За стенами собачьего музея - Кэрролл Джонатан (список книг .TXT) 📗

Когда я подрулил к центральному входу, у машины тут же возникла необычайно высокая негритянка в голубино-сизых рубашке и слаксах. Она открыла мне дверцу. Я, как всегда, окинул девушку исполненным восхищения взглядом. Неотразима, просто неотразима.

— Привет, Лючия.

— Привет, Гарри. Что, неужели снова пригласил?

— Скорее, призвал.

Лючия понимающе кивнула, я вылез, и она скользнула на мое место. Девушка и машина идеально подходили друг другу. По всем статьям — и по экстерьеру, и по цвету— машине следовало бы принадлежать ей. Но — увы. Лючия была всего лишь одной из легиона очаровательных калифорнийских неудачниц, волею судеб обреченных парковать чужие машины.

— Так он все еще хочет, чтобы ты отгрохал ему музей?

— Угу.

— А ты, значит, все упираешься?

Ее длинные шоколадного цвета руки изящно покоились на руле. Лючия одарила меня улыбкой, которая хоть кого свела бы с ума.

Я подумал, что бы ей ответить, но вместо этого неожиданно спросил:

— Слушай, а кем бы ты хотела стать, когда вырастешь? Не понимая, шучу я или спрашиваю всерьез, она склонила голову набок и промолвила:

— Когда вырасту? Актрисой, а что?

— То есть ты хочешь, чтобы на твоей могиле написали: «Лючия Армстронг, актриса»? Так?

— Была бы просто без ума от счастья. А ты-то, Гарри? Тоже, наверно, непрочь удостоиться чего-нибудь вроде: «Гарри Радклифф, великий архитектор»?

— Не-а, слишком уж банально. Лучше так: «Человек, Построивший Собачий Музей».

Эта идея, неожиданно обретшая словесную форму, вдруг захватила меня с головой. Я двинулся по засыпанной мелким гравием дорожке ко входу в отель, на полпути остановился и обернулся, вспомнив, что не попрощался с Лючией, но она уже отъезжала. И тогда я крикнул вслед удаляющейся синей машине:

— Да, это было бы чертовски удачной эпитафией! Сам не знаю, что на меня так подействовало: то ли смерть того несчастного на автомойке, то ли возможность утереть нос Гебенстрайту. А может, во всем виновато видение могильной плиты с выбитой на ней надписью «Человек, Построивший Собачий Музей»? Как бы там ни было, входя в холл «Уэствуд-мьюз», я твердо знал, что султан получит свой музей. Даже несмотря на то, что столько месяцев я как попугай твердил «нет».

Оставалось лишь убедить султана в том, что уломать меня было не просто удачей, а самым настоящим счастьем, и постараться выбить из него как можно больше денег — и для себя, и на осуществление проекта. «Как можно больше» — это еще мягко сказано. От моих запросов даже ему икнется.

— Каковы ваши самые ранние воспоминания?

Этот вопрос Фанни Невилл задала мне прямо с порога — в тот самый день, когда мы впервые встретились с ней несколько лет назад. Она даже не дала мне возможности усесться обратно в кресло, после того, как я впустил ее.

— Спутник и Ракета Монро в Луксорских банях в Нью-Йорке, — не задумываясь ответил я.

— И сколько вам тогда было?

— Думаю, года три.

— А кто такие Спутник и Ракета Монро?

— Профессиональные рестлеры.

Мой отец, Де Саль «Сынок» Радклифф, происходил родом из небольшого луизианского городишки под названием Безил. Еще в раннем детстве он научился ловить каймановых черепах, очаровывать женщин и делать деньги. А также мой папаша любил повторять, что все эти три занятия во многом схожи, потому, мол, он так и преуспел в жизни.

Сочным южным акцентом он поучал меня:

— Если хочешь поймать каймановую черепаху, Гарри, то вся штука в том, чтобы сунуть ногу в мягкий придонный ил и очень-очень осторожно пошарить вокруг.

Будь хоть одна из этих обжор поблизости, она непременно вцепится в тебя. И вот тогда уж тебе потребуется все твое терпение. Понимаешь, она ведь попросту не будет знать, что ей с этой твоей ногой делать. Что может решить какая-то там черепаха, у которой в башке нет ничего, кроме ила? Поэтому ты просто затаи дыхание и жди. Само собой, больше всего на свете тебе захочется выдернуть ногу и рвануть куда глаза глядят, но только ты об этом и думать забудь. Потерпи, сынок, и тебе воздастся сторицей. Ну, а с женщинами и деньгами то же самое: они только и ждут, чтобы в тебя вцепиться и утянуть за собой. Но стоит только чуть-чуть подождать, и они обязательно разожмут челюсти.

Еще папаша очень любил, чтобы вечерами кто-нибудь составлял ему компанию у телевизора. Обычно этой «компанией» оказывался я, поскольку мать телевизор на дух не выносила.

Особенно ему нравился рестлинг — «здорово расслабляет», мол. Передачи по пятому каналу из «Юлайн-Арены» или из «Коммака», что на Лонг-Айленде.

— Как сейчас помню, сижу это я у отца на коленях, а он мне показывает: «Смотри, Гарри, это Папашка Си-ки». Или Бразилец Бобо, Джонни Валентайн, Мохнатый Купидон. Я тогда был от горшка два вершка, и мне казалось, что это имена из какой-то волшебной сказки, вот я и запомнил их на всю жизнь. А Спутник и Ракета Монро были самыми страшными из всех. У обоих — длинные черные волосы с белесыми прядями, в общем, вид — как у самых отпетых негодяев.

Фанни наклонилась вперед и ткнула в мою сторону своими сложенными очками.

— Так вот, значит, откуда берутся названия для вашей коллекции?

— Именно.

— То есть вы называете мебель в честь профессиональных рестлеров?

— Ага. Правда, потом эту идею украл у меня Филипп Старк note 12. Начал называть свои работы в честь героев какого-то научно-фантастического романа. Понимаете, на мой взгляд, люди чересчур серьезно относятся к дизайну. Вот я и решил давать своим творениям имена, забавные имена — надеялся, люди наконец увидят вещи в истинном свете. Ведь человек, готовый выложить за стул целых пять тысяч долларов, явно не понимает, что творит.

Она снова — кажется, уже в четвертый раз — нацепила очки. Тонкое овальное лицо и крупные темные губы, сложенные в форме розового бутона… Квадратные очки в черной оправе от Кларка Кента note 13 создавали впечатление, что она очень старается выглядеть серьезной.

— Но тогда, мистер Радклифф, что заставляет вас назначать по пять тысяч долларов за какой-то там стул под названием «Бразилец Бобо»?

— В следущий раз, мисс Невилл, лучше готовьтесь к интервью. Я не назначаю цен на мебель, которую проектирую, — это делает компания. Да и они спрашивают цену вовсе не за стул и не за лампу — нет, это цена моего имени. К тому же, поверьте, я еще довольно дешев — например, Нолл за каждый стул Ричарда Мейера note 14 запрашивает по десять тонн.

— А вам не кажется все это просто аморальным? Ведь столько людей в мире испытывают сейчас лишения…

— А вам не кажется аморальным писать для журнала псевдоинтеллектуалов да богачей, которым ровным счетом наплевать на бедняков?

— Туше. И что вы делали в Луксорских Банях?

— Отец обожал турецкую баню и частенько брал меня с собой. Он вообще считал, что можно позволить себе буквально все: залпом выпить бутылку бренди, прокуролесить всю ночь напролет, — если только на следующий день сходить в турецкие бани и выпарить все последствия своих эскапад.

— Эскапад? — Она впервые улыбнулась.

— Я вообще верю в слова, где больше одного слога.

— То есть вам нравится язык?

— Я верю в него. Ведь это единственное, что нас связывает.

— А то, чем вы занимаетесь? Разве человечество не находится в полной зависимости от своих сооружений?

— Верно, но если оно окажется не в состоянии объяснить, что ему требуется, то и построить ничего не сможет. Даже самую примитивную травяную хижину.

— Но что лично вы думаете о своей работе, мистер Радклифф?

Не моргнув глазом и не испытывая ни малейших угрызений совести, я снова слизал у Кокто note 15. Только на сей раз заменил всего одно слово — вместо «писатель» вставил «архитектор».