Дождь. Сборник сказок - Каменецкий Евгений (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
— Я умею ходить только вперед, — устало прошептал Хонь. — Только вперед, и никак иначе!
— Тогда глаза твои, синие, восхитительные, небесные глаза я забираю себе Хонь! Иди, если увидишь куда! — прокричала девочка. И вырвала Хоню очи. Страшно закричал Хонь, и забылся.
Очнулся Хонь, когда на лицо ему упала тяжелая капля дождя. Соленым был дождь, как море, как слезы. Плакал мир, рыдал, орошал влагой землю, и тихо дрожали на деревьях иголки и листья. Хонь, жалкий и мокрый, лежал в грязи, и ловил ртом воду, вечную благодать. А потом Хонь пополз, на ощупь, на запах, на чувство.
Цветок был один. На весь мир. Не было в нем ни особенной красоты, ни ярких красок. Густой медовый запах не исходил от него, и не жужжали над цветком пчелы. Он был вечен, но Хонь думал иначе.
Вкруг цветка стальными колоннами возвышались Ангел, Дьявол и Смерть. Каждый из них думал о чем-то своем, и лишь Смерть подбрасывала в правой руке два синих сапфира: это были глаза Хоня. Каждый из стоявших что-то забрал у этого странного, страшного человека, неумолимо ползущего к ним, но ни один из них не смог остановить Хоня.
— Почему ты не забрала у него жизнь? — спросил у Смерти Ангел. — Ведь могла же, могла!
— Нельзя забрать то, чего нет, — ответила ему девочка в белом платье, играя сапфирами. — Как ты думаешь, почему он, — Смерть ткнула пальцем в мрачно внимающего их разговору Дьявола, — почему он, такой могучий, и такой страшный, не забрал у Хоня душу? Все очень просто — их у него нет. Ни души, ни жизни. Они увяли, рассыпались, умерли, пустым семенем упали на землю. Нельзя отнять то, чего нет, а может, никогда и не было, — девочка вглядывалась вдаль. Хонь медленно, словно плуг, полз по земле, оставляя за собой глубокую борону.
— Но зачем, зачем он это делает? — прошипел Ангел. — Зачем он столько потерял, почему так стремиться сюда?
— Не знаю, — пожала плечами Смерть. — Я ведь не Б-г. Да и вы оба — тоже.
— Но мы не можем его остановить! — обреченной чайкой крикнул Ангел. — Что же теперь делать?
— Ждать, — поежилась Смерть. И уставилась на приближавшегося Хоня.
Хонь чувствовал их, ощущал всем выжженным телом, как сверлят в нем дыры глаза трех незримых стражей. Они стояли и смотрели, как Хонь, оставляя за собой кровавый след, страшный Хонь, с огромными гнойниками вместо глаз, в содранной с живого медведя шкуре, без ног, старый и немощный, Хонь, 33 лет от роду, и полувека наказанья, Хонь, на которого оборачивались девушки, а теперь побоялся бы смотреть и слепой, как Хонь, неумолимый и беспощадный, сорвал цветок. Сорвал — и прижал к груди. Хонь, мертвый Хонь, лежал и улыбался звездам. Чему — не знали даже Стражи, склонившиеся над ним. Ведь, вопреки всеобщему мнению, быть всемогущим практически невозможно.
Где-то далеко, в маленьком домике на краю леса, впервые за много лет чему-то невидимому улыбнулась выцветшая, убитая горем, но все еще прекрасная и молодая женщина. И где-то в глубине дома открыл глаза и заплакал ребенок. Женщина встрепенулась, и, не веря своим ушам, бросилась в дальнюю комнату. У ребенка были небесно-голубые глаза, и черная копна волос. Еще он очень хотел есть.
Ангел Зорик
Ангел Зорик споткнулся мимо неба и упал на землю. Он отряхнулся, поправил крылья и хвост, оглянулся по сторонам. По сторонам было тихо, лишь злые помойные кошки да старушки с сумками-тележками нарушали мировую гармонию.
— Чего расселся? — грубо спросил Зорика чей-то хриплый голос.
— Где хочу, там и сижу! В глаз хочешь? — быстро среагировал ангел: он слышал, что на Земле следует быть наглым.
— И чем ты мне в глаз дашь? Крылом? — усмехнулся небритый мужик в спортивной шапочке и засаленном пиджаке. Носом он был похож на маяк острова Борнео: такой же выдающийся и такой же сияющий.
— Найду чем, — обиделся Зорик. — Мы, ангелы, очень, знаешь ли, сообразительные.
— Насчет того, как в глаз дать? — хмыкнул мужик.
— И насчет этого тоже! — ангел воинственно распушил перья.
— Молодой, да из ранних, значит, — мужик пробежался пальцами по клавишам аккордеона: тихая музыка ветра бесшабашно смешалась с безумным городским шансоном. Резко прервался, спросил: — Давно оттуда? — и ткнул пальцем в небо.
— Только что, — Зорик опал, словно лист клена, неотвратимо.
— Тогда надолго, — выдохнул мужик и с тоской посмотрел в Небеса. Свинцовыми утренними облаками молчали они. — Падать легко. Вот обратно — сложно.
Двор-колодец вздохнул весной. Зорик и мужик-носмаяк Борнео ответили ему тем же.
— Интересно, а мне дадут аккордеон? — со странной тоской в голосе спросил ангел Зорик.
— Всенепременно! — ответил ему старый ангел. И, обнявшись, они, сизый голубь и пошарпанный аккордеонист, побрели смотреть на Залив. Там сегодня небо давало Баха.
Зеленый снег
Леня сидел на сером граните Казанского собора и пил пиво. Санька, в белой дутой куртке с большими карманами, молча сидела, поджав ногу, и курила длинную тонкую сигарету. По Невскому торопливыми огненными муравьями неслись машины.
— Бутылочку не дадите? — спросил чей-то добрый, пьяненький голос. Ленька посмотрел вниз. Там стоял Ангел.
Ангел был небрит и простужен. Плохонькое черное пальто болталось на нем, как на вешалке, плохо прикрывая волочащиеся по земле крылья, а вязаная дырявая шапка почти не защищала от странного холода этой нетипично теплой зимы.
— Вы Ангел? — спросила Санька.
— Yes, — вежливо ответил ей Ангел: в его голосе ощущались бессмертная интеллигентность и оксфордский акцент. — Пивка допить оставьте, пожалуйста, — льстиво добавил он.
Ленька молча протянул ему бутылку. Ангел жадно высосал ее до дна. Затем положил в необъятных размеров пластиковый мешок. Там тихо звякнуло.
— Ах, если б вы знали, как хорошо зимой на небесах, — тоскливо вздохнул Ангел. — Там падает зеленый снег. Мягкими, пушистыми хлопьями. Он ложится на ладони и льнет к вам, словно маленький, ласковый щенок.
— Тогда почему вы не там? — спросила Санька.
— Его для меня одного слишком много, — поднял Ангел красные, пропитые глаза. — Слишком много — и слишком тяжелая ноша.
— Но разве Ангелы — одиноки? — спросила Санька.
— Только в падении, — улыбнулся Ангел черным провалом рта.
И Санька протянула ему пиво.
Петербург тихо плыл мимо, окутанной влажной и нетерпеливой ночью. Ангел шагал по грязи, волоча свои крылья по мокрой, невразумительной слякоти. В мешке его звенели бутылки. Ангел пытался перелетать через лужи, но больше, чем на пару метров, его не хватало.
Санька и Леня смотрели Ангелу вслед. Санька курила длинную тонкую сигарету, Леня думал. В воздухе звенящим колоколом повисла тишина. Ангел вдруг изменил походку, вжал плечи, замедлил шаг. Казалось, будто тяжелый свинцовый дождь барабанит ему по спине. Ленька поднял глаза. Теплыми, пушистыми хлопьями, на них падал зеленый снег.
Копать
— Копаешь? — полюбопытствовали сверху, припорошив Филимонова прошлогодними листьями.
— Копаю, — ласково улыбнулся Филимонов, не отрываясь от работы. Лопата сочно вгрызалась в мерзлую землю, и от этого было хорошо.
— Романтики у вас тут не хватает, — беззаботно чихнул Некто на дереве.
— Кладбище, как-никак, — хлюпнул носом Филимонов. Он потянулся, прислонил лопату к дереву, закурил. — Будешь? — махнул папироской.
— Не, мы некурящие, — похлопал Некто крылышками. — Я б лучше бутерброд, Филимонов.
— Бутерброд — так бутерброд, — ничему не удивляясь, кивнул Филимонов. Он достал из кармана завернутый в целлофан хлеб, кинул его Тому, кто на дереве.
— Спасибо, — махнул хвостом Некто. — Тихо тут у вас.
— Зима, — беспечно подпрыгнул Филимонов, и, повисев секунд двадцать в воздухе, опустился на землю. — И кладбище, — подумав, добавил он.
