Никогде (Задверье) (др. перевод) - Гейман Нил (лучшие книги .TXT) 📗
– Пока!
И разжал руки.
Его тут же засосало в дверной проем, и он полетел к мистеру Крупу, уменьшаясь с каждой секундой. Вот уже их крохотные фигурки слились в одну черную точку на фоне бескрайнего моря оранжево-лилового света, а вскоре и эта точка исчезла. «Что ж, – подумал Ричард, – в конце концов, они ведь были напарниками».
Дышать становилось все труднее и труднее. У Ричарда начала кружиться голова. Стол с грохотом разлетелся в щепки, и они полетели в оранжево-лиловый мир. Внезапно у Ричарда расщелкнулись кандалы на правой руке. Он тут же ухватился свободной рукой за цепь, которая вела к кандалам на левой руке. «Как хорошо, что палец у меня сломан на той, которая все еще в кандалах», – подумал Ричард, изо всех сил сжимая правой рукой цепь. Левая рука горела огнем – не только из-за сломанного мизинца, но и из-за того, что кандалы врезались теперь в запястье с удвоенной силой. Ричард закричал от боли.
Он задыхался. Перед глазами повисла белая пелена. Он понимал, что еще немного – и кандалы не выдержат…
Внезапно каменная дверь захлопнулась, и грохот эхом разнесся по залу. Ричарда отбросило назад, он ударился спиной о колонну и рухнул на пол. В подземном зале воцарилась тишина, – тишина и кромешная тьма. Ричард закрыл глаза, но вокруг было и без того темно, поэтому он снова открыл их.
Через некоторое время маркиз сухо спросил:
– И куда же ты их отправила?
И Ричард услышал чей-то голос. Конечно же, это был голос Двери, но он казался таким чистым, тонким, детским, – так говорит ребенок, ложась в постель после долгого и трудного дня.
– Не знаю… Куда-то очень далеко… Я… я очень устала. И я…
– Дверь, сними с нас кандалы, – попросил маркиз.
«Как хорошо, что он это попросил», – подумал Ричард. Надо было как-то избавиться от этих дурацких оков, но сам он был не в состоянии произнести ни слова. Послышался тихий щелчок – это расщелкнулись кандалы, – потом звон цепей, ударившихся о стальную колонну. После этого кто-то зажег спичку, поднес ее к свече, и в темноте огромного каменного зала зажегся крошечный огонек. Свечи горят, поленья трещат, подумал Ричард и сам удивился, с чего ему вдруг вспомнилась эта фраза.
Дверь, шатаясь, подошла к маркизу, освещая себе путь свечой. Она протянула руку, дотронулась до оков, и они упали на пол. Маркиз Карабас потер затекшие запястья. Потом девушка подошла к Ричарду и дотронулась до его кандалов. Они тут же разомкнулись. Вздохнув, Дверь опустилась на пол рядом с Ричардом. Он обнял ее правой рукой за плечи и, прижав к себе, стал укачивать, как ребенка, напевая колыбельную без слов. Было холодно, очень холодно в этом пустом каменном зале. Но едва Ричард и Дверь закрыли глаза, как сон тут же окутал их своим теплым покрывалом.
Маркиз Карабас сидел и смотрел на спящих детей. Он страшно боялся заснуть, – ведь сон так похож на смерть, а маркизу совсем не хотелось снова испытать что-либо подобное. Однако в конце концов он сдался и закрыл глаза.
И все исчезло.
Глава XVIII
Леди Серпентина – вторая из семи сестер (старшую звали Олимпия) – шла по лабиринту к Даун-стрит, высоко вскинув голову. Ее белые сапоги шлепали по болотной жиже. Впервые за последние сто лет она оказалась так далеко от дома. Впереди шагала ее экономка с осиной талией, с головы до ног затянутая в черную кожу. Она несла фонарь. Следом за Серпентиной, на почтительном расстоянии, шли еще две служанки, тоже в черной коже.
Рваный кружевной шлейф белого платья волочился по грязи, но Серпентина не обращала на это ни малейшего внимания. Она заметила далеко впереди огромную черную тень, возле которой что-то блеснуло в свете фонаря.
– Она там!
Служанки бросились туда, куда указала хозяйка. Экономка подняла повыше фонарь, и в его теплом свете неясные тени обрели форму. Блестело длинное бронзовое копье. Изуродованное, окровавленное тело Охотницы, наполовину скрытое болотной жижей, лежало в огромной луже засохшей крови, придавленное тушей гигантского зверя, похожего на кабана. Глаза Охотницы были закрыты.
Серпентина вытянула тело из-под туши и встала перед ним на колени. Она провела пальцем по холодной щеке Охотницы, коснулась ее почерневших от спекшейся крови губ. Затем поднялась и приказала:
– Возьмите копье.
Одна служанка взвалила на плечи тело Охотницы, другая выдернула из туши Зверя копье. А потом все четверо пошли назад – тем же путем, каким пришли: печальная процессия глубоко под землей.
Фонарь выхватывал из темноты жестокое лицо Серпентины. Оно было совершенно бесстрастным..
Глава XIX
В первую секунду, на границе сна и яви, Ричард не мог понять, кто он. Это было восхитительное, необыкновенное чувство – чувство безграничной свободы. Словно он сам мог решить, кем быть. Словно он мог стать кем угодно: мужчиной или женщиной, крысой или птицей, чудовищем или богом. Но потом послышался шелест, и, окончательно проснувшись, он понял, что он – Ричард Мэхью, что бы это ни значило. Ричард Мэхью, который понятия не имеет, где находится.
Он чувствовал щекой накрахмаленную наволочку. Все тело болело, а в некоторых местах боль была особенно сильной (например, ужасно болел мизинец на левой руке).
Рядом кто-то был. Слышались дыхание и шорох, словно человек что-то делал, стараясь не шуметь. Ричард приподнял голову и обнаружил, что тело болит еще в нескольких местах, а боль гораздо сильнее, чем он думал. Где-то далеко-далеко, возможно, в другом конце здания, пел хор. Пение – низкое, мелодичное – доносилось едва слышно, и он знал: стоит открыть глаза, и музыка стихнет.
Ричард открыл глаза. Он лежал на низкой кровати в крошечной, слабо освещенной комнатке. Рядом – спиной к Ричарду – стоял человек в черной сутане. С тихим шорохом он сметал пыль метелочкой из возмутительно ярких разноцветных перьев.
– Где я? – спросил Ричард.
Монах чуть не выронил метелочку. Он нервно обернулся, и Ричард увидел удивленное темно-коричневое лицо.
– Пить хотите? – спросил монах. Можно было подумать, что ему дали строгие наставления: если пациент проснется, надо спросить, не хочет ли он пить. И последние сорок минут он постоянно повторял про себя эту фразу.
– Я… – начал Ричард и вдруг понял, что и в самом деле страшно хочет пить. Он сел. – Да, хочу. Спасибо большое.
Монах взял старый медный кувшин, налил воды в жестяную кружку и передал ее Ричарду. Тот стал пить маленькими глотками, едва сдерживаясь, чтобы не осушить кружку залпом. Вода была кристально чистой, как алмазы, и холодной как лед.
Напившись, Ричард оглядел себя. Кто-то его раздел и облачил в длинную серую хламиду, похожую на монашескую рясу. Кто-то наложил шину на сломанный палец и перебинтовал. Он потрогал ухо. Оно было заклеено пластырем, а под ним прощупывался шов.
– Я у черных монахов, – догадался Ричард.
– Да, сэр.
– Как я сюда попал? Где мои друзья?
Нервно поежившись, монах молча махнул в сторону коридора. Ричард встал с кровати, приподнял рясу. Она была надета на голое тело. На ногах и груди красовались огромные фиолетово-малиновые синяки, намазанные какой-то мазью, которая пахла сиропом от кашля и гренками с маслом. Правое колено было перебинтовано. «Интересно, куда они дели мою одежду?» – подумал Ричард. У кровати стояли сандалии. Он сунул в них ноги и вышел в коридор. Навстречу ему шел аббат, держа под руку брата Фулиджиноса. Глаза старика перламутрово блестели из-под темного капюшона.
– Вижу, ты проснулся, Ричард Мэхью, – проговорил аббат. – Как ты себя чувствуешь?
Ричард поморщился.
– Рука немного…
– Палец сломан. Мы оказали тебе первую помощь. Синяки и раны смазали мазью. Тебе нужен был покой, и мы его обеспечили.
– Где Дверь? Где маркиз? Как мы к вам попали?
– Я велел братьям принести вас сюда, – объяснил аббат и пошел вместе с братом Фулиджиносом по коридору. Ричард поспешил за ними.
