Псы Вавилона - Атеев Алексей Григорьевич Аркадий Бутырский (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
«Что они все об одном? Будто сговорились», – с досадой подумал Павел.
– Если упыри по ночам шастают, то почему ты дверь в дом не закрываешь? Ни креста у тебя нет, ни иконки. Или какой оберег знаешь? Так научи.
– Нетути у меня никаких оберегов. А упырь сам в дом не полезет. Стучаться будет, проситься впустить, но пока не скажешь: «заходи», внутрь не сунется.
– Интересно. А на улице что же?
– На улице без всякого приглашения в горло вопьется.
– Ясно. Вон, значит, как у них устроено.
– Ты не смейся. Веришь не веришь, а остерегаться надо. Не буди лихо, пока оно тихо.
– Уразумел. Ну, прощевай покедова. Авось уберегусь.
Павел вышел из дому. Тьма наползла на поселок, окутала его своим ватным пологом. Было душно, словно перед грозой. Ущербная луна время от времени выглядывала из-за туч.
Павел двинулся по направлению к сожженному дому. Шел он медленно, осторожно, опасаясь споткнуться и растянуться в пыли. Но не только неровности шанхайской улицы замедляли его движение. Рассказы об упырях не то чтобы вызвали страх, но заронили в душу некое неопределенное беспокойство, заставлявшее поминутно озираться. Однако вокруг было столь темно, что присутствие прохожего можно было различить разве что по звуку шагов. Павел надеялся встретить хоть кого-нибудь, так стало бы спокойнее, но улицы словно вымерли. Стояла абсолютная тишина, даже собачьего лая не было слышно. Вдалеке раздался заводской гудок, возвещающий о начале ночной смены, и вновь воцарился кладбищенский покой.
Неожиданно Павлу показалось, будто за ним кто-то крадется. Он остановился, вгляделся в темноту. Вроде никого.
– Эй, есть кто живой? – окликнул Павел, но ответа не услышал. Чертыхнувшись, Павел достал напоминавший портсигар карманный фонарик, посветил перед собой и вперед. Никого. Только кошка проскользнула вдоль забора. Павел сплюнул, выключил фонарик и зашагал дальше. Он сам не узнавал себя. Непонятно откуда взявшаяся робость не поддавалась объяснению. Чего он, собственно, испугался? Упырей? Ерунда, он в них не верит. Тогда отчего тревога? Ведь на границе попадал в настоящие передряги со стрельбой и кровью. И держался твердо, труса не праздновал. Не раз получал благодарности за храбрость. А тут кошка пробежала…
Впереди показался фонарный столб. Через два дома будет скворцовское подворье. Павел вошел в кружок бледного света и замер. Ему вновь послышалось чье-то осторожное движение. Павел оглянулся, но на этот раз окликать никого не стал, а только, подбадривая себя, громко выругался. Потом он закурил, вышел из конуса света и некоторое время стоял прислушиваясь. Показалось. Выбросив окурок, Павел уверенно зашагал дальше, стараясь не обращать внимания на посторонние шорохи. Вот и пепелище. Он встал посреди двора и вновь прислушался. «Вылезет и воет», – вспомнились ему слова сопливого Саньки. Павел вновь включил фонарь и пошарил лучом вокруг. Воющих девочек не наблюдалось.
– Чушь собачья! – произнес он вслух и пошел искать люк в погреб. Под сапогами захрустели битое стекло и головешки, забренчали, отброшенные ногой, ни то тазы, ни то кастрюли.
«Весь поселок, наверное, слышит, как я тут копаюсь, а уж Санька на сто процентов, – подумал Павел. – Скорее всего по ночам здесь уже рыскал предприимчивый народ в поисках хоть чего-нибудь могущего сгодиться в хозяйстве, а то и ребятишки баловались, на соседей жути нагоняли, отсюда и россказни об упырях».
Наконец кольцо люка в погреб было найдено. Со скрипом отворилась тяжелая крышка. Павел посветил в темноту. Вниз уходила крепкая деревянная лестница, ничуть не тронутая огнем, и Павел начал спускаться. В нос шибанул тяжелый дух: затхлая смесь запахов подгнившей картошки, мышиного помета и сырости. Присутствовал еще один едва уловимый запашок, определить характер которого Павел не смог. Нога нащупала пол. Павел сошел с лестницы и осветил подземелье. Это было довольно просторное помещение, большую часть которого занимал отгороженный досками закром для картофеля. Картошки в нем осталось не больше пары ведер: видно, за зиму всю съели. По стенам высились полки, уставленные всякой рухлядью: большими глиняными горшками – макитрами, деревянными корытами, стеклянными бутылями разной емкости, старыми ведрами. Имелось в погребе и несколько бочек, видно, для соления капусты и огурцов. В дальнем конце погреба стоял большой деревянный ларь, возле которого в уголке Павел неожиданно различил скорчившуюся детскую фигурку.
От неожиданности он вздрогнул и попятился. Рука с фонариком дернулась, и луч света заплясал по стенам, покрытым плесенью.
«Значит, мальчишка оказался прав. Как же такое возможно? – заметались беспорядочные мысли. – А может, ничего странного в данном факте и нет? Ребенок страшно напуган расправой с родней, опасается за свою жизнь, вот и сидит здесь. Питается разными соленьями да вареньями…»
– Ты кто? – наконец вымолвил он.
Фигурка молчала и не двигалась.
«А может, она неживая? – мелькнуло в голове. – Закоченела – и того…»
Павел собрался с духом и приблизился почти вплотную. Луч осветил застывшее, без кровинки, лицо, широко раскрытые глаза с красноватыми белками, не мигая смотревшие на него.
– Живая?
Девочка молчала. Выглядела она ужасно. Одежда, светлая юбка и рубашка, перепачкана грязью и сажей, вокруг шеи повязана какая-то грязная скомканная тряпка, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении пионерским галстуком. Свалявшиеся нечесаные волосы сосульками свисали вдоль лица.
– Да говори же! – повысил голос Павел и дотронулся до ее плеча.
В ответ девочка ощерила зубы и издала шипящий звук.
– Ты чего это? – растерянно спросил Павел. – Зачем шипишь? А еще пионерка.
– Я уже не пионерка, – раздался хриплый, похожий на скрип несмазанного колеса голос.
– А кто же ты?
– Не знаю.
– Вот тебе и раз. – Павел старался говорить как можно ласковей. – Галстук-то вон имеется… Почему здесь сидишь? И как долго?
– Не знаю.
– Все «не знаю» да «не знаю». А хоть как тебя звать, помнишь?
– Наташа.
– Ну вот, уже лучше. Так что ты тут делаешь? Почему наверх не выходишь?
Девочка молчала.
– Опять двадцать пять! Кушаешь ты здесь хоть чего?
– Людей. – Хотя произнесено это было еле слышно, мороз прошел по коже Павла.
– Как это – людей? Что ты такое говоришь?!
– И тебя съем. – Девочка пошевелилась, видимо, собираясь подняться, и Павел в ужасе отпрянул. Рука его метнулась за пазуху, где был спрятан «наган».
– Все переменилось с тех пор, как Ванюшка помер, – так же монотонно начала вдруг рассказывать Наташа. – На другую ночь он домой пришел. Мамка обрадовалась, бросилась его обнимать да целовать. А он все: «Есть хочу… есть хочу»… – Девочка замолчала, то ли обдумывая собственные слова, то ли не зная, о чем говорить.
– А дальше? – осторожно спросил Павел.
– Потом стало так хорошо, что и не описать. Мамка говорит: «Будто в рай попали». Так сладко, сладко… Не знаю, как лучше выразить. Словами не опишешь…
– Он вас что же, перекусал всех? Братец-то.
– Не знаю. Может быть. Не помню. Только очень замечательно все было. Вроде ты наелся до отвала и в бане сидишь. И баня без лютого жару, а мягкая и ароматная. Косточки все так сладко ломит, и судороги по телу волной проходят, тоже сладкие… И вроде как летаешь. Сам легкий, легкий… Только потом… – Девочка запнулась.
– Что?
– Начинает есть хотеться. И не хлеба или там картошки. Кровушки сырой. Вначале мы у скотины кровь приспособились пить. Корову использовали, свинюшек. У них, правда, не очень вкусная.
– А потом?
– Разорили нас. Пожгли… Мамку с папкой… и братьев. Я вот одна осталась. Днем на улицу не выйдешь, солнышко жжется, а ночью я пару раз выбиралась, вот только не поймала никого. Хорошо, ты пришел.
– Это ты, девочка, брось. Не приближайся, прошу тебя, до беды не доводи. Сейчас я вылезу и сообщу куда следует про тебя. Отойди, Христа ради!
Однако Наташа не собиралась оставлять Павла в покое. Она широко открыла рот, в котором были хорошо заметны маленькие острые клычки, растопырила руки и двинулась на парня.
