Дагиды - Оуэн Томас (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Мадам Р. нежно любила эфемерное, легкомысленное, многоликое… Я часто посещал ее дом, хотя вообще там редко принимали. Я, скорее, играл роль осведомленного и балованного племянника. Мадам Р. по-своему ценила эти визиты. Она с удовольствием слушала разные разности из светской хроники. Ее всегда необычайно развлекали пикантные сплетни и нескромные анекдоты. В таких случаях она пленительно улыбалась и говорила:
— Изволь рассказать еще какой-нибудь милый пустячок.
Не участвуя более в интриге, она любила ее аромат.
— Ты, знаешь ли, ужасно испорчен, — добавляла она, кокетливо склоняя голову и поглядывая на меня искоса. — Но за это я тебя и люблю.
Но вряд ли она меня любила. Она любила свою манеру вести беседу.
Ее одиночество скрашивала молодая родственница — бедная, разумеется, скромная, преданная, известная привлекательность коей отнюдь не повышала ее значения в доме. Женщины такого рода, не радуясь непривычному комфорту, живут грустно и незаметно.
Эту молодую спокойную блондинку звали мадемуазель Онорина. Я видел ее редко. Когда я приходил, мадам Р. умела удалить ее тактично и необидно.
У меня хватило ума не обращать на нее особого внимания, поскольку я знал по опыту, что ухаживание за женщинами малоимущими не приносит ничего, кроме огорчений и забот.
Мадемуазель Онорина со своей стороны меня также старалась не замечать. Более того, по отношению ко мне чувствовалось намеренное, даже враждебное безразличие, словно патронесса с чисто женским коварством ловко настраивала ее против меня.
Однажды мадам Р. тяжело заболела.
Это продолжалось много недель. В первые дни я регулярно справлялся о ее здоровье. Состояние было тяжелым, меня просили не настаивать на встрече, говорили, что таково ее желание, что она позовет меня, как только поправится. Судя по всему, мадемуазель Онорина взяла бразды правления и решила держать меня на дистанции. Я не настаивал. К чему? Мадам Р. пожелала меня видеть только после полного выздоровления.
— Простительное кокетство, — сказала она, смеясь, по телефону. — В моем возрасте не следует по-казываться больной. Но сейчас ты можешь зайти. Я, правда, потеряла много сил — едва хожу, представь себе, — но моральный облик великолепен, и лицо тоже более или менее…
Я пришел этим же вечером, но атмосфера встречи явно переменилась. Впервые присутствовала мадемуазель Онорина. Я почувствовал что-то новое в их отношениях. Мне предстояло играть новую роль, но какую?
Мадам Р. приняла меня несколько театрально. Усадила близ большого кресла, в котором держалась очень прямо. Она мало изменилась — только в глазах блестел какой-то необычный огонек. Она была весела, но ее оживление приобрело лихорадочный колорит.
Мадемуазель Онорина вошла без приглашения почти тотчас и, натянуто улыбаясь, осталась стоять у кресла своей благодетельницы, которая нежно и поощрительно похлопала ее по руке.
— Ты заметил, — обратилась она ко мне, девочка похорошела? Она сегодня просто красавица.
Действительно, мадемуазель Онорина показалась мне почти красивой. Под моим удивленным взглядом она смущенно опустила ресницы, потом резком посмотрела мне прямо в глаза. Ее лицо выражало и удовлетворение, и вызов.
Мадам Р. не обратила на это внимания и принялась излагать историю своей болезни с очаровательной небрежностью. Она умела стареть достойно, без ропота и самоистязания. Я поведал ей все последние новости, но хотя старался рассказывать остроумно и занимательно, беседа явно не клеилась. В голове царил сумбур, слова приходили не сразу. Мадам Р. иногда вдруг подолгу замолкала, впадала в задумчивость — казалось, ее занимало совершенно иное. Она неожиданно вздрагивала от нервного, сухого, непривычного смеха, потом похлопывала то по руке мадемуазель Онорины, то по моему колену. Казалось, она хотела выразить нечто важное, какую-то мысль, давно ее преследующую.
Она попросила свою компаньонку принести нам чаю и, пользуясь ее отсутствием, нагнулась ко мне:
— Ты заметил? Она начала краситься.
При этих словах ее щеки порозовели.
Ее охватило странное возбуждение, с которым она не могла совладать. Она помолчала, потом добавила:
— У ней соблазнительное тело.
Эта фраза меня поразила. Мадам Р. никогда не выражалась подобным образом. Я принужденно засмеялся и даже постарался изобразить на лице эротическую гримасу, которую она сочла забавной.
— Боже, какой ты страстный мужчина. Настоящий демон.
Но я не чувствовал в себе ничего демонического. Мне было ужасно неловко. Возвращение мадемуазель Онорины с подносом и чашечками оборвало наш разговор и рассеяло мимолетный диссонанс. Я все же украдкой к ней пригляделся. И вправду соблазнительна. Я заметил это в первый раз.
Через несколько дней мадам Р. устроила мне еще более странный прием. Она возлежала на кушетке. Рядом, на полу, были раскиданы подушки. И на подушках — мадемуазель Онорина в голубом шелковом пеньюаре. Она сидела обхватив ноги и уткнув в колени подбородок. Эта свободная поза и распущенные волосы делали ее гораздо моложе и привлекательней. Она непринужденно улыбалась, и мадам Р. тоже улыбалась. Я улыбнулся в свою очередь и помолчал, чтобы не нарушить очарования этой неожиданной сцены.
Мадам Р. заговорила о любви. Я слушал и выжидал, равно как и мадемуазель Онорина. Мы обменялись с ней взглядами, скорее недоуменными, чем понимающими. Мадам Р. это заметила и рассмеялась удовлетворенно, даже торжествующе:
— Вы, вероятно, считаете меня старой дурой. Напрасно. Поверьте моему долгому опыту: вы потом будете горько сожалеть о часах, потерянных для любви и наслаждения. О, не будем различать. Все это взаимосвязано гораздо теснее, нежели вы думаете. Самая чистая любовь всегда немного тревожит плоть, а глаза и губы в конце концов пробуждают внимание сердца…
Она ласково погладила волосы мадемуазель Онорины и слегка потрепала меня по щеке.
— До любых цветов и плодов можно дотянуться при желании, — продолжала она. — На закате дней будет грустно вспоминать о жестах, на которые решался кто угодно, только не вы.
Она посмотрела на мадемуазель Онорину, словно приглашая дальше играть заранее оговоренную роль, и та наклонилась чуть-чуть вперед, наполовину обнажив свою грудь.
Молчание. Тревожное молчание. Между нами тремя родилась жестокая неопределенность, соединившая нас каким-то беспокойным предчувствием. Что это за спектакль? Что должно произойти? И почему вдруг забилось сердце? Глупо. Откуда-то издалека донесся голос мадам Р.:
— А из вас получается милая пара. Поднимитесь, я хочу получше рассмотреть.
Дрожащие пальцы коснулись моей руки. Мы с мадемуазель Онориной покорно встали.
— Да подойди к ней ближе. Так. Ты выше ее на голову. Она легкая, просто воздушная. Я уверена, ты поднимешь ее на руки и даже не заметишь.
Честно говоря, смысл этой игры от меня ускользал. Я машинально взял на руки мадемуазель Онорину. Действительно, легкая, как маленькая девочка. Она не противилась, ее тело трепетало под шелком живой теплотой. Я тут же поставил ее на пол. Все это было искусительно, беспокойно, сладострастно…
— Вы наивны, как дети, — в голосе мадам Р. прошла хриплая нота. — Вас, пожалуй, опасно оставлять одних.
Мы уселись сконфуженные, не глядя друг на друга. Мадам Р. долго смотрела в открытое окно, потом сказала:
— Видишь ли, малышка, это все ерунда. Главное — это… это… — И вдруг закричала: — Да обними же ее, недотепа!
Я подошел к нежданно податливой компаньонке, обнял ее плечи, прижался к ее спине. Полагаю, мы оба закрыли глаза. Мое сердце стучало быстро, и другое, вод левой рукой, билось испуганной птицей. Это продолжалось, пока мадам Р. не заговорила вновь. Не могу передать ее слова точно, поскольку смысл таял и пропадал в климате этого момента.
Вспоминаю ее нервную тонкую руку на моем пледе, ее лицо, медленно приближающееся к моему. Ее губы страдальчески сжимались и разжимались, открывая зубы, еще ровные и красивые. В ее глазах, в ее чудесных карих глазах мерцала мучительная боль. Наконец она опустила голову:
