Гой - Прах Вячеслав (полная версия книги .TXT, .FB2) 📗
Как же мне не хватало этого. Да, здесь смерть не охотник на тебя, а твоя собственная тень. Да, здесь она так разнообразна, что не знаешь, что хуже: угодить в вечный туман и исчезнуть бесследно или чтобы живьем сожрали ванаки, костребы или аграгоры, пока ты еще дышишь, лежишь в луже крови, в небо смотришь и хочешь, чтобы поскорее это закончилось. Катарсис. Это настоящий ад, и места страшнее во всей Коробке не сыщешь.
Но это понятный ад. Здесь понятно, что такое смерть, а что такое жизнь. Здесь, если ты живешь, то знаешь, что живешь, если умираешь, то умираешь. И это дорога в один конец. Там, откуда я пришел, кругом обман. Я целый год был мертвым, а меня обманывали, что я живой. Все, начиная с продавщицы в магазине и заканчивая рекламными плакатами, когда мне пытались впарить то, что мне не нужно, автомобилями, ждущими, когда я перейду дорогу. Будто я есть.
Живу. Дышу. Топчу Катарсис, зная, что каждый шаг может быть последним. Живу, потому что близко истинная, честная и самая настоящая смерть. Там, в Коробке, слишком много разных смертей, замаскированных под жизнь. А здесь такого нет.
Вспоминаю наш разговор с Питоном, когда он впервые повел меня через Мертвые воды. За день до этого он сказал мне:
– Злой, если увидишь перед собой туман, не входи в него. Мертвые воды названы так не потому, что на всей территории реки. Там рек нет. Это неизученная территория, и немногие осмеливаются туда идти. Вечный туман встречается там, своими глазами видел. Шел изгой впереди меня, затем перед ним появился туман. Зашел он в этот туман. И не вышел. Через время туман рассеялся, а изгоя нет.
– Как сам думаешь, что с ним случилось?
– Катарсис его знает. Думал об этом. Много думал. Может, пропал навсегда и блуждает в бесконечности, в местности под названием «ничто». Где нет ни земель, ни вод. Ни изгоев, ни нелюдей, ни Коробки, ни Катарсиса. Ничего. Абсолютная пустота, умноженная на саму себя. Другая версия – вышел он в другой местности, на не истоптанных землях, и отыскал богатства неслыханные и не изученные. А быть может, забрал его Катарсис. Душу его себе.
В мертвых водах я впервые повстречал костреба.
Первая не ночь в комнатушке Землекопа. Окна заколочены, тяжелый воздух. Там, где нет привычной ночи, заколоченные окна скорее плюс, чем минус. Свежим воздухом не надышаться, зато и дневной свет в конце тяжелого дня не мешает уснуть. Часы я купил у Мирона и ручную лопатку. Ближе к часу не ночи уже затихают шумные разговоры в граде, беготня, возня, стуки внизу. Землекоп тоже ложится. Постовой охраняет град, остальные непомнящие укладываются отдыхать. Первая не ночь в Катарсисе. Казалось, что проспал сутки, крепко спал. Ничего не снилось. Совсем. Будто перемотали время, а я, потерянный в пространстве и расслабленный, появился на несколько часов позже.
Второй день в граде я провел с непомнящими, рассказывая свои истории пацанам, а тем временем присматриваясь – кто что собой представляет. Кто есть кто, Катарсис сам покажет, придет время – и к пророку не ходи. Каким бы ты смелым ни знал себя в граде, среди живых, смеясь над историями о Катарсисе, лениво зевая – там, за градом Покоя, оставшись наедине с Ним, успевай рейтузы сушить. Особенно тяжело тем, кто и мыши за свою жизнь не убил. Катарсис покажет, кто ты есть, он знает все о тебе. Это здесь ты – фигура, в безопасности, а там ты либо везунчик, которому сегодня удалось переиграть смерть, либо двухсотый. И излюбленный вопрос живых: что лучше?
Коробка, чертова Коробка, давящая на тебя сверху, преследующая со всех сторон. Какая отрада, ее здесь нет. И того не стихающего пчелиного гула. Здесь тихо. Пока.
– А правда, что вы с Питоном однажды бхута встретили в станице Покинутых, и он с вами поделился каким-то крутым даром Катарсиса?
Я засмеялся. Много разного слышал в своей жизни, но когда твои истории из протоптанного обрастают легендами, домыслами, фантазиями, да еще и такого крутого полета, тут уже трудно сдержать смех. Вспоминается игра детства – «испорченный телефон». Сказал сидящему рядом «собака» – на другом конце говорят уже «Вьетнам». Изгои любят рты проветривать, придумывая всякую небылицу, какой еще Катарсис не слыхал.
– Ага. И не только поделился даром. В напарники набивался. Говорил, будет пожитки таскать, все приказы внимательно слушать и выполнять.
– Да ну. И что, взяли его с собой? – недоверчиво спросил Коля.
– Конечно. Нам как раз третьего не хватало. Песню спеть, картошки начистить, сами понимаете, Катарсис Катарсисом, а кушать всегда хочется.
Данила все это время с серьезным видом смотрел на меня. Изучал. По его взгляду я понял, что он понимает. Он был старше меня лет на семь, может, больше. И на сопливого непомнящего, протирающего штаны в граде, подметающего владения Мирона за пачку курева да за склянку дуры, он не был похож. Седые волосы на висках. Кожа на лице грубая, как кора дерева. Лицо худое, вытянутое.
– Бхуты мелкие, злобные, вонючие, представьте себе домовенка из детских историй, только недоброго. И они не те, с кем можно договориться. Во всяком случае, мне такого не приходилось видеть на своем веку, а рассказывать могут всякое. Здесь твой поход до сортира может обрасти слухами. Пошел облегчиться, а вернулся, тебя уже спрашивают: ну, как ты с ванаками повоевал?
Бхут, даже один на твоем пути – почти смерть. Это не ванак, который предпочтет с голоду сдохнуть, чем пойти на того, кто его не боится. Бывает, идешь и в глаза одинокому ванаку смотришь, при себе лук и дюжина стрел за спиной. Подходишь к нему, понимаешь, что кровью его всю землю умоешь, как дождем, и он это понимает. Фыркнет что-то про себя на своем языке и дает тебе дорогу, а сам лыжи в другую сторону развернет. А с этим мелким вонючкой такой фокус не пройдет, встретиться с ним лицом к лицу равносильно самоубийству. Опасная тварь. Они прячутся по домам, никогда не видал и от других изгоев не слышал, чтобы бхуты встречались на улице. Они не ходят по земле, а парят в воздухе. Ходит легенда, что это души изгоев, которые Катарсис принял к себе, тех, что умерли насильственной смертью, неупокоенные души, пытающиеся навредить любому изгою. Нередко в домах, в которых были замечены бхуты, можно было слышать человеческие голоса. И те голоса говорили всякое, сам слышал такое: «Марии передай, чтобы бушлат мой не выкидывала».
Дело было недалеко от станицы Покинутых, но и не близко, чтобы до нее дойти в тот час. Зашли мы в один заброшенный дом с другом. На входе спросили, не занято ли убежище другими изгоями. Громко спросили, так принято. Окна были не заколоченными, значит, никто там на постоянке не жил. Нужно было поспать с дороги. Питон делился со мною своими знаниями, приобретенными за годы выживания в Катарсисе. Он мне честно, как на духу, сказал, что хочет передать весь свой накопленный багаж тому, кому это нужно, и у кого котелок варит. Хоть Питон и ненамного был старше меня, и от естественных причин нам обоим умирать было рановато, он все повторял о своей смерти: «Чувствую ее приближение. Сколько Катарсис топчу, никогда так не чувствовал. Что-то будет, что унесет меня. Будто дали подглядеть отрывок из фильма. А этот фильм – твоя жизнь. Чувствую ее. Неспокойно мне. Не от нелюди погибну я, что-то будет другое».
Питону хотелось поделиться со мной всем тем, за что страдала его душа в этом пекле. Он обучил меня защищаться, изучать. Он поведал обо всех отпрысках Катарсиса, которых видел сам и о которых слышал из верных источников. Рассказал обо всех дарах, которые находил, обо всех трудностях, которые встречались на его пути. Он наполнял меня новыми знаниями, а я внимательно слушал, запоминал и благодарно впитывал в себя, как губка.
Мы возвращались со стороны Земель трупов. То еще место. По пути встретился этот заброшенный дом.
Наша неосмотрительность сыграла с нами злую шутку. Никто не откликнулся, мы бегло осмотрели дом. Там и прятаться было негде, так показалось на первый взгляд. Ржавая, сломанная кровать без матраса. Грязь, разруха. Разбитое стекло на полу. И сверху провод. Шкаф.
