Черная камея - Райс Энн (читать хорошую книгу TXT) 📗
Я был настолько потрясен, что не мог произнести ни слова.
Лишь слегка взмахнул рукой, призывая их к терпению, а потом поднялся и поманил за собой.
Мы пересекли коридор. Дверь в комнату Пэтси стояла открытой. К ее спальне не примыкала гостиная, как к моей, но комната была просторной и красивой, с огромной кроватью в голубых и белых оборочках, с диваном и стульями, обтянутыми голубым шелком. Пэтси сидела на диване с Синди, нашей сиделкой, и смотрела телевизор, а Большая Рамона, занимавшая одно из кресел, вышивала на пяльцах. Звук телевизора был сильно приглушен, но зрителям, видимо, это было не важно. Когда мы вошли, Большая Рамона поднялась с кресла, чтобы уйти. Ее примеру захотела последовать и Синди.
– Что это за вторжение? – возмутилась Пэтси. – Эй, Синди, не смей уходить, пока не сделаешь еще один укол. Мне плохо. А ты, Тарквиний Блэквуд, даже не интересуешься, жива я или мертва. Когда умру, ты тоже всех потащишь на кладбище Метэри с полуночным боем часов?
– Не знаю, Пэтси, – ответил я. – Может быть, я просто тебя придушу, а потом сброшу в болото. Иногда мне даже снится, как я тебя убиваю и скидываю в болото. Мне снится, что я это делаю. Ты вся такая карамельная на вкус и сразу глубоко погружаешься в зеленую воду.
Пэтси рассмеялась и замотала головой, глядя на меня и моих новых друзей. В своей длинной белой фланелевой рубашке она казалась особенно худой, я даже начал за нее беспокоиться. Ее светлые волосы, которые она так часто начесывала, теперь были просто расчесаны и спускались на плечи волнами, придавая ей моложавый вид. Ее большие глаза смотрели сурово.
– Ты абсолютно спятил, Тарквиний Блэквуд, – презрительно фыркнула она. – Тебя следовало утопить сразу после рождения. Ты не знаешь, как я тебя ненавижу.
– Полно, Пэтси, вы ведь говорите это несерьезно, – сказала Синди, сиделка. – Я поднимусь через час и сделаю еще один укол.
– Но мне сейчас плохо, – закапризничала Пэтси.
– Ты уже и так накачана лекарствами до предела, – сказала Большая Рамона.
– Вы позволите нам поговорить с вами? – спросил Лестат, а когда она жестом пригласила его присесть рядом, он опустился на диван и даже положил руку на валик за ее спиной.
– Конечно, я рада побеседовать с друзьями Квинна, – сказала Пэтси. – Садитесь же. Прежде такого не бывало. Нэш такой высокомерный, почти все время обращается ко мне «мисс Блэквуд». Жасмин вообще меня на дух не переносит. Она думает, я не знаю, что этот ее черный ублюдок – твой ребенок. Черта с два, я не знаю. Это все знают. А она еще при этом смеет повсюду трубить: «Это мой сынок», словно он родился от непорочной девы, – можете себе такое представить? А я вот что скажу: если бы отцом ребенка был не ты, Квинн, а кто-нибудь другой, он бы давно уже был на помойке, но раз в штаны Жасмин залез Маленький Квинн, то все прекрасно, если послушать тетушку Куин, все прекрасно, пусть себе этот маленький ублюдок бегает по дому...
– Ладно, Пэтси, прекрати, – сказал я. – Если бы кто вздумал задеть чувства малыша, ты бы первая встала на его защиту.
– Я вовсе не стараюсь задеть его, Квинн, я стараюсь задеть тебя, потому что я ненавижу тебя.
– Так и быть, я предоставлю тебе отличную возможность задеть мои чувства. Для этого ты должна просто поговорить со мной и моими друзьями.
– Что ж, это доставит мне удовольствие.
Меррик, занявшая стул, на котором сидела Большая Рамона, все это время внимательно изучала Пэтси, теперь же она тихим голосом представилась по имени и представила также и Лестата.
Я присел рядом с Меррик.
Пэтси в ответ закивала и произнесла, в свою очередь, с убийственно злобной улыбкой:
– А я мать Тарквиния.
– Пэтси, у него был близнец? – спросила Меррик. – Близнец, рожденный одновременно с ним или через несколько секунд после него?
На Пэтси напало оцепенение. Я никогда не видел, чтобы у нее было такое лицо – пустое, неподвижное, искаженное ужасом, но уже через несколько секунд она завопила, призывая Синди:
– Ты мне нужна, Синди, я в панике! Синди!
Пэтси вертелась в разные стороны, тогда Лестат твердо опустил руку на ее плечо и прошептал ее имя. Она взглянула ему в глаза и перестала биться в истерике, приступ постепенно затих.
В дверях появилась Синди, держа шприц наготове.
– Потерпите немного, Пэтси, – сказала она и, присев с левого боку, очень скромно приподняла подол ее рубашки и всадила в левое бедро Пэтси укол успокоительного, после чего поднялась и принялась ждать.
Пэтси по-прежнему смотрела в глаза Лестату.
– Понимаете, – заговорила Пэтси, – это было такое душераздирающее, ужасное зрелище... – Она обращалась только к Лестату. – Вы не можете себе представить.
Не сводя взгляда с Пэтси, Лестат сказал сиделке, что теперь с ее пациенткой будет все в порядке.
Пэтси уставилась на восточный ковер, и со стороны казалось, будто она изучает его узор. Потом она взглянула на меня.
– Я тебя сильно ненавидела, – сказала она. – И сейчас ненавижу. Я всегда тебя ненавидела. Ты его убил.
– Убил! То есть как?.. – опешил я.
– Да, – сказала она. – Ты его убил.
– Что ты такое говоришь? – спросил я. – Как я это сделал? – Мне хотелось проникнуть в ее сознание, но я никогда не пользовался этой способностью в разговорах с ней – меня удерживало от этого какое-то глубокое чувство отвращения.
– Ты был такой большой, – сказала она. – Ты был такой здоровый, такой нормальный. Десять фунтов, одиннадцать унций. Даже костяк у тебя был огромный. А потом появился второй, совсем крошка, мой малыш Гарвейн, всего три фунта весом, и врачи сказали, что он отдал тебе всю свою кровь в моей утробе, всю кровь. Ты, как младенец-вампир, выпил всю его кровь! Это было ужасно. Он ведь родился таким маленьким. Каких-то три фунта. Крошечное несчастное создание – ничего прискорбнее я в жизни не видала.
Я не мог говорить от изумления.
Слезы текли по ее щекам. Синди вынула из коробки чистую бумажную салфетку и промокнула лицо своей пациентке.
– Мне очень хотелось взять его на руки, но врачи не позволили, – продолжила Пэтси. – Сказали, что он был близнецом-донором. Так они его назвали. Близнецом-донором. Он все отдал. Он был такой крошечный, сразу стало понятно – не жилец. Его сунули в какой-то инкубатор и не позволили мне даже дотронуться до него. Я дежурила в этой больнице день и ночь, день и ночь. А тетушка Куин все названивала и твердила: «Ты нужна своему младенцу дома!» Надо же было такое сказать! Можно подумать, эта крошка в больнице во мне не нуждалась! Можно подумать, эта маленькое несчастное существо в больнице во мне не нуждалось! Она хотела, чтобы я вернулась домой и поила своим молоком этого десятифунтового монстра. А я не могла даже смотреть на тебя! Я не хотела находиться в одном доме с тобой! Поэтому я и переехала на задворки, в гараж.
Она зло вытерла слезы. Ее голос звучал очень тихо. Думаю, смертные даже не могли ее расслышать. Не уверен, что Синди, сидевшая рядом с ней, услышала хоть слово.
– Я торчала в той больнице день и ночь, – повторила она. – Умоляла врачей позволить мне дотронуться до своего сыночка, а потом он умер в той самой машине, со всеми ее трубками, проводами, мониторами и счетчиками. Он умер! Маленькое дитя, бедняжка Гарвейн, мой Маленький Рыцарь, как я его называла, Гарвейн Маленький Рыцарь, и после мне позволили взять его на руки, когда он умер, этот крошечный, несчастный младенчик, я держала его на руках.
Я в жизни не видал ее такой, никогда она так не плакала, никогда так уничижительно не горевала. А Пэтси все говорила:
– Мы заказали для него крошечный гробик, белый гробик, в котором он лежал в белом крестильном платьице, как в гнездышке, несчастная крошка, и мы поехали на кладбище Метэри, все до одного, а тетушка Куин, непонятно зачем, привезла туда и тебя. Ты орал во все горло, голосил без умолку, и я ненавидела ее за то, что она тебя привезла, а она все повторяла, мол, ты знаешь, что твой близнец умер, ты чувствуешь это, твердила, что я должна взять тебя на руки – надо же такое придумать, что я должна взять тебя на руки, когда мой маленький Гарвейн лежал в своем белом гробике. Они опустили его в могилу, и на камне я велела вырезать: «Гарвейн, мой Маленький Рыцарь». Он и сейчас лежит там в своем гнездышке.
