Последний хранитель (СИ) - Борисов Александр Анатольевич (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
— День Сварога, каким он будет? — спросил я, чтобы нарушить это молчание. — Хотел бы я своими глазами взглянуть на него.
— Тогда я тебе не завидую! — живо откликнулся дед. — Лично я бы удавился с тоски после сотого дня рождения. Но встречались мне люди, жившие и подольше.
— Расскажи! Хватит тебе все думать и думать.
Дед достал из костра мерцающий уголек, подбросил его на ладони и прикурил.
— Летом сорок второго, — уголек упал в воду и зашипел, — наша часть стояла на границе между Турцией и Ираном. Следили по рации за сводками Информбюро. Душой были рядом с защитниками Сталинграда, но вряд ли предполагали, что большинство из нас поляжет именно там. Потом поступил приказ: оставить на позициях боевое охранение. Всем остальным походным маршем следовать через перевал, к месту другой дислокации.
В горах строем не ходят. Вершину брали штурмовыми волнами. Кто первым придет — тот дольше отдыхает. Наш взвод держался кучно. Каждый вырубил себе по длинной упругой жерди. Незаменимая вещь в горах! И дополнительная точка опоры, и средство взаимостраховки, и самое главное — дрова.
Взлетели мы орлами на перевал. Костер развели, кашу стали варить. Ниже нас облака, выше — одни звезды. Последние не вдруг подтянулись. Командир, как положено, выставил дозоры. Слышу:
— Стой! Кто идет?
Оказалось, местный. Чабан. Объяснился с командиром и к нашему костру подошел. Высокий старик, гордый. Бурка на нем, папаха лохматая, легкие сапоги-ичиги. Суковатый посох в руке, да кинжал на наборном поясе. Почтенного возраста человек, а глаза пронзительные, молодые, цвета глубинной воды. Борода по пояс, волосы из-под папахи по ветру…
— Сколько ж лет-то тебе, отец? — спросил я с почтением.
— Э, внучек, — сказал он с легким акцентом, — когда Бонапарт напал на Россию, было мне столько, сколько тебе сейчас. Воевал в казаках у атамана Платова.
Пригласили его отведать солдатской каши. Отказался.
— Я, — говорит, — лет уже пятьдесят ничего, кроме молока, внутрь не принимаю.
Налили ему чайку со сгущенкой. Присел с нами, попил.
— Не буду, солдатики, вас расстраивать, — сказал напоследок, промолчу. Хоть вижу, кому из вас скоро лютую смерть принимать. а ты, — повернулся ко мне, — и сам знаешь. Но чтоб спокойнее на душе было, помните: раздавит Россия коричневую чуму. Прямо в ее волчьем логове и раздавит. Только это не последнее испытание. Будет еще желтая чума, которая пострашней. Не вам ее останавливать у Большой Воды. Внуки-правнуки это сделают. Только тогда спокойно вздохнет Россия, выпрямится и в силу войдет.
Сказал и ушел, не оборачиваясь, по еле заметной горной тропе.
Это ж, страшно подумать, сколько лет ему было тогда! Не нашего роду-племени человек, но мудр, понимал звезды.
Дед вспоминал пережитое, а я переживал услышанное. Потом спросил:
— Разве плохо жить долго?
— Смотря как долго. Жизнь создана для тебя, пока ты молод и полон сил. Пока рядом те, кого любишь. И то, при условии, что и они в тебе тоже нуждаются. Боязнь смерти в сущности — то же самое чувство любви. Только любви не к себе.
— А к кому?
— К тем, кого боишься оставить, переходя в иное состояние. Самое страшное в жизни — полное одиночество. Но чем более человек одинок, тем меньше подвержен страху смерти. Если конечно — это не законченный эгоист. Одинокие живут прошлым. Пока не соединятся с теми, кто их в этой жизни покинул.
Волчий плач ударил по нервам. С ветки сорвалась ночная птица, ударила крыльями в небо. Дед встрепенулся:
— Кажется, нам пора. Готовь фонари.
Это было так неожиданно! Я суетился вокруг костра. Все валилось из рук. Хотел запалить фитили, но лишь изломал несколько спичек.
— Не спеши, дольше ждали.
Дед отошел на пару шагов, к подошве скалистого берега, опустился на корточки и легонько надавил ладонью на внешне ни чем не примечательную глыбу известняка. Внутри нее что-то лопнуло, и монолит бесшумно отошел в сторону, освобождая широкий и низкий проход. Неизвестность дышала холодной, мертвенной сыростью.
— Робеешь? — спросил дед.
— Конечно, робею, — признался я. — Только здесь, с волками ни за что не останусь.
— Ну и добре…
Мы брели по колено в холодной воде. С потолка капало. Сквозь стены сочилась влага. Мой фонарь почти сразу погас. Я несколько раз упал, ушиб коленку. Над головой насмешливо перестукивались мелкие камешки, шумела река.
Постепенно стало совсем сухо. Подземная тропа поднималась все выше и выше — к свету. Мягкие зеленоватые блики падали откуда-то с высоты, где начинали отсчет замшелые, высеченные в скальном известняке, ступени.
На узкой неровной площадке лестница завершила свой правильный полукруг. Дед снова достал хронометр, зашарил в карманах в поисках спичек. Огонек на мгновение высветил его напряженный взгляд. Он тоже чего-то боялся. И вдруг, где-то внизу, что-то огромное заворочалось, загромыхало. Шум реки стал отчетливей и как будто бы, ближе.
— Вот и все, — еле слышно шепнул дед.
— Что все?
— Ход под рекой завалило. Там, где мы только шли, теперь только вода и камни. Никто не сможет добраться сюда прежней дорогой. Все правильно: механизм был рассчитан ровно на тринадцать посещений. Колесо завершило свой оборот. Последний зубец вышел из паза. Символы, брат...
— Пошли, дед! — меня уже колотило от холода, — я уже не чувствую ног!
Низко склонившись, он шагнул в темноту, за порог, ведущий в пещеру. На всякий случай, я поступил так же.
— Все что сейчас от тебя требуется, — дед слегка подтолкнул меня в спину, давая примерное направление в котором следует двигаться, — это сидеть, молчать и запоминать. И укутай, пожалуйста, ноги. Не ровен час, заболеешь.
На ощупь, я взобрался на высокое ложе из сложенных в кучу звериных шкур, теплых, мягких и шелковистых. Глаза постепенно привыкали к мягкому полумраку. Окружающие меня силуэты начали обретать очертания.
Каменные сосульки, сбегающие с высоких сводов пещеры, придавали ей своеобразный шик. Другие, точно такие же, но насыщенного молочного цвета, поднимались от пола ввысь.
Исполненный достоинства и величия, дед застыл у входа в пещеру. Его глаза были где-то далеко. Наверное, в прошлом. Потом он опустился на колени и бережно принял в руки обугленную суковатую палку.
— Прамата! Священное дерево Бога Огня! — хриплым голосом крикнул он и продолжил, вставая с колен, поднимая ее как факел.
— Агни Прамата, праматерь человеческого разума, освети этот алтарь! Все ли вы здесь, дети Пеласга?
Его отчетливый торжественный голос еще отзывался эхом, когда в разных концах пещеры вспыхнули двенадцать бронзовых чаш на высоких массивных треножниках. Дед сделал неуловимое движение в мою сторону. Я шкурой своей почувствовал, как зажегся еще один, где-то за моею спиной.
Я как будто попал в старую волшебную сказку про Алладина. Каменные ниши, вырубленные в скале, вдруг оскалились клыками хищных животных. Огненные блики, пляшущие в пустых глазницах, делали их похожими на живых. Внизу вдоль неровных стен, вперемешку со сваленным в кучи старинным боевым оружием, в беспорядке стояли кувшины, амфоры, братины и прочие сосуды самых невероятных форм и размеров. Некоторые из них были опрокинуты или разбиты. А с возвышения за каменным алтарем нацелилась на меня небольшая фигурка припавшего к земле и готового атаковать леопарда.
Ветка священного дерева полыхала у деда в руках. Он медленно опускал ее над моей головой. Я наклонялся все ниже и ниже, пока ничком не распластался на шкурах. Пламя торжествующе загудело. Приподняв голову, я самым краешком глаза успел заметить огненный столб, выросший над алтарем, и деда, выливающего в него густую, темную жидкость из широкого желтого блюда, похожего на поднос.
Все перед глазами поплыло. Своды пещеры как будто разошлись. В образовавшийся широкий провал с шумом хлынули звезды.
Я был подхвачен мощным потоком, скручен в спираль, выброшен и размазан по бесконечной Вселенной. Частичка Единого Разума сливалась с Великим целым, все еще помня себя. Я был бестелесен, но видел себя из-под сводов пещеры. Другие осколки моего потрясенного «я» смотрели на то же самое издалека, из множества разнесенных во времени пространственных точек. И все эти отображения сливались в причудливое одно.
