Кровавое действо - Картер Крис (1) (полные книги TXT) 📗
Словом, чем больше у человека прав хранить молчание — тем больше у общества возможностей узнать про него все и без его помощи. Пытки и доносы нужны лишь там, где плохо налажены учет и контроль.
Скалли и Малдер шагали по длинному коридору госпиталя. Скалли на ходу пролистывала бумаги доктора Ллойда.
— Снотворное, которое он принимал, деловито сообщала она, называется самонил.
— Я слышал о нем.
— Оно довольно популярно, потому что воздействует прямо на центральную нервнуюсистему и его продукты распада не откладываются в тканях. Побочные эффекты не выявлены. Конечно, снотворные препараты вообще вещь противоречивая… Известны случаи возникновения пристрастия именно к этому лекарству. Но не устойчивого привыкания. Наркотическим действием не обладает, и последствий, подобных последствиям употребления наркотиков, не замечено.
— Давно он глотал это снадобье? Скалли перевернула лист.
— Он начал пользоваться этим препаратом пять лет назад и… о боже!
— Что такое?
— Выпил довольно много. Девятнадцать упаковок по сто таблеток в каждой.
— Ух ты…
— Да. Действительно «ух ты».
— И это, по-твоему, не привыкание?
— Не обязательно. Может быть, лекарство хорошо помогало ему все эти годы — и то,
что ему не требовались все большие и большие дозы, как раз говорит о том, что привыкания не возникло, а просто это лекарство ему подходит. Тут возможна двоякая интерпретация… Хотя, конечно…
— С одной стороны, — пробормотал Малдер, — с другой стороны… Нельзя не признать, но следует учесть…
— Сама жизнь противоречива, — философски заметила Скалли.
— Это точно, — ответил Малдер. — Получается, что пять лет он принимал, по меньшей мере, одну таблетку в день, а в среднем — и того больше. И в отпуске, и по выходным, и после дружеских вечеринок… Пристрастие?
— Которое вполне могло повлиять на его способности надлежащим образом выполнять свои обязанности, — заключила Скалли. — Да, что тут скажешь. Очень может статься.
Они подошли к двери операционной, заклеенной предупредительной желтой лентой, и Малдер с силой дернул ленту на себя. Та с хрустом лопнула — путь к месту преступления был свободен.
Или то было не преступление, а несчастный случай?
Или что-то еще?
— Жизнь от самого момента зачатия естьне более, чем медленное умирание, — сказал Малдер. — Ты это имела в виду?
— Не знаю, — ответила Скалли. Ей не хотелось входить в залитую кровью операционную. — Хорошо, что, как правило, очень медленное…
Они вошли. Скалли затошнило.
— Да, — пробормотал Малдер, невольно понизив голос. Наделал доктор кровушки… Как это у классика? «Кто бы мог подумать, что в старике столько крови»?
— Он был еще совсем не старик, — пробормотала Скалли.
— И чем ему не понравился его собственный череп? Ходил бы сейчас себе с природным черепом и горюшка не знал, играл бы в бейсбол, пил бурбон…
— Малдер, не надо, пожалуйста.
— Прости. Скажи, там не указано, сколько операций вообще проводил доктор Ллойд?
— Судя хотя бы по расписанию на сегодня, — Скалли с удовольствием углубилась в бумаги, чтобы не видеть операционной, — сотни.
— И ни одного смертного случая?
— Более того, ни одной опасной ситуации. Гарантированныйуспех. Изменение фигуры, формы носа, ушей…
— До какой же степени нужно насмотреться журналов с красотками и красавцами, чтобы этак нот ненавидеть собственные нос или уши? Своей волей лечь под нож… когда ничего не болит, не беспокоит и не отваливается. Удивляюсь я. Жизнь действительно противоречива, Скалли, действительно…
— Послушай, Малдер, — они так и стояли у двери и, похоже, не имели ни малейшего желания двигаться дальше, — в конце концов, если у человека некрасивые зубы, он же их улучшает? Подпиливает, осветляет, даже ставит коронки… К этому ты привык, и это не вызывает у тебя протеста. А вот нос и уши — это внове, и ты брюзжишь…
— Скалли, я просто очень хорошо представляю, как трудно нам станет работать, когда уши, черепа, носы и прочие существенные части тела станут одинаково красивыми у всех честных граждан Америки. И у всех нечестных тоже. Попробуй-ка составить словесный портрет… Уши Фрэнка Синатры, нос Пола Анки, подбородок Джона Леннона, лоб Элвиса… А тебе скажут в первом же полицейском участке: такие как раз в моде в этом сезоне, таких у нас нынче полгорода…
— Ты сегодня не с той ноги встал.
— Тогда давай сейчас оба одновременно встанем с той ноги. Три-четыре… левой! Только в кровь не вляпайся!
Они шагнули. Продолжая рассеянно перебрасываться репликами, принялись за осмотр помещения. И трупа.
— Перестань. Ты не понимаешь, к чему я клоню. Косметическая, а теперь — эстетическая хирургия… правда, такое название еще красивее?
— Правда. Очень красивое название. Труп впечатлял.
Человек лет сорока с небольшим, заживо распиленный во сне от промежности до грудины. Вывалившиеся обрезки потрохов… Водопад крови, смешанной с еще более неаппетитными жидкостями, царящими в человеческих внутренностях, обычно припрятанными непритворно целомудренной природой поглубже внутрь, под стройность и загорелость… да пусть хоть под обрюзглость и старость. Какой бы ни была поверхность — то, что под нею, куда меньше заслуживает того, чтобы выставлять его напоказ.
— Это целая фабрика. Эстетическая хирургия сейчас переживает бум. Такая операционная в госпитале — золотая жила.
— Да, — сказал Малдер кисло, — я слышал, многие сейчас этим занимаются.
— Совершенно новая операционная, вот такая, может прокормить весь остальной госпиталь.
— И что? Какое отношение это имеет…
— Пока не знаю. Но это следует иметь в виду. Ты же видел, как активен был адвокат.
— Доводя твою мысль до логического предела, нам следует предположить, что безупречный послужной список доктора Ллойда и иных хирургов отделения на самом деле может быть и не столь безупречным? Если покопаться?
— Честно говоря, я так далеко в своих построениях пока не заходила.
— Я тоже… — Малдер замер, уставившись в пол, а потом нагнулся. — Скалли, подойди. Как ты думаешь, что это?
Затянутый плотным гигиеническим пластиком пол был залит уже загустевшей кровью под операционным столом и слева от него; кровь длинными языками, словно раскинувшая щупальца громадная, до отвала насосавшаяся человечинки амеба, грузно затаившаяся под столом, тянулась к двери и к стене. Как раз на границе амебы и пластика чернели в полу какие-то отчетливые отметины. Одна, две, три… четвертую едва не скрыла растекшаяся кровь. Метки располагались почти правильным кругом.
— Четыре отметины?
— Боюсь, что пять… — Малдер, подцепив с инструментального стола какую-то тускло отсверкивавшую плоскую лопаточку, с силой провел ею по густой кровавой массе. — Если попробовать завершить окружность…
Он не договорил. Не было нужды. Под слоем крови обнаружилась еще одна, пятая метка.
— Может, это следы от ножек какого-то стола? — озадаченно спросила Скалли, приглядевшись.
— Горячий был стол…
— Что ты хочешь сказать?
— То, что пластик обожжен, Отметины были оставлены не просто чем-то металлическим, а чем-то раскаленно-металлическим. Посмотри, — он поскреб черные следы. — А тогда получается, что их нанесли нарочно.
Он пожевал нижнюю губу, а потом решительно повел испачканным в крови инструментом от одной метки к другой, постепенно соедини» их прямыми буро-красными линиями.
— Ага, — сказал он, закончив.
— Малдер… пробормотала Скалли, хмуро глядя на получившуюся фигуру.
— Пентаграмма, проговорил Малдер, словно у Скалли не было своих глаз. И для пущей ясности добавил: — Пятиконечная звезда.
— Да еще и красного цвета, — раздраженно добавила Скалли. — Может, все это происки КГБ?
Малдер не ответил, задумчиво глядя на пентаграмму.
— Малдер, резко проговорила Скалли. — Ты, конечно, можешь сколько душе твоей угодно соединять точечки палочками, в конце концов, ты взрослый человек. Но посмотри на факты. Смерти, вызванные ошибками врачей, исчисляются тысячами в год. Может быть, даже десятками тысяч, не могу сейчас сказать точно — но уж тысячами наверняка. Все, что мы сейчас знаем о докторе Ллойде — и у нас пока нет ни малейших оснований подвергать это знание сомнению, — это то, что он был идеальным хирургом. Сегодняшняя трагедия это первый случай за много лет.
