готовятся покинуть этот исполинский лабиринт, предоставить его своим собственным, за годы накопленным мыслям, прежде чем он рассыплется от невыносимого напряжения и станет не-быть…. и в то же время проплывающий внизу город — всего-лишь-яйцо!

Майкл заранее предвкушал, как он вернется в Вашингтон через сто-двести лет, как пройдет его опустевшими улицами и попытается взрастить близость с его безмерной болью и красотой, алчно грокая, пока не станет этим городом, а город не станет им самим — если, конечно, он наберется к этому времени сил. Мысль пришлось отложить на будущее — нужно еще расти, расти и расти и только потом можно обрести способность восхититься могучими страстями этого города, воспринять их и восхвалить.