Миллион лет до любви - Кривин Феликс Давидович (электронные книги без регистрации txt) 📗
И семья отдыхала, разбредаясь по пыльным улицам знойного городка, чтобы не сидеть впятером в одноместном гостиничном номере. Жена и теща Хозяина Леса занимались хозяйством, дети его, трех и двенадцати лет, были предоставлены друг другу, ко взаимному неудовольствию, и постоянно донимали жалобами отца, мешая ему, как он говорил, сниматься, хотя его никто не снимал и не мог снимать до приезда Приблудного Пса Игнатия.
Хозяину Леса не нравилась эта жизнь. Он мечтал от нее отдохнуть, уехав куда-нибудь в лес, которого никогда не видел. Но он знал, что и в лес за ним потянется вся эта родня, чтобы там заниматься хозяйством и донимать его взаимными жалобами. Вот если бы его, как Игнатия, рвали на части, если б его засыпали предложениями, если б он, как Игнатий, мог летать по стране, навеки бросив семью в одном каком-нибудь месте, а не таскать ее за собой, как улитка раковину…
Улитка ползает по земле, потому что ей дорога ее раковина. А может быть, потому, что у нее нет других предложений, что ее нигде особо не ждут. Так, как ждут Приблудного Пса Игнатия…
По случаю прибытия Игнатия съемочная группа привела себя в надлежащий вид (до этого все ходили в купальниках и трусах, используя солнце, предназначенное для съемочных дел, в личных интересах). Игнатию преподнесли цветы, растущие повсюду в большом количестве, и Татьяна Сергеевна, ведущий режиссер, в коротких, но задушевных словах поздравила группу с прибытием ведущего киноартиста. Гримерам и костюмерам не терпелось пустить в ход застоявшееся свое ремесло. Операторы были готовы. Солнце было готово.
Однако в кино все звенья связаны по принципу карточного домика: стоит одно задеть — и валится вся съемка.
У актера оторвалась пуговица. «Костюмеры! Где костюмеры?» Костюмеры в этот момент непременно куда-то пропадают. Их ищут, находят, потом ищут пуговицу, но такую, как нужно, не могут найти, а где оторванная, актер не знает. Ему не до пуговицы, он вживается в образ.
Наконец находят пуговицу, но она оказывается другого цвета. Ее срочно перекрашивают, пришивают, но тут выясняется, что не совпадает размер. Срезают пуговицы у нескольких участников съемки, в результате чего вся группа приобретает какой-то расхлябанный, разболтанный вид. Внезапно актер находит пуговицу у себя в кулаке: он оторвал ее, вживаясь в образ.
Теперь можно снимать, но за время, потраченное на поиски пуговицы, у актера подтаял грим.
«Гримеры! Гримеры!»
Гримеров на месте не оказывается.
Наконец грим поправлен, все в порядке, можно снимать. Но теперь, когда можно, как раз и нельзя: нет солнца. Приходится ждать, съемку переносят на завтра. И завтра она состоится — если будет солнце, если не рухнут декорации, если не разбегутся артисты и окажутся на месте костюмеры, гримеры и все остальные — вплоть до пуговицы, которая играет в фильме пусть не самую главную, но весьма важную роль.
Поэтому режиссер говорит, что в кино нет второстепенных профессий. И оператор высказывает, в сущности, ту же мысль:
— В кино невозможно работать плохо. Но наши люди делают невозможное.
Глава 14. Жизнь в прекрасном мгновении
Условно можно выделить три ступени в развитии изобразительного искусства: живопись, фотографию и кино. Если на первой ступени в съемочной группе «Дюймовочки» стоит художник, а на последней — оператор и режиссер, то на средней ступени, приставив к глазу фотоаппарат, стоит и просит вас не двигаться старик Старухин.
Старухин помнит еще те времена, когда настоящее, современное кино только начиналось. Он тогда работал в моментальной фотографии, окружив себя черкесами в нарисованных бурках. Сами черкесы тоже были нарисованы на куске фанеры, и только вместо лица у каждого зияла дырка, в которую вставлял лицо каждый, кто соглашался платить. И за умеренную плату клиент становился черкесом, что и удостоверялось выданной ему фотокарточкой.
Не все, однако, в те времена увлекались черкесами. Некоторые, например, предпочитали сфотографироваться за столом президиума и огорчались, что такой декорации нет. Другим хотелось сфотографироваться со знаменитой актрисой, тоже, разумеется, декоративной, потому что настоящая была далеко, да и не стала бы она с каждым фотографироваться.
Люди тянулись к декорациям, они стремились не только окружить себя, но чуть ли не заменить себя декорациями, оставив для узнаваемости только лицо. Это огорчало Старухина. Он любил фотографию, это честнейшее из искусств, но правда не устраивала его клиентов.
И Старухин ушел от своих лживых декораций в кино, где вымысел не идет вразрез с правдой, как это бывает в настоящем искусстве. Он приезжал на съемочную площадку и ждал, когда после всей этой суматохи актеры замрут перед его аппаратом и он скажет: «Спокойно, снимаю!» И они успокоятся, потому что фотография не кино, это неспешное, размеренное, вдумчивое искусство. Для фотографа не существует жизни во времени, ему дается один миг, и в этот миг он должен втиснуть жизнь — это ли не искусство? И старик Старухин щелкал аппаратом, останавливая жизнь в прекрасном мгновении, — в жизни есть немало прекрасных мгновений, но увидеть это способны только фотографы.
Глава 15. Бесполезный метраж
— Внимание! Мотор!
Помреж, юное создание, до того запуганное работой, что старается от нее держаться на расстоянии, щелкнула хлопушкой:
— Четыреста пятьдесят восемь, дубль один!
— Стоп! — грозный взгляд на помрежа и извиняющийся — на Приблудного Пса. — У нас двадцать второй кадр, а вы что объявляете?
Татьяна Сергеевна виновато улыбается Игнатию, который уже успел выйти из образа (Хозяин Леса крепится, чтоб не выйти, понимая, как трудно будет потом войти).
— Здесь какая-то путаница, — оправдывается помреж. — Двадцать второй кадр показан как снятый.
— Опять! — негодует режиссер. — Снимать не снимаем, только отчитываемся! Опять отдали полезные метры!
Отдали — значит, в отчете показали как снятые, но не те неснятые кадры, которые нужно показать как снятые, а те, которые действительно нужно снимать. А как их теперь снимать, когда они показаны в отчете как снятые?
