Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович (книги без регистрации .TXT) 📗
И тут же я ощутил нечто сравнимое если не с ударом грома, то разрядом тока никак не меньше двухсот вольт.
«…и сны… И тот мост… Они ведь к нам тогда бежали… а расстояние большое, сходу не разберешь. Да и не приучены мы разбирать, у нас же рефлексы… Ну и засадил со всей дури… из миномета… и мост в клочья, и…»
— Он нес это в себе, не говорил никому. Даже мне. Я-то по Струне узнал… умеет Она рисовать картинки прошлого… Но до сих пор ума не приложу, как им стало известно. Наверное, тоже без струнных энергий не обошлось. Знаешь, Костя, его воротило от всей нашей следственной части, всей этой игры в инквизицию, трибуналов… Мне кажется, он просто знал, что первым обязан пройти Коридором…
— Но Струна прощала его? — удивился я.
— Струна прощает многих. Она судит не поступки — только содержимое души, а он не ведал, что творил. И потому судил себя куда страшнее, чем это сделали бы тысячи струн. Хотя я не исключаю, что сигнал к трибуналу над «отступником Осоргиным» Она могла и дать. Знаешь, я так и не смог понять Ее до конца. Но, по-моему, Она его никогда не любила. Терпела, да… Но лишь из-за меня.
Флейтист снова остановился и, запрокинув голову, взглянул в небо.
— Я забыл попрощаться с ним.
— С кем?
— С солнцем. Здесь его нет. Здесь облака то не наши, Ее… Юрка не говорил никому, даже мне, а они шантажировали его. Хладнокровно, расчетливо. Этот ваш вечно в черном сударь КПН… там бы так не смогли. А Лена могла, потому что думала, никто не знает. Никто и не знал. Только я… — он глубоко вздохнул, а потом неожиданно повернулся назад, туда, откуда мы с ним пришли. — Посмотри, Костя.
Я обернулся.
Степь… Бескрайняя во все стороны, до туманной полоски горизонта. Трава, трава, трава. Ветер воет и плачет, а где-то совсем далеко темные тучи срастаются с бесконечной травой, и так в никуда… как фон на страничках глобальной сети… Маленькие, идентичные квадратики слеплены в громадное панно, целый мир, «псевдотональность».
— Ты видишь, откуда мы пришли?
— Нет.
— Вот именно. Ни разу не возвращался тем же путем, да и нету его у нас. Наверное, если ты сейчас повернешь, будешь вечно бродить в этих землях, но даже деревьев и то не будет. Ни деревьев, ни сусликов, ни птиц.
Я вздрогнул. Было не то что страшно — жутко. Людей я уже не боялся, попросту устал. Но что люди по сравнению с такими нечеловеческими, запредельными силами?
— Послушай, Костя, я не хочу навязывать тебе решение, — глядя туда же, на зыбкий горизонт, сказал Флейтист. — Ты должен всё выбрать сам и сделать сам. Только, пожалуйста, помни о главном — нас ждет группа умных и очень толковых людей, прекрасная заготовка для замечательной хунты. Они не допустят ни новой войны, ни разрухи. Они обеспечат порядок железной рукой. В дамской бархатной перчатке. И потому расстрелы на площадях станут частью воскресного развлечения, и многим благополучным господам придется переселиться в сибирские бараки. Зато как грибы после теплого дождика вырастут новые школы, больницы, библиотеки… И вся ответственность ляжет на тебя, и ты, как это свойственно человеку твоего склада, рванешься не допустить и пресечь террор. Пожалуйста, вспомни, о чем мы говорили тогда, на даче. Микрохирургия…
Я посмотрел на него. Взгляд Флейтиста остановился, он будто высматривал что-то вдали у самого горизонта, мечтал увидеть, да так и не мог.
— Нашу страну обязательно вытащат. Но не мы, не Хранители. Наше дело совсем в другом. Спасаются лишь те корабли, где штурвал держит рулевой, а еду готовит кок. Не думай о странах, народах и их трагедиях. Тебе, твоим близким хватит и персонального пайка тьмы. Думай о них, может что-то и выйдет.
Я снова взглянул на него.
— Зачем вы все это говорите?
— Просто так, — сказал он. — Я старый человек и многое понял. Мне больше не хочется спасать мир, я хочу увидеть тех, ради кого в свое время отправлялся записывать передачи на телевидение, а потом стоял в очереди в обычный советский магазин за простыми советскими дефицитами. Я надеюсь увидеть их очень скоро. И я их увижу. Просто я волнуюсь за тебя, Костя, — неожиданно мне показалось, что он вновь заплакал. — За тебя, за них, дураков, ну и за эту страну. Я могу говорить, что угодно, но я служил ей как мог. Ведь она моя Родина…
Он обернулся и я последовал его примеру.
Струна была здесь.
Она молчала. Просто высилась, вырвавшись из земли и проткнув собою низкое небо. Прочный и узкий штырь. И ради вот этой железной мачты мы с Флейтистом бродили по осенней степи? Не чувствовалось в Ней величия, да и не такая уж Она была высокая. Возможно, облака скрадывали расстояния.
— Всех спасти не удастся, — вздохнул он. — А значит, надо спасать, спасать и спасать. Всех, до кого дотянется рука… Поверь мне, я знаю, я это видел… Корабль не перевернется, да. Но за борт вылетят многие. Береги их, Сменяющий… Пожалуйста.
Я хотел открыть рот, но в следующий миг он уже повернулся к Ней и сказал:
— Без надрыва, ладно? Ты ведь все уже понимаешь? Мы были близки. И сейчас расстанемся по-хорошему, как воспитанные люди…
Старческая, испещренная вздувшимися венами рука осторожно коснулась Ее гладкой, почти блестящей поверхности…
Струна плакала. Никогда не слышал Ее такой. Тихая грусть, залившая мир — не только этот, ненастоящий, но и все бесконечные Тональности… хотя, быть может, никаких Тональностей вовсе и нет… но чем это слово хуже других? Нет, раньше такого не было — ни пафос Мраморного зала, ни ослепительный прыжок в Резонанс, ни то, что звучало в день первого моего Восхождения.
Это был реквием — долгий и грустный, но грусть не растворялась в безнадежности. Что-то вспыхивало за горизонтом тоски, ощущались призрачные, зелено-розовые сполохи надежды. Наверняка кто-то сейчас радуется. А траур — это всего лишь темные одежды. Король умер. Да здравствует король!
Я стоял, словно боялся пошевелиться, изучая свое отражение в гладкой, блестящей Струне. Всего в паре шагов от меня, в примятой траве лежал старик, обычный такой пожилой человек, из тех, что толпятся в сберкассах, получая свои куцые пенсии. Руки немного раскинуты, рот полуоткрыт, глаза закатились. Я знал, что он мертв, и даже не пытался в этом удостовериться.
Я смотрел на Струну, а Она на меня. Мы оба ждали.
Поздравляю, господин Главный Хранитель.
Я закрыл глаза. Лицо Флейтиста представилось мне каким-то совсем другим. Еще молодой, с редкой проседью и забавным, нелепым бантом на шее. Таким он вел свои передачи? Нет. Это какой-то промежуточный случай, между тем народным артистом и этим народным инквизитором.
Инквизиция… Я не боюсь этого слова и никого не хочу обвинить. Тем более его, Флейтиста.
Я открыл глаза. Ветер дул все сильнее, трепал мой дурацкий пиджак, такой логичный в крупном столичном офисе и столь нелепый здесь, в этой проклятой степи. Травы гнулись сильнее, удары воздуха нарастали, и только Струна оставалась такой же прочной, совершенно неколебимой.
Ничего не менялось. Я оставался здесь, в плену мира… Один.
— Он умер только что? — послышалось из-за спины.
Я вздрогнул, словно боялся увидеть призрака. А кого же еще? Вот встреть я тут Пашку Шумилкина с его риторическим «Нарушаем?», можно было б и впрямь испугаться. А так… Коренной житель.
Костик стоял в траве, метрах в пятнадцати от меня. Рыжеволосый, в мятой майке и драных джинсах. Просто несовершеннолетний дух откуда-то из-за пределов Тональности, но такой родной, такой близкий и теплый.
— Умер. Я… он сам выбрал это. Он решился… — я понял вдруг, что пробую оправдаться, а этот некто в мятой майке и с рыжими волосами изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать, как это полагается обычным мальчишкам. А может ли заплакать тот, кто много лет уже как исчез в рыжем пламени? Способно ли его новое эфемерное тело на слёзы?
Костик медленно, словно проталкиваясь сквозь невидимую вязкую среду, опустился на колени возле Флейтиста. Положил ему обе руки на лоб. Посидел, помолчал. И лишь плечи подергивались. Затем он бережно закрыл старику глаза и поднялся на ноги.
