Высокая зеленая трава - Кинг Джозеф Хиллстром "Хилл Джо" (мир бесплатных книг TXT) 📗
Кэл подпрыгнул и зафиксировал взгляд на шпиле церкви. Ослепительно белом шпиле, сверкающем на фоне ярко-синего, практически безоблачного неба. Говняном церковном божественном парящем шпиле. «Прихожанам, наверное, пришлось раскошелиться, чтобы оплатить эту крошку». Хотя отсюда — может быть, с расстояния в четверть мили, и неважно, что это безумие, он прошел от силы сотню футов — он не мог видеть ни облупившейся краски, ни досок на окнах. Он не мог разглядеть даже собственную машину, поставленную среди других уменьшенных расстоянием автомобилей. Но при этом видел покрытый пылью «Приус». Тот, что стоял в первом ряду. Пытался не размышлять над тем, что заметил на переднем пассажирском сидении… подробность кошмарного сна, анализировать которую он пока не собирался, не чувствовал себя готовым.
В тот первый прыжок он повернулся лицом к шпилю, точно нацелился на него, и в нормальном мире смог бы добраться до церкви, шагая сквозь траву по прямой, изредка подпрыгивая, чтобы чуть подкорректировать курс. Между церковью и боулингом стоял ржавый, пробитый пулями знак, в форме ромба, с желтой окантовкой, возможно предупреждающий: сбросьте скорость — дети. Точно он сказать не мог: оставил очки в машине.
Он приземлился в чавкающую грязь и начал считать.
— Кэл? — Голос сестры донесся откуда-то сзади.
— Подожди, — прокричал он.
— Кэл? — вновь позвала она, откуда-то слева. — Ты хочешь, чтобы я продолжала говорить? — и когда он не ответил, начала декламировать тоскливым голосом, уже оказавшись впереди. — Однажды девица отправилась в Йель…
— Заткнись и подожди, — оборвал он ее.
Пересохшее горло сжало, так что сглотнул он с трудом. И хотя время приближалось к двум пополудни, солнце словно застыло прямо над головой. Он чувствовал его жар макушкой и верхней частью ушей, которые — очень нежные — уже начали обгорать. Он подумал, что сейчас неплохо бы что-нибудь выпить, минералки или колы. И на душе полегчало бы, и озабоченность отступила. Капли росы сверкали на траве — сотни миниатюрных увеличительных стекол преломляли и усиливали свет.
Десять секунд.
— Малыш? — позвала Бекки откуда-то справа («Нет. Прекрати. Она не двигается. Возьми себя в руки»). По голосу чувствовалось, что ей тоже хочется пить. Она хрипела. — Ты еще здесь?
— Да! Вы нашли мою маму?
— Пока нет! — отозвался Кэл, подумав, что они действительно давно ее не слышали. Впрочем, сейчас она его совершенно не волновала.
Двадцать секунд.
— Вы видели моего папу?
«Новый игрок, — подумал Кэл. — Новый игрок. Потрясающе. Может, Уильям Шатнер тоже здесь. И Майк Хакаби… Ким Кардашян… и парень, который играет Рыжего в «Сынах анархии», и весь состав «Ходячих мертвецов».
Он закрыл глаза, но на мгновение голова все равно закружилась. Зря он подумал про «Ходячих мертвецов». Следовало ограничиться Уильямом Шатнером и Майком Хакаби. Кэл открыл глаза и обнаружил, что покачивается на каблуках. Усилием воли заставил себя встать на всю ступню. На такой жаре лицо покалывало от пота.
Тридцать. Он простоял на одном месте тридцать секунд. Подумал, что надо бы выдержать целую минуту, но не смог, поэтому подпрыгнул, чтобы еще раз взглянуть на церковь. Какая-то его часть — та самая, которую он изо всех сил пытался игнорировать — уже знала, что он увидит. Эта часть заранее предлагала веселенький комментарий: «Все сдвинется, Кэл, старина. Трава плывет, и ты тоже плывешь. Относись к этому, будто стал частью природы, брат».
Когда усталые ноги подбросили его вверх, он увидел, что теперь шпиль церкви левее. Не намного — но левее. Но он достаточно далеко сместился вправо, чтобы уже не видеть лицевую часть ромбовидного знака. Теперь его глазам открывалась задняя, серебристо-алюминиевая. Опять же, с уверенностью он сказать не мог, но подумал, что от дороги он чуть дальше. Словно отступил на несколько шагов, пока считал до тридцати. Где-то вновь залаяла собака: гав-гав. Где-то играло радио. Он не мог разобрать всю мелодию, до него долетали только басы. И насекомые жужжали на одной, сводящей с ума ноте.
— Да ладно, — он никогда не разговаривал сам с собой, еще юношей приучил себя к буддистской мысли, что в одиночестве молчание — золото, и очень гордился тем, что молчать мог долго, но теперь заговорил, едва отдавая себе в этом отчет. — Да ладно, нах. Это… это бред.
И он шел. Шел к дороге — опять, едва осознавая, что делает.
— Кэл? — криком позвала Бекки.
— Это просто бред, — повторил он, тяжело дыша, раздвигая траву.
Его нога за что-то зацепилась, и он упал — сначала на колени — в мутную воду, покрывавшую землю на дюйм. Горячая вода — не теплая, горячая, как в ванне — плесканула на промежность шортов, создав полное ощущение, будто он описался. Это его надломило. Он вскочил. Побежал. Трава хлестала по лицу. С острыми кромками и жесткая. И когда один зеленый меч ударил под левый глаз, Кэл почувствовал укол. Боль заставила его подпрыгнуть, и он прибавил в скорости, теперь бежал, как мог быстро.
— Помогите мне! — прокричал мальчишка, и что вы на это скажете? «Помогите» донеслось слева от Кэла, «мне» — справа. Канзасский вариант «Долби-стерео».
— Это бред! — вновь выкрикнул Кэл. — Это бред, это бред, это ГРЕБАНЫЙ бред! — Слова слились — «этобредэтобредэтобред», — глупость, конечно, бессмыслица, но он их повторял и повторял.
Упал снова, на этот раз приложился сильно, ударившись грудью. Теперь уже всю его одежду забрызгало землей, такой плодородной, теплой и черной, по виду и даже запаху напоминающей фекалии.
Кэл поднялся, пробежал еще пять шагов, почувствовал, как трава оплетает ноги: будто ставил их в спутанную проволоку, и, конечно же, рухнул снова. В голове гудела туча навозных мух.
— Кэл! — кричала Бекки. — Кэл, остановись! Остановись!
«Да, остановись. Если не остановишься, будешь орать «Помогите мне» вместе с мальчишкой. Гребаным дуэтом».
Он хватал ртом воздух. Сердце мчалось галопом. Он подождал, пока жужжание в голове утихнет, потом осознал, что оно вовсе не в голове. Мухи настоящие. Они опускались в траву и поднимались из нее, целая туча, клубящаяся над чем-то скрытом движущимся желто-зеленым занавесом, прямо перед ним. Вытянул руки и раздвинул траву.
Собака — вроде бы золотистый ретривер — лежала на боку в черной жиже. Обвисшая коричневато-рыжая шерсть едва просматривалась под толстым слоем мух. Раздувшийся язык, вывалившийся из раскрытой пасти, подернутые дымкой выпученные глаза. Тронутая ржавчиной, но еще поблескивающая среди шерсти пластинка на ошейнике. Кэл вновь посмотрел на язык. Покрыт чем-то зеленовато-белым. Кэл не мог понять, чем именно. Грязная, мокрая, обсиженная мухами шерсть собаки выглядела старым, вонючим ковром, брошенным на груду костей. Кое-где шерсть шевелилась — отдельные лохмы — под теплым ветерком.
«Возьми себя в руки. — Мысль его, но произнесенная успокаивающим голосом отца. Голос помог. Кэл посмотрел на завалившийся живот собаки и уловил какое-то движение. Множество копошащихся червей. Такие же копошились и в наполовину съеденных гамбургерах, которые он увидел на переднем пассажирском сидении «Приуса». Бургеры пролежали там не один день. Кто-то оставил их, вышел из машины и оставил их, и никогда не вернулся, никогда… — Возьми себя в руки, Кэлвин. Если не ради себя, то ради сестры».
— Возьму, — пообещал он отцу. — Возьму.
Он смахнул несколько жестких ошметков травы с лодыжек и голеней, не чувствуя маленьких, оставленных травой порезов. Встал.
— Бекки, где ты?
Долгое время никакого ответа — достаточно долгое, чтобы сердце выскочило из груди и поднялось в горло. Наконец, из невероятного далека:
— Здесь! Кэл, что нам делать? Мы заблудились.
Он закрыл глаза, но лишь на мгновение. «Это фраза мальчика». Потом подумал: «Le kid, c’est moi». Малыш, это теперь мое. Почти смешно.
